Национальная идентичность русской диаспоры

как элемент сохранения исторической России

28 февраля Институт Русского зарубежья провел экспертный круглый стол "Современная русская идентичность в России и за рубежом". Портал Russkie.org публикует полный текст выступления атамана общины казаков "Амударьинской линии", доктора исторических наук Дубовицкого Виктора Васильевича.

После распада Советского Союза Россия проходит нелегкий путь становления своей новой государственности. С геополитической точки зрения становление Российской Федерации в последние шестнадцать лет, является частью непрерывного развития Исторической России, формирование которой началось в период Киевской Руси.

В ходе государственного строительства в России огромную роль играет конструирование новой символической истории русского народа, которая напрямую связана с проблемой русской идентичности. Модификация символических параметров в пространстве политического центра является тем индикатором, который показывает изменения в политической стратегии центральной власти.

Проблема, связанная с изучением этноса и нации, активно разрабатывалась в советский период. Однако сегодня произошел сдвиг от направления изучения проблем нации, этноса в сторону исследования вновь возникающих социальных явлений: национализм, этноцентризм, идентичность и т. п.

Основными причинами этих изменений являлись не только внешние факторы, которые стали результатом встречи российских интеллектуалов с новыми конструкциями западной мысли, но и внутренние. Практически всем странам на постсоветском пространстве пришлось столкнуться с новыми социальными феноменами, порожденными изменившейся социально-политической реальностью.
Рассматривая проблему нации, национализма и идентичности в отечественных и зарубежных научных исследованиях, можно выделить три ведущих направления.

Это:

1. Теория рационального выбора (или рационального инструментализма) Г. Бейкера, М. Бэнтона, Б. Миллера. Д. Стиглера, М. Хэчтера, М. Чви, Д. Чонга, Дж. Шоберлайна и др., в основе которой заключены такие параметры, как предпочтения, стимулы и интересы индивидуумов, используемые при объяснении вопросов, связанными с вышеназванными понятиями.

2. Теория примордиализма, с которой связаны такие имена как К. Гирц, Д. Кэмбэлл, Б. Рочстейн, Э. Смит. Ф. Фукуяма, С. Хантингтон, Р. Ховард, Э. Шилз. В основе теории лежит концептуальная идея о том, что идентичность превосходит интересы и предпочтения в объяснении того, как происходит социальная мобилизация в таких социальных общностях, как этнос и нация. С точки зрения примодиализма вера, ценностные нормативы, исторические ритуалы, символы представляют стимулы и интересы. Для примодиалистов этнические категории изначальны и связаны с внерассудочной индентификацией людей со своей этнической группой.

3. Теория конструктивизма Б. Андерсона, Э. Геллнера, Р. Йосифа, Ш. Крочера, Б. Максвини, П. Престона, В. Тишкова, Э. Хобсбаума и др., для которых появление наций – процесс создания и конструирования, завершившийся в недалеком прошлом.

Наряду с этим необходимо отметить исследования - В. Биман, Р. Бэйтс, М. Вебер, К. Коллинс, М. Кэхлер, М. Леви, М. Личбач. М. Субрата, Ф. Фукуяма, А.Халид, Дж. Чекель, в которых рассмотрение проблем национальной идентичности кардинально отличается от большинства западных философских школ. В них отражен многоуровневый подход, включающий в себя разные методологические направления.

Оценивая исследования в области русской идентичности, необходимо отметить, что их общим недостатком является слабая проработка таких вопросов как соотношение проблем идентичности с ходом государственного строительства в России в разных ее измерениях: культура и идентичность, религия и идентичность.

До сих пор отсутствует целостная (включающая в себя методологический, исторический, социально-политический и социально-философский аспекты), концептуальная работа, исследующая русскую идентичность и ее влияние на ход государственного строительства в России.

Настоящая работа написана на основе многолетнего «включенного наблюдения», обобщения и интерпретации эмпирических данных, а также на основании анализа доступного статистического и другого документального материала( правового, лингвистического и т. д. ).

Целью данного исследования является определение структуры и функции национальной русской идентичности в среде русской диаспоры (в основном, на примере русской диаспоры в Средней Азии[1]) как элемента единой нации на территории Исторической России. При этом автор исходит из мнения, что идентичность - есть параметр сознания, фиксирующий отождествление субъекта или группы с важными социально-культурными историческими событиями, мифами и ритуалами своего рода и этноса, что ведет к установлению моделей для социального поведения и действия субъектов или групп, включенных в процесс поиска своей идентификации.

