ПостУкраина: что дальше?

Ранее по теме от автора: Русское инферно и преображение России

В последнее время все чаще стала обсуждаться тема будущего обустройства Украины после окончания СВО. Точнее – устройства того, что останется на месте бывшей Украины. Из наиболее заметных публикаций последнего времени – текст заместителя председателя Совета Безопасности России Дмитрия Медведева о трех возможных сценариях, каждый из которых предполагает раздел бывшей Украины между Европой и Россией. Причем наиболее приемлемым для России Дмитрий Анатольевич считает сценарий, где Украина практически полностью, за исключением западных регионов, входит в состав России.

Термин «ПостУкраина» как отражение политической реальности и аналитическая, в том числе – прогностическая, задача постепенно входит в научный и экспертный оборот.

Что касается моей личной позиции, то я употребляю этот термин с 2014 г. Тогда уже было ясно, что прежней родной «мати-України» с садочками, писнями, галушками, маминым борщем и папиной горилкой больше нет, а есть нечто совсем иное, возникшее в результате госпереворота и питающееся агрессией, войной и массовыми убийствами как формой существования.

Личное

Однако есть определенные проблемы. Как с данной моей оценкой, так и с проблемой «ПостУкраины» как аналитической и прогностической задачей.

Я прекрасно осознаю, что моя оценка постукраинских реалий с 2014 г. носит эмоциональный характер и обусловлена включенностью в проблематику не только профессионально, но и лично. Через мою семью, как и через миллионы других семей с украинскими корнями, прошел каток братоубийственной войны.

Вот это личное включение в процесс, конечно, мешало восприятию ситуации рационально и безэмоционально. Но, по моему глубокому убеждению, отсутствие личного включения в процесс оборачивается намного большими издержками, связанными с непониманием того, что в российско-украинских отношениях все держится на личных связях, эмоциях и переплетениях. Когда включенность теряется – исчезает понимание.

И именно это с нами всеми произошло в 2014 г. После госпереворота Украина стремительно стала превращаться в «ПостУкраину». А в России вплоть до 24 февраля 2022 г. многие были уверены, что имеют дело с прежней Украиной. Результаты – видим.

С 2014 г. выросло новое поколение граждан Украины, для которых Россия – абсолютное зло. Изменилась структура и баланс социальных, региональных и пр. связей, принципиально иной стала электоральная картина, радикально иной – идейно-мировозренческая. Про экономику – вообще молчу. Да, я уверен, что если бы Россия «зашла» в 2014 г., то Юго-Восток, по крайней мере, встречал бы цветами. Но зашли в 2022 г.

Таким образом, наше понимание «постукраинских реалий» разбивается о то, что мы не имеем, в принципе, непосредственных знаний об этих реалиях. Не знаем и не понимаем людей, их мотивировки, взгляды на жизнь. А не зная общества, с которым тебе предстоит работать, вряд ли можно быть уверенным в конечном результате.

В этом отношении особо ценным представляется опыт новых субъектов Федерации, прежде всего, конечно, Херсонской и Запорожской обл., как еще «свежих», недавно «украинских» регионов, с точки зрения работы с общественным мнением, основанным (подчеркиваю) на серьезной социологической базе. Знаю, что тема сложная, но без серьезной социологии, без исследований, как экспертных, так и массовых, без эмпирики и реального понимания того, чем «дышат» люди – сложно идти дальше. Иначе мы можем оказаться в ловушке собственных представлений и собственной пропаганды. Последнее – губительно.

Украинство как кладбище

Думая о будущем обустройстве «постукраинского пространства» нам надо понять, есть ли в этом пространстве то украинское, которое мы когда-то любили и которое является ни чем иным, как частью большого русского пространства, составной частью русской цивилизации.

То есть, мы выходим на тему понимания современного украинства. От того, как мы это понимаем, зависит, в том числе, наша оценка нынешней войны и те подходы, которые могут приблизить нашу победу.

Та риторика, которая, считай, тотально звучит с обеих сторон конфликта, свидетельствует о том, что нам навязали, де-факто, войну на уничтожение.

