logo

Хлебные крошки

Статьи

Балтийские страсти
Общество
Прибалтика

Покушение на миражи

"Западная культура гибнет и увлекает нас за собой"

Арминс ЛЕИНЬШ стоял у истоков латышской кинодокументалистики, которая в 1980–е годы стала известна во всем мире. Сегодня он рассказывает:

* почему либерализм — это религия и либеральная цензура сильнее советской;

* почему пик развития латышской культуры пришелся на 1960–е годы советского времени;

* почему артхаус — это самодеятельность, которую приравняли к искусству;

* почему "Ригас сарги" и "Байга васара" — не блокбастеры, а выстрелы из дамского пистолета;

* почему он сам сейчас читает только китайских и турецких авторов…

Для нас Арминс ЛЕИНЬШ — автор документального фильма "Валмиерские девушки". Фильма, который навсегда дал образ этому видземскому городу. Его героинь узнавали на улице, домысливали их судьбу. Показывали места, где проходили съемки, как местную достопримечательность… А сюжет был прост: в городе построили завод стекловолокна, и до этого много раз описанная в документалистике красная Валмиера вдруг стала городом невест. И они шли по улицам — такие красивые девушки с хуторов из–под Цесиса, из–под Руйиены, и были молодые специалистки из Москвы, о которых спорили: заговорят они к весне по–латышски или нет, и весь город подтверждал — точно, к весне заговорили… И все эти девушки хотели не успехов в производственной жизни, хотя, конечно же, эти успехи были важны и они были, — а хотели они маленького личного счастья. И вот об этом ускользающем женском счастье и ни о чем другом снял свой документальный фильм Арминс Леиньш в 1970 году. Остается добавить, что на одной из героинь этого фильма он женился…

Его первый фильм "Лето" называют предтечей знаменитой рижской школы документального кино. Это потом Герц ФРАНК с Юрием ПОДНИЕКСОМ сняли "На десять минут старше", появилась "Улица Поперечная" с СЕЛЕЦКИСОМ, "Легко ли быть молодым?" Подниекса и "235 000 000 лиц" Улдиса БРАУНСА и Герца Франка. Это потом латышские документалисты собирали самые престижные призы и их ленты называли шедеврами мировой документалистики… А вначале было лето 1962 года, когда сценарист Арминс ЛЕИНЬШ и режиссер–постановщик Улдис Браунс на свои деньги купили три коробки пленки и сняли документальный фильм о Кулдиге… Так об этом пишут теоретики кино. А сегодня мы беседуем с кинодокументалистом Леиньшем о том, как начинался этот взлет и что сейчас происходит с мировой культурой.

Спасение из Москвы

— Арминс, вы стояли у истоков нового документального кино. Кинокритика пишет, как вы вдвоем с другом сбросились и на свои собственные деньги сняли фильм. Скажите — сегодня такое возможно?

— Сегодня? Нет, невозможно. А тогда у нас денег вообще не было. История была такая. Меня к тому времени изгнали с киностудии, а Улдису Браунсу не давали работать. То есть физически его как–то на киностудию пускали, а мне даже нельзя было там появляться. Все это произошло после того, как я написал в "Падомью яунатне" маленькую статью о том, как делается фальшивое документальное кино: как доярок одевают в халаты, одолженные в больницах. Провели общее собрание на киностудии — называлось оно "Творческий клуб" или "Творческая пятница", я забыл уже. И четыре часа нас ругали. Самый большой зал киностудии был переполнен, и даже все уборщицы были там…

— И тоже вас ругали…


— Да, абсолютно все. Коллеги тыкали в нас пальцем и говорили, что мы вообще не умеем работать, что Браунс не умеет работать с цветом, поэтому он и доярок не снимает, он не знает, как это делать, — дилетант… А товарищ Леиньш вообще непонятно кто такой, и кто дал ему право писать статьи? Мы сидели в первом ряду, и я, в общем–то, не сильно боялся: потому что в то время работал грузчиком в валмиерской стройконторе. И поскольку я был в отпуске, у меня всегда была возможность вернуться назад, и назад грузчиком меня всегда бы взяли… Так что для меня это было как цирк. Но Улдису Браунсу больше не разрешили работать. Тогда мой друг тайком взял одну камеру с киностудии. А другую — также тайком, через друзей, — одолжил со съемок какого–то телефильма. Мы положили эти камеры в рюкзаки, сели на мотоцикл и вдвоем поехали в Кулдигу — снимать фильм. Денег у нас не было даже на нормальный обед. И нам повезло: мы подружились с работницами краеведческого музея, а директором музея была жена городского партийного секретаря — очень
хорошая женщина. И она помогла нам: устроила комнатку в музее. Поселила нас, в общем–то, в хранилище культурных ценностей.

