К 190-летию Достоевского:

Художник возможного

Достоевского правильнее называть художником возможного. Он умел разглядеть то, что в современности присутствовало лишь в зародыше. Он лучше и глубже, чем многие, видел возможности, которыми была чревата эпоха. И в творчестве, как на испытательном полигоне, доводил до осуществления, испытывал «под давлением», показывал, во что всё может вылиться. И слава Богу, что какие-то сценарии, которые предвидел писатель, не осуществились…

Борис Тихомиров.

Достоевский, безусловно, Патриот с большой буквы, но его отношение к России невозможно рассматривать вне христианского мировоззрения. Скажем, русскую национальную идею он формулировал, используя цитату из Евангелия: «Кто хочет быть выше всех в царствии Божием – стань всем слугой. Вот как я понимаю русское предназначение в его идеале» («Дневник писателя»). И в другом месте утверждал, что спасти себя Россия может, лишь спасая мир.

Важен ещё один поворот темы. «Нет счастья в комфорте, покупается счастье страданием. Таков закон нашей планеты…», – писал Достоевский. В этих словах русская идея присутствует, так сказать, от противного. Комфорт – не наш удел. Какое-то отдельное, уединённое благополучие, личное счастье – это не путь для России, тем более не исход. Этим самим по себе не увлечёшь русского человека…

Важная грань русской национальной идеи воплощена в великом создании Андрея Рублёва – «Троице»: здесь три существа, сохраняя в полноте свою индивидуальность, в то же время являются ипостасями единого Божества, составляют органическое целое. Не побоюсь этой параллели, но близкую идею как задачу для России в своё время так сформулировал современник Достоевского Герцен: «Понять всю ширину и действительность, понять всю святость прав личности и не разрушить, не раздробить на атомы общество – самая трудная социальная задача». Россия в большей степени, чем какая-либо другая страна, предназначена для решения этой действительно труднейшей задачи.

Так сложилось исторически, что мы находимся на границе между Европой и Азией. Если говорить о всемирноисторических тенденциях, Запад осуществил – может быть, даже запредельно – одну сторону этой глобальной сверхпрограммы: осознание и реализацию святости личности, утверждение прав человека. Но в подкладке этой односторонности – обособление, индивидуализм.

Восток, наоборот, мощно подчиняет личность общественным интересам, власти целого. А задача как раз – в равновесии. Личность как абсолютная ценность, но без потери национального единства, эпической целостности, христианской соборности.

 

Тот же Достоевский, отчасти соглашаясь, отчасти полемизируя с Николаем Данилевским, автором знаменитой книги «Россия и Европа», различал понятия «народ» и «этнографический материал». Только национальная идея создает Народ. А иначе – «химическое разложение общества», как это называл писатель, распад, когда народ превращается в этнографический материал. Без национальной идеи возникают пустоты в самосознании, не может быть необходимой самоидентификации. Тогда ищутся суррогаты национальной идеи, идет крен в национализм, шовинизм, особенно среди молодёжи. Помните, в Евангелии от Матфея, когда изгнали беса, но образовалось пустое место, он вернулся и привёл ещё семь бесов «злейших себя».

По Достоевскому, импульс развития нации всегда создают религиозные идеи. Другой объединяющей, созидающей нацию силы Достоевский не знал – и мы, похоже, тоже найти не можем. Поэтому попытка указать национальную идею вне веры, вне православия обречена. Это может кому-то нравиться, кому-то нет. Но это так, это констатация факта.

Мы живём в мире постмодернистских реальностей, когда все ценности обесценились. И демократическая идея профанирована, и патриотическая – тоже. Назовите, какие идеи за последние десятилетия не прошли через процесс дискредитации, самодискредитации? Твёрдую почву под ногами очень трудно обрести не то что всем вместе, а каждому отдельно, в своём индивидуальном поиске. Вот в чём проблема, вновь заставляющая вспомнить Достоевского.