Идентичность, в отличие от национального и этнического самосознания, включает в себя не только рациональные, но и внерассудочные (ментальные) параметры сознания. Исследуя ее, важно определить не то, что есть идентичность (как это делают большинство современных ученых, работающих в этой области), а то, как она образуется.

Идентификация (от лат. identeficate – отождествлять), в отличие от идентичности - есть способ, посредством которого определяется отождествление чего–либо с чем-либо.

Существуют следующие подходы к исследованию проблемы идентичности: идентичность как данность (теория примодиализма); идентичность избираемая (теория рационального выбора или рационального инструментализма), идентичность сконструированная (теория конструктивизма).

В условиях диаспоры идентификация этноса является важнейшим условием ее существования в стране проживания. Автор исходит из определения диаспоры, как «части этноса, проживающего за пределами своего национального государства».[2] Ряд исследователей полагает, что диаспоры идентичны понятию субэтноса. При этом подразумевается, что он включает в себя «территориальные части народности или нации, отличающиеся локальной спецификой разговорного языка, культуры и быта (особое наречие или говор, особенности материальной или духовной культуры, религиозные различия и т. п.), имеющие иногда самоназвание и как бы двойственное самосознание»[3].
Все перечисленные дефиниции тождественны понятию так называемой этнической группы: а именно, диаспора определяется как часть народа (этнической общности), проживающая вне страны его происхождения, имеющая общие этнические корни и духовные ценности.[4]

Системообразующие признаки дефиниции понятия диаспоры уже содержат в себе элементы национальной индентефикации, такие как: 1) этническая идентичность; 2)общность культурных ценностей; 3)социокультурная антитеза, выражающаяся в стремлении сохранить этническую и культурную самобытность; 4) представление (чаще всего в виде архетипа) о наличии общего исторического происхождения. С точки зрения политологического анализа, определяющего место диаспор в системе политических институтов, важно не только характерное для диаспор осознание себя частью народа, проживающего в ином государстве, но и наличие собственной стратегии взаимоотношений с государством проживания и с исторической родиной (или ее символом), формирование институтов и организаций, деятельность которых направлена на сохранение этнической идентичности. Иными словами, диаспора в отличие от этнической группы, всегда институциирована и несет в себе не только этнокультурное, но и этнополитическое содержание.[5]

Главным понятием, лежащим в основе формирования диаспор, является этническая идентичность, вытесняющая такие системообразующие факторы, как общий язык и религия. Именно этническое самоопределение - есть основной признак принадлежности к диаспоре, в основе которого лежит этническое самосознание.

Таким образом, автор исходит из положения, что диаспора – это этно-культурный и этно-политический феномен, определяемый как совокупность этнических групп, проживающих за пределами «титульного» государства, для которых характерны следующие признаки:

1. множественная этническая самоидентификация, предполагающая наличие этнокультурной связи и со страной проживания, и с этнической родиной;

2. существование институтов, призванных обеспечить сохранение и развитие диаспоры (национальные общины, координационные советы, культурные центры и т. д.), в том числе международного характера;

3. наличие стратегии взаимодействия с государственными институтами, как страны проживания, так и своей этнической родины.

Таким образом, этническая самоидентификация для диаспоры является первым и важнейшим элементом существования. Особое значение этот фактор приобретает в условиях существования диаспоры в иноверческой и инокультурной среде. Названное положение дел полностью соответствует существованию русской диаспоры в Средней Азии.

Русская диаспора начала формироваться в регионе в 1860-е годы, по мере присоединения отдельных территорий к Российской империи или вхождения среднеазиатских государств в вассальную зависимость от России. При строгом подходе к теме, диаспорой можно считать и некоторое количество наших соотечественников (до нескольких тысяч человек), проживавших в среднеазиатских государствах и до этого: похищенные в пограничных районах крестьяне, проданные в рабство; военнопленные; беглые крестьяне и преступники. Однако при наличии первого из перечисленных признаков диаспоры, эта категория не имела «стратегии взаимодействия со своей этнической родиной», что выводит ее за рамки исследования.