Украинский режим выступает лишь передовой коллективного Запада, поэтому их постоянные призывы «убивать русских» и «уничтожить Россию» - это не только позиция Киева, это, в первую очередь, и про Вашингтон, и про Брюссель, и про Лондон. Тем более, там и говорят, и, главное, делают именно это. Их цель – уничтожить Россию. Ни больше, ни меньше.

Но разве наш пафос «ПостУкраины» не является ли зеркальным отражением того же подхода? И вот здесь мы подошли к самому главному вопросу: за что мы воюем?

Мы все знаем официальные цели СВО: демилитаризация, денацификация, помощь Донбассу… Ранее я уже высказывался о структуре и характере идущей сегодня войны, имеющий несколько взаимосвязанных уровней. И, согласно такому подходу, СВО является лишь одним из составных частей этого сложного многоуровневого военного конфликта.

Но если, например, мы согласимся с Дмитрием Анатольевичем Медведевым и признаем, что наиболее приемлемым исходом СВО для России является исчезновение с политической карты мира Украины как государства и присоединение ее большей части к России (а мы с этим в целом согласны), то означает ли это, что Россия ведет с Украиной точно такую же войну на уничтожение?

Или это означает, что, в согласии с основными положениями известной статьи Владимира Владимировича Путина, мы освобождаем свой народ и свои территории и тогда речь может идти ни о чем ином, как о национально-освободительной войне?

И – если это так, то где субъекты такой войны? Восставший народ, вместе с Россией освобождающий свою родную землю. Конечно, это воины ЛНР и ДНР, многочисленные русские добровольцы из Киева и других украинских городов. Но – считают ли себя они украинцами? Почему мы не видим собственно украинских частей, «пророссийских украинцев»?

Ответ – очевиден. Украинство сегодня представляет собой политическую идеологию, радикально антагонистичную русскости. Только в таком качестве оно может существовать, только этим скрепляется современная «украинская политическая нация».

При этом «украинская политическая нация», как мы ранее отмечали, является продуктом современных конструктивистских этнотехнологий, типичным «воображаемым сообществом», симулякром, продуктом массовой манипуляции общественным мнением эпохи постмодерна.

Как любой симулякр, «украинская политическая нация» является вовсе не тем, что она собой представляет, даже напротив – попытка воплотить на практике ее «ценности» приводит к прямо противоположным заявленным результатам, где главной жертвой выступает несчастный украинский народ, обреченный на пожирание выведенными в пробирке монстром «политического украинства».

Главным символом современной «украинской политической нации» сегодня являются бескрайние, утопающие в жовто-блактиных флагах, украинские кладбища. Иногда даже кажется, что победа «украинской политической нации» наступит тогда, когда вся Украина превратится в одно сплошное кладбище, утопающее в жовто-блактиных прапорах под гимн «Ще не вмерла Україна»…

Альтернатива

Есть ли альтернатива? Собственно, украинское кладбище разрастается в результате войны с Россией именно по той причине, что иначе, как в состоянии войны с Россией, «украинская политическая нация» существовать не может.

Альтернатива здесь проста – отказаться от «политического украинства» в пользу естественного, культурно-исторически обусловленного, более чем тысячелетием выработанного совместного с Россией и Беларусью исторического пути.

Совместимо ли украинство с этим путем? Политическое, искусственно сконструированное, живущее за счет уничтожения всего русского и в конечном счете себя самого – не совместимо принципиально. Но если Украина как часть сердцевинной Руси еще сохраняет в себе инстинкт самосохранения, то иной альтернативы просто нет.

Означает ли это, что Украина на этом пути должна отказаться от украинства? То, что в украинстве является живым, народным, неотделимым одновременно и от бытового витального начала и от большого русского культурно-исторического пространства – аксиоматично наше, родное.

При этом не факт, что это начало сохранит свое «украинское» имя. Загнанная политическим украинством в маргинальную нишу малороссийская, новороссийская, слобожанская, русинская и др. региональные формы русской идентичности сохраняют потенциал возрождения.

Но для того, чтобы этот потенциал раскрылся, необходима работа с этими идентичностями – общественная, информационная, историко-реконструкторская, политическая, на уровне современных технологических возможностей адекватная тому, как создавалось «политическое украинство». Клин вышибается клином. Вопрос в том, чтобы эти идентичности имели свою социальную базу, без которой все это – пустые прожекты.

