«Тварь ли я дрожащая или право имею?»: особенность русской политической культуры

Отечественная политическая культура функционирует на фоне разворачивающегося этического конфликта, пронизывающего наше общество. Последние данные, фиксирующие беспрецедентное социальное расслоение [1], поднимают вопрос о социальной справедливости и, наверное, он грозит перерасти в вопрос «Тварь ли я дрожащая или право имею?».

По результатам опроса ФОМ [2] о справедливости, проведенного в августе 2018 года, подавляющее большинство опрошенных высказываются о несправедливости социальной действительности.

Важно отметить, что ощущение социальной несправедливости усиливается и оно характерно для всех возрастных групп, хотя молодежь более оптимистично смотрит на жизнь. Решение вопросов о социальной справедливости наше общество обращает к властям (62 %), но в тоже самое время считает, что российские власти могут, но не хотят сделать российское общество более справедливым (42 %), несправедливым считают распределение доходов от продажи природных богатств, оплату труда также считают несправедливой, несправедливым считают возможность одних и невозможность других покупать предметы роскоши.

Вопрос о справедливости включает в себя представления о сохранении баланса между ожиданиями и удовлетворённостью, при этом справедливость не обязательно означает математическое равенство, а возможность удовлетворения собственных социальных потребностей. Тогда справедливость коснется субъекта, оценивающего социальность, и у него не будет повода к определению социальности в целом как несправедливой. Оценка социальной действительности как несправедливой влечёт ощущение фрустрации собственной жизни и представление о себе как жертве.

Это представление часто бывает не осознано и не вербализовано, выступает в качестве напряженности и глубокой неудовлетворённости собой и окружающими, попытками объяснить происходящее с позиции несправедливости и именно со стороны организующих институтов общества. Жертва не бывает безадресной и бессмысленной. Традиционно адресатом жертвы выступает божество, жертва выступает актом коммуникации и фактом договора, смысл жертвы в установлении факта социального обмена [3]. В отечественной политической культуре власти имеют особенности, соотносимые с божеством, при этом обвинение властей в несправедливости относится к тому, что человек совершил акт жертвы, а социальный обмен не состоялся или не удовлетворил жертвователя.

Возникший социальный дисбаланс не был устранен, социальная тревожность и непредсказуемость действительности усиливается, поддержка социальных действий не ощущается. Совершение жертвенных действий по отношению к властям лишается смысла. Позиция жертвы отрицается, но это не означает выхода из роли жертвы и жертвователя.

По результатам исследований «Базовые ценности россиян в европейском контексте» [4] за 10 лет ценностные ориентации россиян изменились – наблюдается движение в пользу ценностей самоутверждения и открытости изменениям, ценность заботы о людях и природе и сохранения снижается. Старшее поколение склонно придерживаться ценностей заботы о людях и природе и сохранения, молодые люди в большей степени ориентированы на самоутверждение и открытость изменениям, что скорее связано с изменениями ценностных представлений в течении жизни и изменением ценностно-ролевых моделей, то есть с большей консервативностью пожилых людей, чем с глобальным изменением системы ценностей.

Ценностные категории самоутверждение и открытость изменениям раскрываются через базовые ценности достижение, власть-богатство и самостоятельность, риск-новизна, гедонизм. Результаты исследований ценностей исследовательского холдинга Romir [5] семья является главной ценностью для россиян, выросла значимость ценностей достатка, образованности, патриотизм и новаторство, а снизилась значимость ценностей оптимизм, окружение, духовность, щедрость и вдохновение.

Таким образом, можно констатировать стремление людей к приобретению и стабильности, опоре на себя и самых близких, это соответствует высокой индивидуальной направленности ценностей населения.

Индивидуальная направленность ценностей населения отражает общее нежелание разделять альтруистические ценности, такие как благополучие всех людей и природы; возможность делать что-то нужное, полезное для других, помогать; любовь к Родине, гордость за страну; уважение традиций, обычаев своего народа. Альтруистические ценности являются отражением социальной жертвенности, которые неактуальны, так как не приносят зримого эффекта для собственной жизни. Альтруистические ценности перекликаются с ценностной категорией заботы о людях и природе, включающей базовые ценности благожелательность и универсализм, которые на пересечении с базовой ценностью самостоятельности ценностной категории открытости изменениям формируют ценности роста.