По данным князя В.И.Масальского (которые были доведены до научной общественности в 1913 году), православное население Туркестанского края в 1897г. составило 3,7% от общей численности жителей. По национальной принадлежности это были постоянно проживавшие здесь русские и украинские крестьяне-переселенцы, а также городские жители - рабочие и мещане. Военнослужащие частей русской армии, расквартированные в Туркестане, а также члены их семей переписью не учитывались.

Представители «остальных христианских и нехристианских верований», в число которых включались и русские сектанты, составили еще 1% от населения.[6] Если учесть, что общая численность населения края (при всей приблизительности переписи, проводимой царскими властями в мусульманской среде) составила 5 млн. человек, а в число представителей нехристианских верований включалась, прежде всего, сравнительно большая община бухарских (азиатских) евреев, то общую численность русского (великорусского и малорусского) населения можно оценить в 170-180 тыс. чел.

Еще меньшее количество русского населения проживало в этот период в двух среднеазиатских государствах, состоявших в вассальной зависимости от Российской империи – Бухарском и Хивинском ханствах. Это были, почти исключительно, рабочие и служащие станций Среднеазиатской железной дороги, частично проходившей по территории Бухарского ханства, а также гражданское население у гарнизонов в гг. Термез и Чарджоу.[7] По нашим оценкам, их численность не превышала 10 тыс. человек.

Эти данные, несомненно, несколько устарели даже ко времени их публикации в 1913 году, поскольку за истекшие 15 лет в них фактически не был отражен огромный переселенческий бум. Именно в эти предвоенные годы в Туркестанском крае появляется несколько десятков деревень и хуторов «самочинных» (т.е. самовольных) переселенцев из России. Дело в том, что специальным решением русских властей край был закрыт для переселения в 1897г. из-за недостатка свободных земель, но русские крестьяне продолжали ехать сюда самостоятельно, без поддержки Переселенческого управления России.[8]

Что касается русского населения на территории нынешнего Таджикистана, то оно появляется здесь с гарнизонами российской армии, расквартированными в городах Ходжент и Ура-Тюбе, после взятия последних летом 1865г. Небольшое количество гражданского русского населения появляется с 1880г. рядом с российскими пограничными заставами на бухарско-афганской границе. Среди наиболее крупных поселений можно назвать поселок рядом с пограничным гарнизоном в кишлаке Сарай ( ныне г. Пяндж).[9]

Крестьянского русского населения на территории современного Таджикистана не было[10]

С прокладкой ветки Среднеазиатской железной дороги от Самарканда в Новый Маргилан (ныне г.Фергана) в 1890-е годы на севере современного Таджикистана появляется русское население, состоящее из путевых рабочих и служащих железнодорожных станций. Некоторое количество русского населения (шахтеры, горные мастера и инженеры) появляются в районе пос. Шураб, где начинаются разработки месторождения каменного угля в целях обеспечения топливом локомотивного состава железной дороги.[11]

Накануне обретения независимости Республикой Таджикистан (РТ), по данным переписи населения 1989 года, оно насчитывало 388 тыс. чел. (7,6% от общей численности населения страны). По данным последней переписи, проведенной в РТ в 2000г., численность русского населения составляет 68,2 тыс. чел. (1,1% от нынешней численности населения страны).[12] То есть, численность русского населения в стране в период с 1989 по 2000г. сократилась в 5,7 раза. По данным Совета российских соотечественников Таджикистана (СРСТ), численность российской диаспоры в настоящее время еще меньше: русских - не более 45 тыс. чел., татар и башкир - около 8-9 тыс. чел., осетин - около 1 тыс. человек.[13]

Что касается русских (российских) диаспор в других странах Средней Азии, то здесь можно назвать следующие цифры. В Казахстане на 1 января 2004г. проживало 4 млн. 72 тыс русских и 232 тыс. татар (данные по другим российским этносам отсутствуют).[14] В Киргизии на 1999 г. проживало 603 тыс. русских[15].. Численность русских в Узбекистане составляет (на 2004г.) 1092654 чел.[16] Официальные данные о численности российских этносов в Туркмении отсутствуют, оценочные (по данным русской диаспоры страны) составляют 100-125 тыс. человек на начало 2001г. (с 334 тыс. в 1989г.).[17]

В целом численность русского населения Центральной Азии по состоянию на 2007 г. можно оценить в 5,5-5,7 млн. чел.[18]