Для писателя именно религиозная вера является необходимым фундаментом, на котором базируются все традиционные ценности человеческой культуры – моральные, идеологические, эстетические... С потерей веры рушится иерархия ценностей, человеческое сознание лишается опор: для него стираются границы между добром и злом, красотой и безобразием, подвигом и злодейством... В этом отношении Достоевский явился художником-первооткрывателем, обнаружившим и описавшим симптоматику грядущего постмодернизма, предсказавшим разрушительные последствия постмодернистской «язвы», чреватой раздроблением единого поля общечеловеческой культуры и распадом самой человеческой личности. А первым «постмодернистом» в его творчестве и в мировой литературе в целом стал герой романа «Бесы» Николай Ставрогин.

На рубеже тысячелетий человечество пребывает именно в той ментальной «системе координат», возможность которой предчувствовал и об опасности которой предостерегал в своем позднем творчестве Достоевский. Причем в наши дни названная тенденция, обусловленная углубляющимся кризисом религиозной веры, ширится и прогрессирует угрожающе интенсивно, порождая как ответную реакцию стремление к тоталитарной унификации, полностью исключающей или существенно урезающей свободу человеческого духа. Все это, бесспорно, ключевая проблематика творчества Достоевского. Русский писатель первым представил опасность грядущей духовной катастрофы в мире, где утрачены всеобщие надличные абсолюты, где у каждого человека своя собственная истина, своё представление о добре и зле (каторжные сны Раскольникова), но равно указал и на те тупики исторического развития, в которых может оказаться обезбоженный мир, предоставленный лишь на свои собственные силы и ужаснувшийся сам себе (антиутопия Великого инквизитора).

Однако уникальность духовного наследия Достоевского состоит не только в том, что он, как никакой другой художник, ясно видел и изобразил власть греха, распад и хаос в человеческой душе и в обществе. В нашей музейной литературной экспозиции к творчеству писателя в качестве эпиграфа взяты слова евангелиста Иоанна: «Свет во тьме светит, и тьма не объяла его». Достоевский не только максимально впускал дух трагедии, хаос, тьму в своё творчество, но и из глубины сгустившейся тьмы, из «сатанинских бездн», открывшихся ему в душе падшего человека, был устремлён к свету, гармонии, идеалу. И этим светом, неподвластным тьме и дающим силы побеждать тьму, был для него Богочеловек Христос, воплотивший в своей личности идеальные возможности земной человеческой природы, явившийся для писателя в своей крестной жертве высшим проявлением Красоты и давший заповедь, исполнение которой открывало для человека путь приобщения: «Как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга».

Андрей Рублёв. Троица. Государственная Третьяковская галерея.

В одном из предсмертных набросков Достоевский записал: «Не как мальчик же я верую во Христа и его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла». Это признание является не только свидетельством личных религиозных исканий и обретений, но одновременно и самой полной формулой творчества, обнаруживающей его глубинные стимулы и открывающей природу потрясающей энергетики художественных созданий писателя. Ибо в творчестве Достоевского воплотить «осанну» – высшую хвалу Богу и созданному Им миру – возможно единственно изображая путь её прохождения через великое «горнило сомнений», потому что только таким и может быть путь свободы человеческого духа. Вот этими контроверзами, этой сшибкой pro и contra, совершающейся не в умозрительной теории, а в сердцах человеческих, где «дьявол с Богом борется», и потрясает читателя творчество Достоевского. И может быть, прежде всего, читателя нашего времени, в котором как никогда прежде накоплена «критическая масса» аргументов contra, препятствующих вере и в Бога, и в человека.

Вот почему нам сегодня нужен Достоевский. Но с другой стороны – и Достоевскому нужен не просто читатель, но такой, который мучается теми вопросами – главными, последними, «проклятыми», – что и герои писателя, что и сам автор «Преступления и наказания», «Бесов», «Братьев Карамазовых». Поэтому, бесспорно, до Достоевского надо дорасти.

В своё время я преподавал в Герценовском педагогическом университете, и у нас в студенческой аудитории возникла полемика по поводу изучения «Преступления и наказания» в средней школе.