— Вы там как экспонаты жили?


— Вроде того… И так мы могли жить, и еще у нас оставались какие–то копейки на кофе и какие–то булочки самые дешевые. Вот так мы прожили лето. И сняли свой фильм. И наше местное киноначальство уже подумывало: не засудить ли нас за это вольнодумство? Но приехали настоящие профессионалы — кинодокументалисты из Москвы — и спасли нас: объявили нашу работу самой удачной из всего увиденного в Латвии.

"Сейчас давление покруче, чем раньше"


— Армин, получается, вы вроде как испытывали идеологическое давление. Но сейчас тоже очень сильное давление — но уже как бы общественного мнения, общественной моды…

— Раньше идеологическое давление было очень примитивное, и поэтому легко можно было сопротивляться. Это было так: в разговоре конкретный руководитель конкретно тебе что–то указывает, в остальное же время никто тебе никаких указаний не дает. Мы с юмором боролись с этой цензурой и легко ее обманывали. Скажем, когда мы снимали фильм "Кулдигские фрески", то вначале мы эту ленту назвали "Рабочая династия" или что–то в этом роде. Я написал сценарий (высосал его из пальца) о рабочей династии из города Кулдиги — но все это была моя фантазия. Никакие династии мы не снимали. А сняли мы фильм именно о кулдигских фресках. И когда осенью его сдали, тогда все увидели, что эти нахалы сделали. Но уже поздно было… Вот так. Я не чувствовал себя маленьким человечком, на которого давит тоталитарная идеологическая машина. Если ты остроумный художник — ты придумаешь массу вещей, чтобы обойти что и кого угодно.

А сейчас все по–другому. У нас демократия, и тебе может запретить работать кто угодно. Просто скажут: "Нет, денег мы на это не дадим. Нам такое не нравится". Сейчас надо, чтоб все было более патриотично. Патриотизм сейчас требуется более глупый, чем в советское время. И это уже не нравится мне.

— Достаточно посмотреть фильм "Стражи Риги"…

— Да.

— Если мы вас правильно поняли, можно сказать, что как инструмент идеологии теперь и применяется это общественное мнение?

— Конечно, мы это видим и в политике. Даже говорят: какие споры? Кто вам дал право протестовать против введения евро? Какие у вас права вообще? Мы сами знаем, что самое лучшее! А самое лучшее, что мы знаем, — это модель демократии в Америке, и вы тут помолчите…

— Ленинское учение самое правильное, потому что оно самое верное…


— Ну да. Мол, вы — невоспитанные люди и еще будете глупости какие–то говорить… Сейчас это таким методом делается. Очень нахальным методом. Мол, мы — настоящие гуру (которые сами, в общем–то, ноль и даже в школе по–настоящему не учились!), мы были на курсах в Нью–Йорке два месяца, или в Колорадо, или где–то еще в Брюсселе, вот мы, гуру, вам сейчас покажем… Но мы уже видели, что такой гуру принес моей любимой Грузии. Тоже приехал гуру, который точно знал, что такое демократия. А что народ? А народ как–то за других проголосовал в этом году…

Нахальное, бравурное такое, неумное давление я чувствую все время. И сейчас, я думаю, каждый художник это давление чувствует. Вот я наблюдаю за работой Олега Табакова — это в хорошем смысле слова хитрый дядька. Он дает ставить спектакли режиссерам такого стиля, в котором сам он не работал и не будет работать — просто не дело это его. Молодежи, новому поколению надо так? Хорошо, пусть они так ставят… Вот эта хитрость Табакова многое для меня объясняет. И я думаю, что он не на сто процентов воспринимает эту новую режиссуру. Я не верю, что ему это нравится и кажется полноценно художественным. Но он видит, что творится в культуре. Ему надо держать этот большой театр, первый театр в мире это вообще–то…

— То есть ему приходится прибегать к тем же действиям, что и вам когда–то: то есть к каким–то уловкам, чтобы сохранить главное.

— Да, но ему труднее.

Попса, сгубившая великую культуру


— Скажите, когда вы говорите о давлении современной западной культуры, вы что имеете в виду — культуру европейских стран, стран Старого Света, или американскую культуру?