Исследователи русской диаспоры в Средней Азии, говоря об идентефикации ее представителей, обычно выделяют из ее состава ту часть, которая поселилась здесь до 1917 г. - так называемых «старожилов». По их мнению, «обзор бытовой культуры показывает, что постепенно, на протяжении десятилетий, на основе местных вариантов, характерных для мест выхода переселенцев, складывался единый и особенный комплекс культурных традиций, т.е. формировалась культурная общность славян-старожилов Средней Азии».[19] При этом, несмотря на то, что единообразие бытовой культуры оформлялось среди отдельных старожильческих групп, контакты и обмен информацией между представителями различных групп, безусловно, существовали, например, между жителями Сырдарьинской и Ташкентской областей Узбекистана с одной стороны, и Чимкентской области Казахстана - с другой. Те, в свою очередь, контактировали со старожильческим населением Джамбульской и Алма-Атинской областей, а также с жителями Чуйской долины Киргизии и Иссыккулья: иными словами, имела место своего рода «культурная непрерывность». Культурная общность охватывает группы старожильческого славянского населения практически всех переселенческих районов Средней Азии (при наличии некоторых локальных различий). Все эти группы оказались в сложных условиях развития, обусловленных культурно–историческими особенностями региона, природно-климатическими факторами, хозяйственной ориентацией самих переселенцев. Поэтому связанные с процессами адаптации преобразования в бытовой культуре имели один и тот же характер, а обмен информацией между группами способствовал в ряде случаев выработке общих традиций.

Этнографами отмечено, что параллельно тому, как складывалась культурная общность русской диаспоры (славян-старожилов), развивались и особые черты их самосознания, представляющие ту самую «двойственность», которая характерна для названного типа этноса. Как считают современные диаспорологи, «с определенной натяжкой можно сказать, что старожильческое население региона состоит из двух групп, разъединенных территориально: одна - славянское население бывшей Голодной и Дальверзинской степи, другая – Ферганской долины.

У жителей переселенческих сел было несколько иерархически соподчиненных уровней самосознания. Самый низкий уровень, свойственный первому поколению переселенцев,- это губернское сознание (кроме сектантов и других последователей неортодоксальных учений, которым было присуще конфессиональное самосознание). Оно подкреплялось земляческими связями и несколько обострилось в первое время после переезда в Среднюю Азию, когда выходцы из разных мест обнаруживали друг у друга особенности в обычаях, поведении и говоре. Первоначально переселенцы держались землячествами; семьи, вышедшие из одной губернии, старались быть вместе и «поддерживать одна другую. Вся остальная масса была инородной».[20]

Однако «губернский» уровень самосознания уже в первые годы после переселения начинает стираться более существенным – этническим – различием. Начинает происходить консолидация в более широкие общности – «русскую» и «украинскую». В некоторых селах принадлежность жителей к двум разным, хотя и близким этносам, мешала на первых порах образованию единой общины. Названные этнические противоречия сохранялись не одно десятилетие, несмотря на то, что почти по всем документам и те и другие считались русскими (по переписи 1897г. носители «русского» языка делились на говорящих на «великорусском», «малорусском» и «белорусском»), преподавание в школах велось исключительно на русском языке.[21]

Указанные этнические различия среди славянского населения региона были заметны вплоть до 1920-1930гг. Они постепенно сглаживались, превращая всех переселенцев в единую «русскую» диаспору. Большую роль в этом процессе сыграло обучение на русском языке по единой программе в средней школе. Объединяющую роль играла и церковь, как воплощение духовной общности поселян.[22]

В «старожильческой» среде обособлено продолжали держаться баптисты и молокане, а также представители других нетрадиционных конфессий: «внутри такой религиозной общины национальная принадлежность того или иного члена не имела существенного значения. В Русском селе, например, среди баптистов были, кроме русских и украинцев, несколько мордовских семей. Конфессиональная разделенность оказалась более устойчивой, чем этническая, она отчасти прослеживается и в наше время – по особенностям поведения, обрядности, быта.