Ценности роста в России выражены очень слабо, их разделяют только 5 % населения, но именно они формируют возможность для стабильного и постоянного социального и экономического роста. Ценности роста лежат в прямой зависимости от ВНП на душу населения и вклада в образование – чем больше вклад, чем значительнее выраженность ценностей роста. Ценности роста выражают позитивное звучание понятия жертвенность.

Понятие жертвенность имеет негативное и позитивное эмоциональное звучание. При негативном эмоциональном звучании это понятие связывается с причинением боли, неудобства себе, лишением себя чего-то исключительно ценного и важного, несет в себе значение сакральной жертвы божеству и ожидание позитивного отклика, вступления в договор и его исполнения. При неисполнении договора, как уже указано выше, выдвигаются претензии о несправедливости.

Позитивное эмоциональное звучание понятия жертвенность связано с любовью и добровольной передачей ценного, важного в общее пользование, создание общего блага. При позитивном эмоциональном звучании жертвенности не возникает фрустрации, так как жертвователь передает свою жертву не с прямой целью получения выгоды, а опосредованной, через осознание необходимости поддержания функционирования социального обмена, как основы функционирования групп, организаций, общества. В таких условиях реализация потребностей жертвователя ориентирована не на конкретный институт или совокупность институтов или на только на себя, а на всю совокупность жертвователей.

Превалирующее негативное эмоциональное звучание понятия жертвы в современном российском обществе, неудовлетворенность фактом социального обмена, невозможностью положиться на других жертвователей, ориентированность граждан на индивидуалистические ценности и осознание этой ориентированности («Кто мне поможет? Ведь я не намерен помогать!») формируют негативное отношение ко всем видам социального обмена, формирующим общее благо, так как соотносятся с представлениями о жертве и жертвенности, неудовлетворяющими смысл этих понятий.

На рисунке представлены результаты опроса исследовательской группы Циркон [6] о измерение степени ценностной солидаризации и уровня общественного доверия в российском обществе, те общественные мероприятия, которые действительно направлены на создание общего блага, не привлекают к себе наших граждан, только 9 % оказывают безвозмездную помощь людям, попавшим трудную жизненную ситуацию, 2 % участвуют в волонтерской деятельности и 1 % участвуют в наблюдении за порядком.

Это крайне яркая иллюстрация отрицания нашим обществом позиции жертвователя по отношению к другим таким же членам общества. Жертвы достойны только власти в различном своем обличии и самые близкие – члены семьи. Фрустрированность жертвы властям намекает на вопрос о фрустрированности жертвы семье: «По данным статистики судебного департамента при Верховном суде, наказывать за побои стали в несколько раз чаще. Если в 2015 году за побои были осуждены 16200 человек, то только за 5 месяцев 2017 года — 51000 человек» [7], - и это только наказания, самих фактов насилия в семье в разы больше. Я не буду делать далеко ведущих выводов – только оставлю эту цифру для размышления.

Таким образом, отрицание жертвователем своей позиции жертвователя или жертвы, отсутствие желания её осознавать приводит не к исключению жертвы из жизни граждан, а к скрытому продолжению практикования её в негативном эмоциональном звучании, формировании поведения вмененной жертвы, блокированию позитивного эмоционального звучания понятия жертвенности и его воплощения в социальной действительности.

1.       https://www.kommersant.ru/doc/3940397

2.       https://fom.ru/TSennosti/14099

3.       См.: Малиновский Б. Магия, наука и религия. Пер. с англ. – М.: «Рефл-бук», 1998; Фрэзер Д.Д. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. / Пер. с англ. 2-е изд. – М., 1986; Жирар Р. Козел отпущения. Пер. с фр. Г. Дашевского. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2010; Дж.Хоманс. Социальное поведение как обмен // Современная зарубежная социальная психология. Тексты. / Под ред. В.И. Добренькова.. — М., 1984; Blau P. Exchange and Power in Social Life. N. Y.: Wiley, 1986; Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М., 2006.

4.       https://www.iep.ru/files/Gaidarovskij_Forum2018/magun-18.01.18.pdf   

5.       https://romir.ru/studies/

6.       http://www.zircon.ru/upload/iblock/d20/Doverie_i_cennostnaja_solidarizacija_Prezentacija.pdf

7.       https://www.mk.ru/social/2018/02/28/eksperty-ozvuchili-dikuyu-statistiku-o-semeynom-nasilii.html

Бабурова Надежда Борисовна, кандидат политических наук,

доцент кафедры истории России 

средних веков и нового времени МГОУ