Юрий Корякин, известный публицист и исследователь, автор произведшей фурор при своём появлении книги «Самообман Раскольникова», который не только писал статьи и книги, но и в одной из московских школ давал уроки по Достоевскому, пришёл к выводу, что «Преступление и наказание» современные школьники не воспринимают. И в 80-е годы высказывал даже мнение, что надо заменить «Преступление и наказание», например, на роман «Подросток».

А я взял и вынес эту проблему на обсуждение в студенческой аудитории. Студенты третьего курса, уже не вчерашние школьники, а завтрашние педагоги, да ещё после практики, в большинстве своём не приняли тезис Корякина и сошлись на том, что «Преступление и наказание» обязательно нужно изучать в старших классах, даже при условии, что какая-то существенная часть его проблематики действительно не может быть сегодняшними 15–16-летними должным образом воспринята, тем более – понята. Пусть школьники знают, что в русской литературе, в истории нашей духовности такой великий роман есть и что до него надо дорасти и к нему вернуться в зрелом возрасте – в 30, в 50 лет, а лучше – и в 30, и в 50.

Вот позиция студентов, прозвучавшая тогда в университетской аудитории. И я её полностью разделяю.

Другое дело, что, к сожалению, школьное изучение может отбить охоту и к Достоевскому, и вообще к чтению. Особенно сейчас, когда наше некогда сильнейшее образование оказалось в глубоком кризисе: не побуждает подростков мыслить, переживать, а «подсаживает» на механический тренинг ЕГЭ.

Ведь литература как школьный предмет должна прежде всего учить диалогу, культуре дискуссии, воспитывать сознание, что по многим вопросам возможно равноправное сосуществование различных позиций, точек зрения, оценок. А подготовка к ЕГЭ делает именно это не только факультативным, но излишним, мешающим… И те, кто занимается разработкой как принципов проведения экзамена по литературе, так и составлением конкретных заданий, совершенно об этом не думают, проявляют удивительную узость мышления. А иногда и просто допускают такие ошибки, что задаёшься вопросом, насколько ответственные люди этим занимаются.

Вот, например, один из вопросов по Достоевскому. Даётся цитата из «Преступления и наказания», и просят назвать фамилию, имя, отчество литературного героя, которому принадлежит высказывание. Я-то знаю, что это следователь Порфирий Петрович. Но назовите-ка фамилию! Ведь это единственный (за исключением старухи процентщицы) персонаж «Преступления и наказания», у которого нет фамилии. Или спрашивают у школьника, на какую библейскую книгу ориентировался Достоевский, рисуя в Эпилоге бредовые сны Раскольникова, которые герой видит на каторге. Предполагаемый ответ – на «Апокалипсис», то есть последнюю книгу Священного Писания – Откровение св. Иоанна Богослова. Мало того, что ещё надо разобраться, обязаны ли школьники (все, независимо от конфессиональной принадлежности) знать христианскую Библию. Но главное (я занимался этим вопросом специально, комментируя «Преступление и наказание»), что в гораздо большей степени для каторжных снов Раскольникова характерны аллюзии на 24-ю главу евангелиста Матфея, где апостолы спрашивают Христа: каковы будут признаки кончины мира и Второго Пришествия? И Он рисует страшную картину геологических, социальных, духовных катаклизмов. Так что же должны отвечать выпускники? Получается, что составители заданий к ЕГЭ сами не очень владеют материалом, проявляя порой элементарное невежество. А главное – вынуждают зубрить, вместо того чтобы создавать условия, при которых ученик, общаясь с литературным произведением, будет сопереживать и мыслить…

Полагаю, что русская классическая литература, и Достоевский, может быть, прежде всего, совершенно не укладываются в «прокрустово ложе» ЕГЭ. И не случайно своё несогласие с этим мы можем выразить именно словами автора «Преступления и наказания»: «Живая душа жизни потребует, живая душа не послушается механики! А тут хоть и мертвечинкой припахивает, из каучука сделать можно, – зато не живая, зато без воли, зато рабская, не взбунтуется!»

Не об оценке, не о балле за знания идёт разговор – о живой душе молодого поколения, которому ещё предстоит найти себя в противоречивом мире, освоить красоту и многообразие мировой культуры, сохранить это богатство для потомков!