Дмитрий Язов: «А мне вот повезло…»

Последний советский маршал Дмитрий Тимофеевич Язов — человек, поживший и повидавший столько, что иному и на три жизни хватит. Все было в его судьбе. И война (воевал в пехоте — страшнее ничего не бывает), и тюрьма, и слава, и карьерный взлет выше некуда (дослужился до министра обороны тогда еще могучей военной державы — СССР), и опала… Язов — представитель того самого, почти ушедшего поколения победителей, которое теперь дежурно чествуется майскими днями, но которое наше общество по большому счету давно уже не слышит. А зря! Эти суждения, свободные от конъюнктуры и политкорректности, дороги еще и потому, что правда в них — выстраданная, а не вычитанная. Разговор корреспондента «Труда» с маршалом состоялся накануне Дня Победы.

— Дмитрий Тимофеевич, есть ли на свете что-то страшнее войны?

— В прошлые века от чумы или холеры гибли целые города и народы, в память об этом, я видел, в Берлине, Праге и других столицах установлены монументы. Но война — куда большее бедствие. Ужас еще в том, что здесь люди сами убивают друг друга.

— Есть и такая точка зрения: войны движут прогресс, без регулярного кровопускания человечество хиреет.

— Ну да, давайте оправдывать зверства. Благодаря войнам, говорите, человечество развивается? А то, что миллионы людей в расцвете сил сходят в могилу, а целые страны превращаются в развалины и золу, — это вам как? Не жалко? Дело, конечно же, не в прогрессе. Вой-на — явление общественно-политическое. И направлена она на захват. Почему немцы в 1941-м на нас напали? Гитлер ведь объяснял: расширение жизненного пространства, мировое господство… Вот вам и весь прогресс. А разве сегодня Соединенные Штаты не стремятся к мировому господству? Все, что происходит в Ираке, Ливии, Сирии и других странах региона, — это тоже имеет отношение к прогрессу? К нефти это имеет отношение!

— А если говорить не о человечестве, а о человеке? Конкретно о вас, о вашей судьбе.

— Меня судьба била, я даже книгу написал с таким названием — «Удары судьбы». Когда был маленький, умер отец. Женился — дочка попала в кипяток, сварилась. Через некоторое время жена умерла. Сын умер. Внук погиб на машине. И сам оказался в тюрьме по случаю ГКЧП. Но тюрьма меня меньше всего колышет, а вот то, что до нее назвал, — действительно беда, трудно все это было пережить. И все равно, даже это горе не идет ни в какое сравнение с тем, что было на фронте.

Например, первое ранение. Мне еще не было и 18 лет, я пришел в армию добровольцем, год себе приписал. После училища в июле 1942-го на Волховский фронт, а уже 30 августа — ранен, контужен. Ранение в ногу, а мне тогда показалось, что меня разорвало на части. Потом понимаю: раз я думаю, что меня разорвало, значит, еще жив. И потерял сознание. Дотащили до телеги — я на ней могу держаться только на четвереньках. Кровь в моче (отбиты почки), нога пробита… В госпитале я находился сентябрь—октябрь, в ноябре выписали. Захожу к начальнику штаба, он говорит: иди принимай 9-ю роту, командира Костю убило... А Константин Соловьев со мной вместе в училище учился.

В мирное время несчастья ходят поодиночке. Да и сочувствующих кругом много, как-то можно это перенести. А на войне тебя ранило — и пожалеть некому, многим хуже твоего в 10 раз. Смотришь на бойца: ноги нет, руки нет: Я сам видел: стоял человек возле дзота, вдруг снаряд разрывается — и человека нет. Подошел поближе — тело лежит на снегу, грудная клетка разворочена, пар идет:

— Что кричали командиры, поднимая солдат в атаку?

— Да всё кричали. «В атаку!.. Вперед, за Родину!» И «За Сталина!» кричали. Я сам так орал благим матом. Солдату, который должен первым подниматься, давали в руки флажок. А когда я сам первый раз поднялся, крикнул: «Вперед, в атаку!..« — оглядываюсь, а за мной никого нет. Потому что в том первом моем составе были одни старики — 50 лет и больше. Их из Ленинграда привезли через Ладогу, они были все опухшие от голода, какое там воевать. Не получилось атаки, а всего-то надо было маленькую деревеньку взять. Не взяли.

— Кто-то из них выжил?

— Трудно сказать, меня же ранило. Политрук потом в госпиталь прибыл, тоже раненый, говорит: погибло их много, да почти все. А в вещмешках у них знаете что находили? Каблуки, подметки… Это же все бывшие крестьяне — подбирали то, что в их представлении было ценно. Думали, война скоро кончится, и вернутся они домой богатыми. Многие неграмотные. Бывало, подойдет такой ко мне: «Сынок, напиши письмо!» Я говорю: какой я вам сынок, я командир! Но писал, что же делать. А когда вернулся в свой полк после госпиталя, стариков уже никого не было, только молодые солдаты. С ними уже легче было воевать.

— Вы ведь сибиряк?