Как отмечают исследователи русской диаспоры Средней Азии: «Консолидация русских и украинцев в одну общность происходила в условиях развития группы в иноэтническом окружении. Это, без сомнения, самая существенная причина быстрого формирования единого самосознания. На фоне «цивилизационных» различий между восточными славянами и коренным населением Средней Азии, к тому же представляющие две мировые религии – христианство и ислам, различия между русскими и украинцами казались незаметными. Так коренные жители, даже давние соседи переселенцев, никогда (за очень редким исключением) не различали русских и украинцев. Значимость указанного фактора увеличивалась по мере углубления контактов с коренным населением, усиления социального и культурного влияния последних на жизнь старожилов, возникновения угрозы разрушения группы. С точки зрения социальной психологии, при угрозе существования данного социального организма, включаются механизмы, препятствующие разрушению. Это механизмы усиления единства «мы», сплочения и обособления от «них».[23]

По наблюдениям в старожильческих селах, процесс диаспоральной консолидации здесь пошел особенно интенсивно с конца 1920-х гг., а особенно активно в 1940–1950-х годах, когда происходило качественное изменение этнического состава населенных пунктов из-за массового заселения их людьми коренных среднеазиатских национальностей. Крестьянская община разрушалась, жизнь в селах все более подчинялась среднеазиатским социальным нормам. Тогда же самосознание старожилов изменилось, украинцы стали считаться частью русского народа. В 1980-1990-е годы и те, кто по паспорту русские, и те, кто украинцы, на вопрос об их национальности обычно отвечали, что считают себя русскими; некоторые при этом добавляли: «Хохлы ведь тоже русские»; «Хохлы - это часть русских».

Все старожилы ассоциировали себя с русским народом, для всех русский язык был основным, и это при том, что культура этого населения была настолько насыщена украинскими элементами, что исследователи-диаспорологи единогласно считали это «естественным следствием преобладания украинского элемента среди переселенцев».[24]

Исследователи старожильческих групп населения региона единодушны во мнении, что их характеристики и оценки в сложении собственного стереотипного образа, достаточно единообразны и типичны. Многие указывали на черты, присущие своей группе, свидетельствующие о более традиционных, патриархальных взглядах и о внимании к человеку; местные русские отличаются уважительностью, особенно по отношению к старшим, терпимостью, скромностью (присущей, в том числе, и молодежи), радушием, доброжелательностью, неторопливым и вежливым тоном общения с кем бы то ни было. Некоторые нормы жизни, принятые у коренного населения, сказались и на закреплении в мировоззрении старожилов некоторых отрицательных, по их представлениям, черт. В России, отмечали они, люди и вообще жизнь значительно проще, там более соблюдаются одинаковые для всех правила, а здесь у русских «больше развито делячество, все на связях, все продается».[25]

В целом в самооценке диаспоры преобладали положительные характеристики, составлявшие стереотипный образ всей группы, передававшейся из поколения в поколение. Он характеризуется высокой самооценкой, выраженной в эпитетах «трудолюбивые», «решительные», «прогрессивные». Еще одно качество, отмечаемое представителями старожильческой части русской среднеазиатской диаспоры – это сохранение национальной культурной чистоты и религиозности. По мнению диаспорологов, объективная причина этого - культурное давление иноэтнического окружения, включающее защитные механизмы самоизоляции. Сами «старожилы» связывали это с консолидирующей ролью церкви, что является уже деталью работы механизма самоизоляции.

Один из результатов действий защитных механизмов, препятствующих разрушению группы и ее ассимиляции иноэтническим населением - обострение этнического самосознания старожилов, повышенное внимание к национальным проблемам. В автостереотипах этой части диаспоры закрепляются как этнические символы многие элементы их культуры и быта. Часть из них малозначительна для большинства жителей России и Украины, но благодаря своей несхожести со среднеазиатскими обычаями, приобретает особый смысл. Потомки русских переселенцев отстаивали сохранение местной русской топонимики, старинных переселенческих построек, выступали за то, чтобы в сохранившихся церковных зданиях вновь шла служба. Они хорошо знали историю переселения своих предков, нередко высказывали пожелание организовать музей.

Групповому, локальному самосознанию соответствует объединяющее старожилов отношение к региону, где родились они сами и их родители, как к своей родине. Как родными воспринимаются среднеазиатская природа и климат. (По наблюдению автора, подобное отношение к региону появляется у представителей русской диаспоры в Средней Азии уже через 10-15 лет после переезда сюда и заметно ускоряется в случае их постоянного контакта с природой края). Долгое время эта привязанность старожилов к своей малой родине, их внутригрупповая сплоченность и чувство общности были важными факторами, сдерживающими миграцию этого населения. Если же миграция все же происходила, то она была коллективной: люди ехали в один и тот же населенный пункт, где между переселенцами сохранялись прежние отношения.

