Памяти Юрия Степанова
Его роли в «Мастерской» войдут в историю театра
Ночью, возвращаясь после «Трёх сестёр», в автокатастрофе погиб 42-летний Юрий Степанов, любимец театральной Москвы, актёр «Мастерской Петра Фоменко». Он был звездой первого, золотого состава «Мастерской Петра Фоменко». Одним из тех, на кого ходили смотреть в тогда ещё не столь прославленный театр. Думаю, никого не обижу, да и правда это, — в первые годы «Мастерской» он был первым её артистом, первым сюжетом. Среди девушек лидировали многие, но Юрий Степанов в мужской компании был однозначно первачом, премьером. У них складывался идеальный гармоничный дуэт с Галиной Тюниной — она увлекает, он увлекается, она соблазняет, он соблазняется. Потом что-то произошло и Степанова стали занимать в премьерах непростительно мало. Он ушёл из лидеров, оставшись актёром второго плана, стал много сниматься в кино. Но первые его роли в «Мастерской» войдут в историю театра. Бенджи в «Шуме и ярости», Лыняев в «Волках и овцах», Собачкин во «Владимире III степени», Ислаев в «Месяце в деревне». Это его актёрская основа, его неприкосновенный капитал. Поразительное, очень сильное, магнетическое актёрское обаяние. Доброта русского человека из глубинки — свой типичный сибирский говорок, сжёвывающий звуки и округляющий, нежащий речь, Юрий Степанов, к счастью, так и не изжил. В традициях советского актёрского обучения ему бы этот говорок быстро обломали, но время в ГИТИСе (конец 1980-х — начало 1990-х) было уже новое — не диктор и академист оказался нужен театру, а характерный герой, живой человек с недостатками. Хитрые раскосые азиатские глаза, характерные для уроженцев Забайкалья, — русский парень-крепыш с азиатской сметливостью и лёгким театральным коварством. Лучезарность, витальность, простодушие коренастого плотного мужичонки, в котором на поверхности виден малыш-бутуз с его упёртостью и любопытством, кипучей деятельностью и жизнелюбием. Уж если коварство, то показное. Если любовь, то пылкая, разрушительная. Если труд, то сокрушительный. Есть артисты, которым дано выразить силу темперамента русского человека, его весёлое, деятельное, беспредельное обаяние, — таким был Олег Ефремов и Евгений Леонов. Таким был и Юрий Степанов, которому время и проклятая глупая судьба вот теперь уже точно не даровали раскрыться во всю ширь, во всю мощь. Сколько несыгранного! И сколько сыграно ерунды, фигни в дурацких кино, дурацких сериалах, растрачено на мелочовку. Такому артисту бы в другое время родиться. Его Лыняев в «Волках и овцах» Петра Фоменко, плотный, лысеющий, обнаглевший от скромности человек, решается, даёт себе разрешение на любовь. Сцена, в которой его толстячок взбирается на дерево, чтобы достать для любимой женщины яблочко, крушит и ломает всё вокруг — блистательно поставленный этюд. Он играл человека, которого ведёт по жизни бурное воображение и неуёмный кураж. Фантазии овладевают сознанием, он ведомый, подверженный манипуляциям увалень. Его так легко обмануть, закрутить, втянуть в историю. Инстинктивно чувствует: не надо бы куражиться, но дух игры непобедим. Женщины сводят его с ума — до пьяных глаз, до дрожания. Монолог Собачкина во «Владимире III степени» Сергея Женовача, который Степанов исполнял возлежа на столе, без слёз от смеха смотреть было нельзя. Романтически коварный любовник, съевший сердца тысяч петербургских женщин и видящий в этом изысканное наслаждение гурмана-садиста: «Ведь вот по вскрытии Невы всегда находят двух-трёх утонувших женщин». Щёлкая своими ножищами в солдатских сапогах, которые Степанов перекидывал то туда, то сюда с изяществом балерины Мариинского балета, поглядывая на зал мутным похотливым глазом из-под своего могучего бедра, этот