— Вообще–то, все на Западе сегодня сводится к попсе. И сейчас я не знаю ни одного молодого человека вне каких–то избранных кругов, который бы интересовался серьезной специальной художественной литературой, кто бы интересовался настоящей культурой. Все заняты только попсой. Книжками очень дешевыми — той же Джоан Ролинг. Для меня это самый смешной случай в истории книгопечатания: я не могу ни строчки прочитать про этого болвана Гарри Поттера! Я не вижу в этих дешевых книжках никаких художественных ценностей. И вот эти какие–то кумиры новые издаются миллионными экземплярами. И в Латвии особенно смешно, когда провинциально говорят: "Вот этот фильм принес 100 тысяч латов, поэтому он лучший фильм. А этот только 90 тысяч латов принес, поэтому он на втором месте". И так же — о литературе.

— То есть вы имеете в виду, что мы живем под диктатом массовой культуры. Но ведь в той же Америке не всегда так было. Были же прекрасные фильмы 1950–х годов. В какой момент настолько развернулся их, скажем так, цивилизационный код? Что с ними произошло?

— Ну, это предвидели философы. Перед Первой мировой войной уже вышли "Закат Европы" Шпенглера, потом Ортега — о "массовом человеке". Вся философия была полна предвидением: придет массовый человек. Человек так называемого демократического общества.

— То есть этот человек есть как бы предтеча заката или даже символ заката этой цивилизации?

— Очень интересно об этом рассказывал мне на Высших сценарных курсах Виктор Розов. Я учился у него в мастерской. Он поехал на два месяца в Америку. С писателями там встречался. Потом в Англию. Тогда в моде был драматург Арнольд Вескер — очень талантливый, молодой. Этот Вескер его по Лондону ночью возил, и жена Розова аж дрожала: какие, оказывается, на свете есть заведения и так далее. А он вернулся в Москву и сказал мне: "Слушай, там такие молодые люди — ему 17 лет, у него карманы полны денег, у него великолепный мотоцикл и машина и так далее. Ему уж ничего не надо. Он живет такой попсовой жизнью. Зачем ему трудиться, культуру изучать и так далее? Не надо. Вся культура — в больших магазинах. Блестящий тюнинг для мотоцикла — и все… Очень–очень такой массовый человек. Вокруг которого масса людей работает для его ежедневного самочувствия такого приятного…" Вот этот "массовый человек" и погубил великую европейскую культуру…

— Арминс, культура — это как бы видимая часть айсберга, а религия — его подводная, невидимая часть. Но это один и тот же айсберг… Скажите: какая религия стоит за этой попсовой массовой культурой? Что стоит за этим?


— За массовой культурой стоит ложно понятый либерализм.

— Вы считаете, что либерализм — это такая же религия, как марксизм?


— Безусловно. Если сегодня надо какие–то глупости, даже противные вещи оправдать, то говорят — это либерально! И это можно, и это можно, и это — границ нет… Все можно рисовать, все можно инсталлировать. Все и как угодно. "Это либерально"…

Пришествие дилетантов


— Арминс, вот вы рассказали нам, как трудно было пробиться новой волне документального кино в Латвии в советское время. Но посмотрите: сейчас вся современная культура строится на некоем новом слове, новых формах… А результаты — противоположные. Они, как минимум, ставят зрителя в тупик. О выставках современного искусства даже легендарный директор Пушкинского музея Антонова сказала, что в этих залах стоит неприятный запах… Почему то новое, что создавалось, скажем, в 1960–е годы, стало шедевром мировой культуры, а то новое, что появляется сейчас, вызывает такие противоречивые эмоции?

— Вот я видел кадры с "культурной акцией" Pussy Riot в храме. Как они ведут себя? Каждое их движение, пластика, их нахальный смех — все это хулиганские движения. А хулиган никогда не был связан с культурой. Таких людей, помните, описывал Марк Твен в своих книгах: плывет кораблик по Миссисипи, и бродяги обещают представление, собирают деньги, а потом показывают зрителям голый зад. За это их публика отлавливает, вываливает в перьях и бьет.

Дело в том, что сейчас искусством называют все, что угодно. И артхаус, который сейчас нам так активно навязывают, — это не искусство, это, как правило, всего лишь непрофессионализм. С древних времен искусство было связано с мастерством, с редким художественным талантом. И талантливо выразить то, что хотели бы, многие не могут — ибо они не созданы для искусства…

Шестидесятники

— То новое, что мы создавали во времена моей молодости, — это было совершенно другое, — продолжает Арминс Леиньш. — Тогда, в 60–е годы, в Латвии, в Советском Союзе проявилось то, что началось в Европе и Америке сразу после войны. Там немножко раньше появились "сердитые писатели", "новая волна" во Франции, "битники" в Америке — этих названий масса… После Второй мировой войны наконец–то все почувствовали: ну вот, все страшное позади. Начинается новая жизнь, и надо сломать ту старую, мещанскую… Это очень хорошо было заметно в Англии. Там до войны люди жили абсолютно так же, как в Латвии, — такие же мелочи были на буфетах, на столе — такие же вишенки, такая же мода. Я смотрел английские фильмы того времени и удивлялся: все выглядело так же, как у нас в маленьких городках в каждом доме. И эта жизнь была такая мещанская. Может быть — хорошая, но очень мещанская. И ее сломали. Хотелось нового, абсолютно нового.

