Державность в русской политической культуре

История и современность

Еще совсем недавно говорить о российской державности считалось, по меньшей мере, моветоном. Не секрет, что в разрушенном ментальном пространстве национальной идентификации, державность зачастую выступает синонимом категорий «великодержавного шовинизма» или «имперских амбиций». Более того, имперская ориентация чаще всего объявляется некой «архетипической» русской (шире российской) ценностью. Но по многочисленным данным социологических опросов, имперская идея исчерпала себя, сохраняя относительную популярность только у старшего поколения, которое вряд ли можно рассматривать в качестве сил имперского реванша. Следует признать, что СССР не был империей ни по устройству, ни по своей сути. Он скорее был «империей наоборот» (или «империей позитивных действий», по определению американского историка Терри Мартина). Но если не навешивать на Россию ярлыки типа «империи зла» и выйти за рамки понятийного аппарата эпохи «холодной войны», то под державностью следует понимать характеристики политического, экономического, военного и духовного могущества страны в мире, а также способности оказывать влияние и давление в международных отношениях. Да и само слово «держава» своим происхождением обязано славянскому «държа» (владычество, могущество), и в смысловом и стилистическом отношении представляет собой возвышенное обозначение страны и государства со значением мощи. Конечно, державность одновременно является специфическим идеологическим конструктом, отражающим сознание масштабов, политического веса, экономического и военного могущества страны, а также, что немаловажно, причастности к значительному во всех отношениях социуму. Вспомним, что основой идеологии «белого дела» стал лозунг «Спасение Великой России», а ее нравственный потенциал заключался в государственной национальной идее. В свою очередь, советское мессианство проявлялось сначала в идее мировой революции, а затем в представлениях о ведущей роли СССР в мировой политике. Всегда и особенно после развала СССР мощное централизованное государство, с которым считаются в мировом сообществе, в сознании многих людей воспринималось и воспринимается как основное историческое достижение русского народа и других народов России. Другое дело, что в российской традиции понятие «державность» отождествлялось и нередко продолжает соотноситься с категориями «государственности» и «самодержавия». Исторический пример тому – сохранение в «Основных государственных законах Российской империи», изданных в апреле 1906 г. титула «самодержавный», рассматриваемого как некий синоним понятий «суверенитет» и «державность». Политическая культура начала ХХ в. вообще подразумевала под властью самодержавие. Характерно, что солдаты отказывались присягать Временному правительству, само упоминание о государстве рассматривая, как проповедь монархизма. При этом, не сомневаясь в особом предназначении российского государства. Даже в основе антимонархистских настроений предреволюционной поры по сути дела лежала монархистская ментальность: императору в вину вменялось, что он не был «настоящим» царем. Народ перерабатывал идеи «демократии» в соответствии с собственными традиционными представлениями о власти: «Мы хотим республику, … но с хорошим царем». В сводках военной цензуры встречаются аналогичные выдержки из солдатских писем: «Хорошо было бы, если бы нам дали республику с дельным царем». Дело в том, что процесс централизации Российского государства шел при опережающих политических факторах (борьба с внешней угрозой и установление национальной независимости), в силу чего влияние внешней истории России на ее внутреннюю историю было определяющим. Не случайно три общих курса русских истории (М.М. Щербатова, Н.М. Карамзина и С.М. Соловьева) положили в основу своих исторических конструкций рассказ о внешней политике России. Да и В.О. Ключевский в третьем томе «Курса русской истории» отметил могущественное влияние международного положения государства на его внутренний строй. И наоборот. Бывший марксист, а затем видный либеральный экономист и публицист П.Б. Струве в 1908 г. в журнале «Русская мысль» сделал важнейший вывод, что основой и критерием внутренней политики правительств должен служит ответ на вопрос, в какой мере эта политика содействует внешнему могуществу государства. Действительно, практически все российские модернизации подчинялись не столько решению внутренних проблем страны (и уж никак не повышению народного благосостояния), сколько задачам обороны от внешних врагов, военно-политической экспансии империи и поддержания статуса великой державы. Можно утверждать, что в формировании идей державности и величии России, патриотизма и преданности Отечеству, особого пути России и т.п., составляющих важнейшие компоненты политического сознания россиян, немаловажную роль сыграла православная вера. Не случайно многие атрибуты и символы православной церкви стали одновременно и символами российской государственности. В условиях военного времени массовое сознание различных общественных слоев в наибольшей степени находило выражение в их отношении к защите Отечества. Так, в годы Первой мировой войны русские крестьяне в массе сохраняли средневековое по сути восприятие войны как крестового похода «за землю и веру». Тогда как рациональные имперские интересы России не укладывались в «матрицу» крестьянского сознания. Очевидно, что и после большевистской революции не произошло немедленной трансформации политической культуры, и даже более того, в сталинский период некоторые наиболее авторитетные элементы традиционной политической культуры России усилились. Формирование нового советского патриотизма в первой половине 1930-х гг. проходило под лозунгом «вобрать в себя лучшие традиции русской истории». Возвращение к государственно-патриотическим устоям в какой-то мере способствовало консолидации общественного мнения в стране и примирению с режимом. А представления о «справедливых и несправедливых войнах» рационализировали агрессию, объяснив ее внешнеполитическую направленность претворением мессианских задач первого пролетарского государства. После войны шло постепенное (но очевидное) смещение приоритетов во властной иерархии по линии партия - государство в пользу последнего. Можно отметить и изменения в официальной доктрине патриотизма, в которой теперь сочетались два таких компонента как любовь к Родине и строительство коммунизма. Это выражалось, прежде всего, в пересмотре оценки многих моментов как отечественной, так и зарубежной истории, выдвижении идеи особой роли русского народа. Таким образом, можно говорить о том, что основой послевоенного политического курса стала концепция державности. Любопытно, что еще в начале 1960-х некий житель Симферополя (персональный пенсионер союзного значения и участник революции) предлагал: «Вместо красного флага, говорящего о революционной борьбе за власть, говорящего об опасности, о пожаре, принять трехцветный флаг: красный – революционный период, синий – период строительства социализма, белый – период мира, период коммунизма». По существу, речь шла о возврате к дореволюционному флагу России, а новым было только объяснение символики цвета. В сегодняшней России в условиях реальной угрозы терроризма и распада государства на первый план в иерархии ценностей выходят единство России и безопасность государства. То есть вполне реальным «агентом влияния» в процессе трансформации политической культуры становится ее военно-политическая составляющая. А парадигмальной для этого идейного комплекса является идеологически нейтральная (не в пример И.В. Сталину) фигура Петра I, остающегося в сознании россиян самым популярным персонажем российской истории. И это не случайно, ведь именно с ним значительная часть российских граждан связывает становление великой державы. Надо признать, что без сформированного позитивного образа страны, в котором присутствует идея державности, граждане современной России не смогут закрепить свою национальную идентичность. Такой образ необходим и для установления и поддержания благоприятных внешних контактов государства. Орлов Игорь Борисович, д.и.н., проф. кафедры всеобщей и отечественной истории ГУ-ВШЭ (Москва)