В настоящее время, однако, основную часть более чем пятимиллионного русского населения Средней Азии составляют не «старожилы», прибывшие в край до 1917 г., а переселенцы нескольких «волн», вызванных важными историческими событиями в СССР 1930-1970-х годов. Именно от национальной идентефикации этой части современной русской диаспоры в регионе зависит ее роль в жизни той или иной страны.

Общая неподготовленность русских к диаспоральному существованию ярко отразилась в прогнозах судьбы этой части этноса опубликованных в период 1991-1997 гг., где, по сути дела, им предрекалось только две альтернативы: репатриация (в основном путем «самовывоза» - т.е. бегства), либо ассимиляция в стране пребывания. Оба эти социальных явления не оставляли места для жизни в диаспоре – «части этноса, проживающего за пределами своего национального государства». И только примерно с 1997 г. появляется мнение о том, что «…Культурные ориентации, лояльность подавляющего большинства населения, которое мы называем соотечественниками, прежде всего ориентированы на новые государства… и утверждение, что эти люди не имеют перспектив и шансов там выжить – это грандиозный блеф»[26].

Ход исторических событий в постсоветский период показал правильность этого утверждения – во всех государствах региона началось становление русских (российских) диаспор во всем институциональном многообразии, и со всеми характерными для этой формы этнического существования трудностями.

Необходимо признать, что русские диаспоры региона сильно различаются не только по численности, но и по характеру этнической самоидентификации в стране проживания, а соответственно - стратегией взаимодействия ее с государственными институтами. В этом смысле, на наш взгляд, существуют кардинальные отличия между диаспорами в Казахстане и Киргизии с одной стороны и диаспорами в Узбекистане, Таджикистане и Туркменистане. В трех последних государствах их существование и взаимодействие с государственными институтами связано с быстро прогрессирующим авторитаризмом, демодернизацией и традиционализацией общества, вытесняющими европейское население на периферию общественной жизни. Эти же причины приводят и к сравнительно малой исследованности русских диаспор в названных государствах.

Наибольший интерес в этом плане представляет опыт становления русской диаспоры в Узбекистане – наиболее крупной среди трех перечисленных стран. Немаловажен и формировавшийся в условиях длительной гражданской войны и российского военного присутствия и института двойного гражданства, опыт диаспорального существования русских в Таджикистане.

Если говорить о первом из характерных для диаспоры признаков, а именно - о «множественной этнической самоиндетефикации, предполагающей наличие этнокультурной связи и со страной проживания, и с этнической родиной», - то для большинства членов диаспор трех названных государств Россия стала историческим и культурным символом этнической родины - мощного государства, которое по некоторым (часто, малопонятным) причинам решило освободиться от «нахлебников», навязанных русскому народу в разные периоды истории его государства. Экономический подъем в России, особенно на фоне демодернизации и традиционализации среднеазиатских обществ, все увеличивающаяся трудовая миграция местного населения в Российскую Федерацию с одновременным формированием там быстро растущих диаспор титульного среднеазиатского населения, конкретизирует и повышает этническую самооценку русских диаспор в регионе, как части единого русского этноса.

На другой уровень этнической самоиндетефикации членов русских диаспор поднимает более определенная политика России в отношении соотечественников за рубежом, выраженная в передаче в ноябре 2001 г. функций работы с диаспороальными объединениями этнических россиян за рубежом МИД Российской Федерации. Принятие специальных программ по поддержке соотечественников за рубежом, выделение средств на эту работу и, немаловажный факт – определение в каждом из посольств РФ конкретных лиц, ответственных за работу с соотечественниками, сразу повысило самоиндетефикацию членов диаспор с «части этноса» (который спасается, как может в глубинах Азии), до «части нации».

В этой связи вызывают сомнения оценки некоторых среднеазиатских диаспорологов, отрицающих «идентификационную унию» среди русской диаспоры Узбекистана и называющих ее не этносом, а «этническим конгломератом».[27] Скорее эти утверждения – выдача желаемого за действительное. По нашему мнению, именно нарастающая демодернизация и традиционализм среднеазиатских обществ, представляющие собой ни что иное, как поиск жизнеспособного национального проекта, дают русским диаспорам Узбекистана, Таджикистана и Туркменистана (в большей степени, чем русским в Казахстане и Киргизии), вполне четкие ориентиры для самоиндетефикации в качестве этнического элемента лидера нового геополитического объединения в Евразии - России. Данное объединение все более конкретизируется через ЕврАЗес. ОДКБ, ШОС и другие континентальные организации. Тем более характерно, что в эту орбиту втягиваются, прежде всего, страны Средней Азии.