— Да, из-под Омска, а предки пришли туда из Великого Устюга. Больше всего погибло в войну именно сибиряков — почти все, кто ушел на фронт. А мне вот повезло…

— Когда вы попали на фронт, верили в победу? Или жили одним днем: занять вон ту высоту, дожить до вечера?

— В победу если вера и была, то глубоко, на дне души. Вот представьте. Мы, 35 молодых офицеров с двумя кубарями в петлицах, пришли в полк к моменту, когда вышел знаменитый приказ № 227 «Ни шагу назад!». Командир дивизии подъехал на лошади к землянке, начальник штаба нас построил, говорит: в лес! И сам с нами поехал. В лесу на полянке уже стоят человек 400, и нас к ним пристроили. Выводят младшего лейтенанта, такого же пацана, как мы, и на глазах у всех расстреливают. За трусость — он бежал, бросил взвод, а взвод без него атаку отразил. Ну и после этого какое ощущение у тебя может быть? Тебе еще нет 18. Идти под пули страшно. Убежишь — свои расстреляют. Надо воевать. А чтобы хорошо воевать, надо учиться: стрелять, окапываться, выбирать позицию. Первые призывы были из неподготовленных: в вагон, а оттуда — сразу в пекло. Приходилось прямо на фронте постигать солдатскую науку. Успел — есть шанс выжить. Учили каждый день: действия в обороне, в наступлении: В 42-43-м годах начали проводить батальонные учения с боевой стрельбой. Тогда начали побеждать.

— Вы видели тех немцев, в которых стреляли?

— Когда идешь в наступление, стреляешь по брустверам, людей не видишь. А вот в обороне стреляешь прицельно, в голову или в другие места. Снайперское движение было развито, многие офицеры в нем участвовали. Я в прошлом году в Астану ездил, знаменитому снайперу Шаймухану Муханову 90 лет исполнилось. Он был командиром пулеметной роты. Но что делать командиру пулеметчиков, когда он своих бойцов раздаст по стрелковым ротам, а сам вроде свободен? Брать винтовку и стрелять. 39 немцев он убил.

— А вы такой счет вели?

— Нет, я ведь всегда командовал людьми. Представляете, что это такое — в роте после наступления осталось 13 человек? На шесть или восемь пулеметов. Мы с замполитом перебегали от пулемета к пулемету: там постреляем, там постреляем — показывали активность обороны: Убил ли я кого-нибудь? Возможно. Был случай, я находился в боевом охранении, смотрю — немец высунулся. В каску ему попал или в лоб, не знаю, но больше он не высовывался.

— В кино так эффектно показывают рукопашный бой...

— Врукопашную сходились в основном тогда, когда у тех и других иссякали патроны, но это редкость. Знаменитые стихи Юлии Друниной «Я столько раз видала рукопашный, раз наяву. И тысячу — во сне», думаю, правдивы, им веришь. А еще на меня произвел впечатление случай, о котором прочел в дивизионной газете, уже после госпиталя, на Ленинградском фронте: гвардеец бросился на вражеский пулемет, придавил ствол к земле и, смертельно раненный, задушил немца. Я даже переписал эту заметку и стихи фронтового поэта об этом случае. Верите, я их до сей поры помню наизусть. Фамилия автора — Черноус. А редактором газеты был Миша Дудин, знаете такого?

— Знаменитый поэт. Вы дружили?

— Дружил. И даже стихи свои ему показывал — в юности баловался сочинительством. Он мне сказал по-честному: брось, у тебя лучше получается, когда просто так, прозой рассказываешь. Я, правда, и потом стихи сочинял, но уже для себя. А когда в тюрьме сидел, жене каждый день их писал.

— Что вы помните из фронтового быта — еда, наркомовские 100 грамм?..

— Когда прибыл на фронт, вместе со своим взводом пошел на кухню. В руках — котелок, ложка, бросили каши, питаемся. Комиссар батальона Гусев (его именем потом назвали город в Восточной Пруссии, теперешней Калининградской области) говорит мне: «Дима, нехорошо, ты же командир, чего ты с котелком пошел? Тебе должны еду принести, понял?» — «Понял». Все, после этого уже приносили еду в термосе, разливали, в том числе и мне, как положено. Кормили хорошо: борщ, суп с мясом, по праздникам даже плов с изюмом.

Насчет «наркомовских» — было это не 100 грамм водки, а 50 грамм спирта. Вечером наливали тем, кто хотел. Некоторые пили, я — нет: во-первых, пацан был, не пил и не курил. Во-вторых, боялся потерять бдительность. Когда нас знакомили с передним краем, начальник разведки полка старший лейтенант Скворцов закурил так небрежно — и тут же, при нас, немецкой пулей в лоб был убит. Комиссар сказал: «Видели? Надо быть внимательными». На переднем крае до противника 100 метров, огонек папиросы прекрасно виден. Хороший урок, запомнился на всю жизнь.

— Папиросы раздавали, как и спирт?