— Отсюда эти торшеры, треугольные столики…

— Ну да. И сначала это материализовалось в такие довольно смешные формы. Но это все равно был протест против мещанства. Новое поколение вышло вперед. За спиной у этого поколения была масса революций и две самые страшные в истории войны. Такое случается редко. Этого повторить нельзя. В России до сих пор говорят про то поколение: шестидесятники. Тогда было полно новых имен — и Евтушенко, и Ахмадулина, и Вознесенский…

В шестидесятниках не было стремления самовыразиться каким–либо непрофессиональным образом и эпатировать кого–либо. В них было другое — стремление изменить мир. Они были полны идеалов. И то, что материально мы жили чуть хуже, чем на Западе, — это был большой плюс для того, чтобы держать перед собой идеалы. Идеал, конечно, всегда… ну, не совсем реален. Но он дает очень большую силу — и творческую, и духовную силу. Это очень поддерживает. Сейчас идеалов нет — ну, это ведь не идеал: роскошно жить или где–то публично показать задницу. Хотя именно так и делают — тот же Кулик, который собаку изображает, на коленях голый ползает… Это глупости. Но когда эти глупости поднимают на такую вершину и называют искусством — вот тогда это уже самая большая глупость…

Долгая дорога в дюнах

— А как вы считаете, советский кинематограф был таким же явлением, как Голливуд или Болливуд, например? Что это было за явление? Вот сейчас, когда он уже закончился, можно уже подводить итоги…

— В 1930–е годы, когда Эйзенштейн и другие ездили в Америку, могло сложиться и так, что настоящий Голливуд появился бы в России, в СССР. Но мы историю Советского Союза знаем — не так благоприятно все пошло… Но все равно советский кинематограф остался очень мощным. И может быть, тут какой–то секрет и в том, что как–то следили за тем, что кинематографисты делают. С одной стороны, вроде бы плохо: идеологический нажим и так далее. Но, с другой стороны, все–таки требовали, чтобы то, что выходило к зрителю, все–таки являлось искусством. Не только творческим экспериментом. Все–таки очень высокие принципы и планки были. И все, кто учился во ВГИКе или в высших театральных школах в Москве, — они все были приучены к тому, что к ним будут предъявлены очень высокие и художественные, и моральные требования. Может быть, это странно звучит, но в Америке ведь тоже так было: там даже больше запрещали, чем у нас одно время. То целоваться на экране было нельзя…

— "Лолиту" Набокова нельзя было снимать…

— …И это не помешало развитию кино. Сейчас, когда люди, которые не работали в то время, говорят: "Как тоталитарно все было!" — они все лгут. Ничего подобного. Были разговоры о том, как должно быть, и так далее. Но мы с юмором ко всему этому относились.

— Хорошо, скажите, пожалуйста, вот в Латвии за последние двадцать лет снято два блокбастера — "Страшное лето" и "Стражи Риги". Очевидно, что задача их — трактовать самые трудные моменты в истории Латвии. Скажите, по–вашему: где больше художественной и исторической правды — в этих блокбастерах или, например, в "Долгой дороге в дюнах", которая тоже посвящена самым острым моментам латвийской истории?

— Я бы не назвал эти фильмы блокбастерами. Блокбастер — это выстрел из огромной пушки, так примерно переводится это слово. А то, что здесь, в этих двух фильмах, метафорически скажу: это выстрелы из дамского пистолета. Я не говорю, что дамы стреляли. Но выстрел — из дамского хорошенького пистолета. "Долгая дорога в дюнах", конечно, выше. Потому что она очень мастерски сделана. Во–первых, Алоиз Бренч очень чувствовал хороших актеров. И они любили его, и он любил актеров. Во–вторых, он был очень тонкий режиссер. Мне жаль, что он ушел. Он бы сейчас мог кое–что сказать про сегодняшние фильмы. Последнее время перед его уходом мы часто с ним встречались. И он мне становился все ближе и ближе. И когда он ушел — я смотрю: тишина в этом году, в следующем, а потом вдруг пошли повторы его фильмов на российских экранах.