Анализируя более подробно этнокультурные аспекты идентефикации в диаспорах необходимо отметить, что некоторый подъем религиозности у православных христиан региона, тем не менее, не привел к изменению роли Русской Православной Церкви и приобретение ею роли духовного лидера диаспоры. Она продолжает занимать пассивные позиции в борьбе за духовность паствы и воцерковлении российских соотечественников. Как результат,- не только растет уровень аккультурации в форме вестернезированного полукультурья, но и отпадение части православной паствы из числа диаспоры в инославные христианские конфессии и тоталитарные секты[28].

Трудности для этнической самоидентификации русского населения в указанных странах создает и неуклонно снижающийся уровень образования на русском языке.

В Таджикистане, например, обучение на русском языке сконцентрировано в крупных городах – Душанбе и Ходженте. И хотя русские классы остаются престижными, за последние десять лет число русскоязычных школ сократилась втрое- с 90 до 30, а смешанных (русско-таджикских и русско-узбекских)- на одну треть. В русских школах и русских классах обучение ведется по программах российским. Есть предмет русский язык – на него отведено порядка 5-6 часов, как в России; и есть предмет «русская литература».

Пока еще весьма основательно представлено обучение на русском языке в вузах Таджикистана, где из 77 тыс. студентов более 15,5 тыс. учатся в русскоязычных группах. Огромным преимуществом для русской диаспоры Таджикистана является и наличие в стране Российско-таджикского(славянского) университета(РТСУ), где русский единственный язык обучения на трех факультетах(по 13 специальностям) для 2,5 тысяч человек[29].

Однако при всей «приемлемости» ситуации с образованием на русском языке в среде русской диаспоры в Таджикистане, здесь, как и по всей Средней Азии происходит быстрое сужение русскоязычного пространства, а значит - и среды общения и поля профессиональной деятельности для членов русской диаспоры[30].

В настоящее время русские диаспоры стран региона в значительной мере преодолели состояние фрустрации, вызванное у данной категории населения развалом единой страны, обвинением их «завоевателями» и «оккупантами», чувством брошенности их этнической родиной – Россией. Самоидентификация русских диаспор региона в 2000-е годы, все чаще включает в себя положительную самооценку культуртрегерской роли русского этноса в регионе на протяжении последних 140 лет и явного выигрыша титульных наций от столь длительного и тесного контакта с православной цивилизацией, что фактически признается и лидерами государств Средней Азии.

Здесь мы неминуемо сталкиваемся с проблемой нынешней государственной политики Российской Федерации в отношении своих диаспор за рубежом, которая недостаточно совершенна даже по сравнению с некоторыми странами СНГ (Казахстан, Азербайджан).[31] В настоящее время она, представляя собой малоэффективную смесь патерналистско - репатриационной концепции, однако, будем, надеется, - это этап ее становления.

По мнению некоторых российских диаспорологов, «Отношение России к соотечественникам, оказавшимся за пределами Российской Федерации после распада Советского союза, наглядно демонстрирует победу прагматизма над фантомами имперского наследия. В то же время политическая риторика в этой области зачастую носит неоимпериалистический характер. Она играет компенсаторную роль в общественном сознании и закладывает основу для возможности более решительных действий в будущем»[32]. Можно согласиться с И. Зевелевым в том, что «многое будет зависеть от того, в каком направлении пойдет поиск новой русской идентичности». Самым «оптимистичным вариантом» он считает превращение соотечественников в инструмент «мягкой силы», укрепления транснационального «русского мира», под которым понимается совокупность «многонационального народа России» и соотечественников за рубежом. Осознание проблемы соотечественников в категориях этничности и их использование в качестве силового элемента внешней политики могут привести к катастрофе. Формирование же вопроса в терминах политической нации и мягкого влияния может принести России серьезные выгоды.[33] В этом смысле, активизация национальной самоидентификации русских, проживающих в среднеазиатских диаспорах, на основе европейского культуртрегерского маркера, является весьма плодотворным направлением в переходе региона к прагматичной форме диаспоральной политики, способной сделать диаспоры соотечественников эффективным мостом между современной Россией и новыми государствами Средней Азии, а значит и сохранить в новой форме евразийского объединения Историческую Россию.