— Да, офицерам «Беломор», а солдатам махорку. Но я не брал. А выпил впервые в 44-м году. Оказался на курсах усовершенствования командного состава, где, кстати, познакомился с будущей первой женой. Тогда велось к тому, чтобы в армии, как в старые времена, проходили офицерские собрания. И вот пригласили девушек, разлили в чашки спирт, я немножко выпил. И с непривычки быстро охмелел, товарищ увел меня в казарму. Потом проснулся с обидой на себя — как же так, упустил банкет.

— Сейчас о войне снимается много фильмов. Недавно вы для читателей «Труда» прокомментировали телесериал о Жукове и даже похвалили актера Балуева за главную роль.

— Балуев — актер хороший, но телефильму о Жукове я не поверил. Неплохо Жуков показан в киноэпопеях, где его играл Ульянов. Именно как полководец. Но этот сериал дискредитирует Жукова. Ну мог ли маршал Советского Союза пойти в пивнушку или на лавочке пить из горла водку?!

— А если взять последние картины Никиты Михалкова?

— Не хочу смотреть.

— Боитесь, что там неправда?

— Ничего и никого я не боюсь. Просто не уважаю его творчество.

— Он же патриот, о России много говорит.

— Разговоры. Единственное, что мне нравится из его работ, — «Я шагаю по Москве», первый его фильм. А из фильмов про ратную жизнь считаю правдивыми ленты «Офицеры», «Сердца четырех»:

— Старые картины. А смотрели вы, например, «В августе 1944-го»?

— У вас впечатление такое, будто я ничем больше не занимаюсь, кроме просмотра фильмов.

— Ладно, тогда давайте снова к правде жизни. Вам, когда в тюрьме как участник ГКЧП сидели, извините, не смешно самому было? Маршал, ветеран Великой Отечественной...

— Конечно, смешно: на склоне лет, после всех передряг назвали изменником Родины! Семья, друзья поддерживали. Кстати, про актеров: Иван Лапиков мне писал: «Тимофеич, ты не виноват ни в чем».

— Чувство юмора помогло?

— Да как вам сказать… Лежишь, лампа на тебя красным светом светит. Полотенцем ее завесил, тут же — р-р-р-раз! — открывается дверь: «Что ты делаешь?» Я спрашиваю: «Ты кто такой?». Он отвечает: «Майор!» Я ему: «В войну люди в твоем звании полками командовали, а ты здесь стоишь и у двери подсматриваешь, как тебе не стыдно?» Потом уже солдат стали ставить в караул, они более уважительно относились.

— А если сейчас опять 1991 год и ГКЧП, вы бы так же поступили?

— Нет.

— Не стали бы ввязываться?

— Почему, ввязался бы, но не так. С народом надо было работать, а не «Лебединое озеро» показывать. Вы разве знаете, что тогда произошло… Ничего вы не знаете. Началось с того, что республики перестали перечислять деньги в центральную казну. И первым подал пример Ельцин. Офицерам перестали платить жалованье. А в августе Горбачев готовился подписать договор с республиками о Союзе суверенных государств, фактически — о распаде СССР.

— Если погрузиться еще дальше в прошлое и перенести нашу сегодняшнюю страну, как она есть, в 22 июня 1941 года, выдержала бы она испытание?

— Провокационный вопрос. Но отвечу со всей прямотой: ни за что бы не выдержала. Разве могут 80 бригад, которые у нас сегодня есть, остановить такую армию, какую имел Гитлер? Но сейчас война, если, не дай бог, случится, не такая будет. Войны не повторяются. Война фактически идет — война денег. Где больше денег, туда утекают умы, богатства, власть над миром.

У нас во время Великой Отечественной было 19 млн рабочих, а у немцев 32 — на них работала вся Европа. А техники мы выпустили больше. Под Волоколамском на реке Ламе, когда немцы на Москву шли, у нас было 39 орудий на километр фронта. В Выборгскую операцию, когда мы окончательно Ленинградскую область освободили, — уже 259 орудий. А когда Рокоссовский уничтожал последнюю, северную группировку немецких войск под Сталинградом, — 330 орудий. Удивительно, но ведь и воровства во время войны практически не было. И не только из-за страха. Было тогда в людях что-то такое… Настоящее! Голодали, но победили.

Личное дело

Язов Дмитрий Тимофеевич родился 8 ноября 1924 года в Омской губернии. В ноябре 1941-го ушел добровольцем в армию. Окончил Московское военное пехотное училище. Воевал на Волховском и Ленинградском фронтах, участвовал в обороне Ленинграда, в наступательных операциях в Прибалтике, в блокаде Курляндской группировки фашистов. Был ранен.

После войны прошел по всем ступеням армейской лестницы — от комбата до министра обороны. Стал последним (по времени) маршалом Советского Союза. В августе 1991-го вошел в состав ГКЧП, был арестован. Освобожден по амнистии. Сегодня Дмитрий Тимофеевич Язов — ведущий аналитик (генеральный инспектор) службы генеральных инспекторов Министерства обороны РФ.

Женат (второй брак). Имеет четверых детей и семерых внуков.