Пока же есть люди, считающие себя «украинцами», нам придется иметь дело с этими людьми. И если для регионов Новороссии, при всей сложности и драматичности, интеграция – вопрос времени, военных, политических, экономических и пр. успехов России, то собственно «украиномовные» регионы будут требовать особого подхода.

Деревня и город

Украинский язык, украинская культура не должны испытывать никакой дискриминации. Но одновременно нельзя идти по пути советской насильственной украинизации, в значительной степени подготовившей нынешнюю трагедию братоубийственной мясорубки.

Естественный путь взаимодействия региональных вариантов русской культуры должен базироваться на исторически обусловленной иерархичности, исходящей из того, что современный русский язык – продукт общей культурно-исторической деятельности всего русского народа, а вклад в его формирование и становление представителей Малой Руси – принципиален и фундаментален.

Попытки же искусственной этнизации, перевода современной жизни на прекрасный, мелодичный, но сельский говор, да еще и через зачистку в нем всего, что связывает его с русским языком, всего, что делало его живым – это путь социального регресса, деструкции и… деурбанизации.

Точно так же, как бесконечные украинские кладбища являются сегодня символом «победы» «украинской политической нации», разрушенные украинские города символизируют собой «победу» деревни над городом – деурбанистического начала, которым пронизана украинская культура и украинский этнический национализм.

Соблазны деурбанизации в целом свойственны этническому национализму, постулирующему жизнь трудолюбивых религиозных крестьян на своей земле в своем доме в окружении цветущих садов и ухоженных полей. Город со своей сложностью, социальной жесткостью, «бездуховностью», обезличенностью воспринимается как «зло».

Россия в ХХ веке прошла сложный, трагичный и противоречивый процесс урбанизации, в котором выходцы из деревни проходили через городскую социализацию, зафиксированную в известных терминах, фиксирующих это «переходное» состояние – от «люмпен-пролетариата» до «лимитчиков».

Уникальность Украины состоит в том, что постсоветская украинизация стала, по сути, деурбанизацией и деиндуструализацией, социальной силой которой стали выходцы из деревни, нацеленные не на интеграцию в городскую среду, а, напротив, привнесение «деревни» в город. И если советские «лимитчики» в следующем поколении превращались в обычных горожан, то их украинский аналог, потерявший деревенские корни и не адаптированный в городской среде – «рогули», в принципе не настроен на развитие. Это модель социальной деградации, в лучшем случае предполагающей внешнюю эмиграцию, так как собственная среда обитания не соответствует его инфантильным представлениям об идеале, в худшем – уничтожение этой среды.

Именно в этом – ключ к пониманию трагедии Донбасса и Новороссии, как наиболее урбанизированных регионов ПостУкраины.

Таким образом, как и во всем, касаемом «русского пути», путь русского возрождения Украины – это путь отказа от всего искусственного в пользу естественного и живого. Пасторальный мир украинского села, вольнолюбивых лыцарей-казаков – прекрасен там, где он естественен. Уже через Сковороду, Котляревского и Гоголя он был интегрирован в великую русскую культуру, став ее естественной составной частью. Возвращение к корням не должно отрицать развития. А любовь к «отеческим гробам» не должна приводить к некрофилии.

***

Проблема ПостУкраины не сводится к вопросу политических границ и черты, где должен остановиться русский солдат. В конце концов Львов был основан русским князем Даниилом Романовичем Галицким и относительно недавно с исторической точки зрения был центром русофильства и москвофильства, уничтоженного в Терезине и Талергофе. Пока, за полтора года СВО, не освобожден весь Донбасс, пока значительная часть Новороссии, включая большинство крупных городов, находится по ту линию фронта, пока для большинства граждан Украины Россия является агрессором, оккупантом, абсолютным злом, вопрос границы и «черты» носит, прежде всего военно-политический характер. Но пока мы сами не определимся с теми смыслами, ценностями, идеями и символами, которые несем бывшей Украине, точнее – обманутым, запуганным, одурманенным нашим братьям, даже завоевав их тело, мы не сможем достучаться до их души.

Сергей Пантелеев