ПРИМЕЧАНИЯ

1. В понятие «Средняя Азия» автор включает нынешние государства Узбекистан, Таджикистан, Киргизию, Туркмению, Казахстан т. е. государства, титульные нации которых считаю своей историко- культурной основой ислам.
2. Полоскова Т. Современные диаспоры: внутриполитические и международные аспекты. М., 2002, С. 17.
3. Этнические процессы в современном мире. М., 1987, С. 11.
4. См: например, Большой Энциклопедический словарь М., СПб., 1997, С. 354.
5. Полоскова Т. Современные диаспоры: внутриполитические и международные аспекты. М., 2002, С. 18.
6. Россия. Полное географическое описание нашего отечества- т. 19. Туркестанский край. Сост. Князь В. И. Масальский- СПб., 1913, с 48.
7. Дубовицкий В. В., Ю. С. Мальцев. Русские православные в Туркестане( конец XIX- начало XXвв.)// К истории христианства в Средней Азии Ташкент, 1998г., С. 163.
8. Вощинин В. Очерки Нового Туркестана. Свет и тени русской колонизации.- СПб., 1914. С.29.
9. Логофет Д. Н. На границах Средней Азии.Бухарск- афганская граница. Кн. 3- СПб.,1909, -С. 47.
10. Брусина О. И. Славяне в Средней Азии.- М., 2001, С. 2.
11. Дубовицкий В. В. Русские в Таджикистане: от присутствия к следу в исторической памяти.// Русский мир в Центральной Азии. Сборник статей и материалов. Вып. 1., Бишкек, 2007., С. 55-56.
12. Российская диаспора в странах СНГ и Балтии: состояние и перспективы. М., 2004, С. 169.
13. Шустов А. Сколько русских осталось в Центральной Азии? // Единство в разнообразии. 2007, №4, С. 27.
14. Российская диаспора в странах СНГ и Балтии: состояние и перспективы. М., 2004, С.102.
15. Там же, С. 124.
16. Там же, С. 185.
17. Шустов А. Указ. соч. С. 27.
18. Там же.
19. Брусина О. И. указ. соч., С. 127.
20. Брусина О. И. указ. соч., С. 128.
21. Брусина О. И. указ. соч., С. 130.
22. Там же.
23. Брусина О. И. указ. соч., С. 132.
24. Брусина О. И. указ. соч., С. 133.
25. Брусина О. И. указ. соч., С. 134.
26. Космарская Н. «Дети империи» в постсоветской Центральной Азии: адаптивные практики и ментальные сдвиги (русские в Киргизии, 1992-2002). М., 2006, С. 370.
27. Абдуллаев Е. Русские в Узбекистане 2000-х: идентичность в условиях демодернизации // Русский мир в Центральной Азии. Сборник статей и материалов. Вып. 1.Бишкек, 2007, С. 12.
28. Иерей о. Сергий.(Стаценко). Необходимость внутренней миссии в традиционных конфессиях как залог стабильности обществав контексте противодействия новым деструктивным религиозным образованиям // Россия и Средняя Азия: исторический диалог и взаимодействие культур. Материалы республиканской научно-практической конференции, посвященной 160-и летию известного русского исследователя и деятеля народного образования Средней Азии Н. П. Остроумова.20 декабря 2006г. Душанбе, 2007, С. 75-76.
29. Вступительное слово А. А. Рахмонова, министра образования РТ на международной конференции «Эффективные технологии обучения русскому языку как средство достижения нового уровня качества образования»// Русский язык и литература в школах Таджикистана. 2007, С. 8.
30. Дубовицкий В. В. «Шагреневая кожа» русскоязычного пространства // www.Фергана. Ру.2 октября 2007г.; Дубовицкий В. Заплатка на шагреневой коже. Совет российских соотечественников провел акцию по сбору книг для школ страны.// // Единство в разнообразии. 2007, №4, С. 30.
31. Полоскова Т. указ соч. см. С. 114- 127.
32. Зевелев И. Соотечественники в российской политике на постсоветском пространстве.// Россия в глобальной политике. 2008, т. 6- №1 январь- февраль, С.33.
33. Там же.- С.44-45.