— Арминс, мы знаем, что существуют политические границы между государствами. Но существуют еще границы конфессиональные, культурные — они не всегда совпадают с политическими. Политические границы могут менять несколько раз за столетие. А конфессиональные и культурные сохраняются веками. Раньше, во всяком случае мы так считаем, латышская культура входила в русскую культуру как культуру цивилизационного типа. Скажите: где сейчас находится латышская культура с этой точки зрения?

— Я думаю, мы находимся на большом распутье. Мне даже трудно сказать. Русская культура старается сегодня осознать, что она связана с православием — может быть, не как с церковью, а как с философией. Ну, Бердяев, Ильин и так далее: любой русский философ — православный. У меня любимый философ — Шестов, и он тоже может толковать о религии. О Розанове даже говорить не буду… У нас другая ситуация. Если бы Латвия была, как Литва, католической страной, может быть, это бы как–то держало всех вместе. А у нас только Латгалия — католическая, в остальных регионах лютеранство, но как–то на творчество это мало влияет… Мне ближе православие, у меня бабушка была православной.

И, наверное, не случайно, что когда наши художники учились в Петербурге в конце XIX века, это был пик развития латышской культуры. А второй — ну, таких условий, какие в 60–е, 70–е годы прошлого века были для поэтов, для живописцев — такого в Латвии тоже никогда не было и никогда не будет больше…

Предчувствие

— Мы видим, что Америка — как цивилизация — идет к закату. Западная культура идет к закату. Тем не менее мы диктат этой культуры испытываем на себе. А как мы будем дальше выбираться из–под этого диктата? Ведь понятно, что последние голливудские фильмы уже носят тяжелый, мрачный характер — практически невозможно смотреть всю эту продукцию…

— Я думаю, очень просто все разрешится. Нас — весь мир — ожидают очень большие перемены. Экономики Китая и Индии выходят вперед. Ближний Восток становится все более исламистским, ислам распространяется по Европе…

Этим летом я собрал воедино те листочки из старых журналов "Иностранной литературы", которые мне близки. Там очень много было древней китайской лирики. Я кое–что переводил на латышский с русского (если можно это переводом назвать) и послал это своему другу Браунсу, и описал этих китайских авторов. Мне это интересно.

Сегодня один из самых моих любимых авторов — это, например, Панук из Турции: его "Кара китап" ("Черная книга") мне очень нравится.

Видите — это другие культуры. В прошлом году я прочел Коран и много интересного там увидел.

Повторю: это личные мои ощущения новых симптомов. Я вдруг увидел те культуры, которые нам были абсолютно неизвестны. И которые сейчас иногда противопоставляются нам даже в политическом смысле. Мол, вот если они придут — тут и начнется.

Мы не знаем, как будет. Мы не знаем, что будет дальше. Возможно, мы абсолютно не представляем свое близкое будущее. Особенно это касается маленьких народов. Я думаю, ни один латыш сейчас не может сказать, что будет с языком, культурой, с молодыми поколениями через какое–то время. Никто не может этого сказать. И я думаю, что это не будет какое–то спокойное, традиционной развитие — ну, еще одна ступень. Будет что–то другое. Может быть, тот, кто угадает будущее, — это будет человек ислама? Или это будет такой человек европейский, традиционный? Но боюсь, что нет: он очень–очень ленив; по моему представлению, европеец — это самый ленивый человек на свете.

Ничего по–голливудски не будет — так, что один хороший побеждает, а плохие умирают. Но перемены будут очень большие. И никак не соответствующие тем провинциальным разговорам и провинциальным мечтаниям, которыми сейчас полна Латвия. Боюсь, что Латвии сейчас угрожает такой самообман…

из досье

Арминс ЛЕИНЬШ родился в 1938 году. Учился в Латвийской консерватории, во ВГИКе и на Высших сценарных курсах. В кино с 1961 года. Автор сценариев документальных фильмов "Начало" (1961), "Стройка" (1962) и "Рабочий" (1963) — все режиссера Улдиса БРАУНСА. По его сценариям поставлены документальные фильмы: "Весенний репортаж" (1965), "Кулдигские фрески" (1966), "Валмиерские девушки" (1970), "Закрома" (1973), "Лиепайские мужчины (1976).

Лариса ПЕРСИКОВА, Ника ПЕРСИКОВА.

Еженедельник «Вести»

Статьи по теме

Партнеры

Продолжая просматривать этот сайт, вы соглашаетесь на использование файлов cookie