Собачкин расписывал любовные письма как тот ещё сердцеед-литератор, буквально из глубины своей подленькой души извлекая самые зубодробительные формулировки, уже смакуя то волнение, которое его строки произведут на петербургских бледных девушек. И в финале незабываемое: «Жаль только, что зубы скверные, а то бы совсем был похож на Багратиона (в этот момент вылезает из-под стола Иван Поповски с волосьями на лицо). Вот не знаю, как запустить бакенбарды: так ли, чтобы решительно вокруг было бахромкой, как говорят — сукном обшит, или выбрить всё гольём, а под губой завести что-нибудь, а?» И в этот миг, когда произносится «всё гольём», мы видим не рискового соблазнителя, а ребёнка, играющего в любовь как в куколки. По сути, Степанов был и мастером эпизода. Стоило на какие-нибудь пару-тройку минут появиться в «Месяце в деревне» (реж. Сергей Женовач) его Ислаеву, как интрига становилась кристально ясной — и почему его супруга Наталья Петровна так одинока, и почему Наталье Петровне так хочется любви, так хочется молодости, другой жизни. В пьесе Тургенева Степанов очень точно играл тип положительного современного коммерсанта. Он входил в залу решительным широким шагом, он наслаждался мерным скрипением своего ладно работающего механизма — весь дом и всё хозяйство жило его страстной заботой. Ислаев — гениальный экономист и гениальный организатор. Ему нравилось смотреть, как и что делается и что делается что-то вообще. Его бы на полчаса заворожил самый вид какого-нибудь работающего поршня в аппарате, производящем продукт. Он был активен до крайности и труд любил не как православный барин-сибарит. Это был человек новой формации. Но, увы, венцы новой избы и новая веялка, работающая как «чистый ураган», интересовали его куда больше родной жены. После премьеры этого непростого, спорного спектакля Сергея Женовача все только и говорили, как о монологе Натальи Петровны (Галина Тюнина) и об этом появлении Ислаева — коротком, стремительном чуде театра. В кино Юрия Степанова чувствовал, на мой взгляд, только Алексей Балабанов. Опять же эпизоды. В «Жмурках» герои Панина и Дюжева встречают Кабана — отвратительного жучару, бандоса новой генерации. Как сочно Степанов с сатанинской улыбкой на лице и гундосой от кокса в носу интонацией сказал это, уже знаменитое: «А вы, ребята, всё стреляете?» Унылый новый москвич, бандит на «мерседесе» и в кашемире, с наевшейся до отвала ряхой, с хомячковыми щеками, откровенно смеётся над несчастными провинциальными шестёрками на раздолбанной иномарке. В «Войне» Алексея Балабанова у Степанова снова гениальный эпизод. К героям, едущим во Владикавказ, подсаживается говорливый попутчик. И сразу, с ходу: «Я — Александр Матросов». Вот такой артист! Не отличишь от народа, плоть от плоти из сибирской глубины. Войдёт в купе и разговорит любого на раз-два, пригласит в ресторан, накормит, напоит, наговорит, что было и что не было. Широкая, смелая душа. Юрия Степанова больше нет, но этот русский тип, этот уникальный и удивительный русский темперамент живого, подвижного, активного и весёлого человека, который этот удивительный актёр всё-таки успел выразить, закрепить, расчувствовать, никуда не исчезает. Откроется дверь в купе, и войдёт развесёлый попутчик, разгонит тоску. Ту тоску, которой после вот таких трагических симптоматичных историй всё больше и больше. Какие-то твари уже успели вывесить в интернете картинки с трупом артиста с места аварии. Как кто-то крайне точно сказал в блогосфере по поводу этой нелепой и подлой смерти: «Известные люди как верхушка айсберга. Их смерти, неожиданные, страшные, нелепые, отражают общую ситуацию жёсткого мегаполиса, в который превратился наш некогда прекрасный город».