Европейский политический национализм –

новая реальность?

Разногласия между европейскими странами по поводу вмешательства в ливийские дела, разумеется, частный эпизод. Но не отражает ли он все же более глубокое осложнение межнациональных отношений в Европе? Не сказывается ли здесь нечто новое в таком явлении, как национализм?

Если, скажем, в Латинской Америке вам могут говорить о позитивном содержании национализма, поскольку это понятие связывается с независимостью от большого соседа, то в Европе еще недавно национализм в теории и практике расценивался исключительно негативно. Европейцы предпочитали употреблять в качестве приемлемых понятий "национальную идентичность" или "национальный патриотизм".

Во время одного из своих визитов в Германию президент Соединенных Штатов огласил список европейских территорий, чье население, по его мнению, отличается исключительным "национальным патриотизмом", но при этом воздерживается от сепаратистских устремлений. В этом списке оказались Каталония, Шотландия, Уэльс, Северная Ирландия, Пьемонт, Ломбардия, Рутения, Силезия и Трансильвания. Отмечалось, что каждое из этих столь разных географических, политических и культурных образований имеет свое собственное прошлое и свое особое настоящее, но их всех объединяет нежелание утратить свою национальную идентичность. Вместе с тем в числе утвержденных Европейским союзом принципов, которых должны придерживаться вступающие в союз страны, было названо требование "отвергнуть национализм в пользу многообразной идентичности граждан".

Теперь положение изменилось, и очень заметно. Об этом говорят многие факты. Например, известные выступления лидеров трех стран – Германии, Франции и Великобритании, резко осудивших мигрантов, не желающих ассимилироваться в новой национальной среде. Они говорили о полном провале идеи мультикультурализма, то есть, по их мнению, сожительство разных народов в одном государстве при сохранении идентичности каждого принципиально невозможно. Это уже нечто противоположное "многообразной идентичности граждан", и это не мальчишки, пишущие на вагонах метро лозунги типа "Франция для французов". Вызывающе прозвучала книга Тило Сарацина "Германия самоликвидируется", посвященная той же проблеме. Сначала на автора обрушились с критикой, и ему даже пришлось уволиться из банка, но потом оказалось, что его поддерживает большинство населения страны.

Однако главное доказательство перемен в сознании европейцев – торможение или даже остановка процесса объединения Европы после голосования по поводу европейской конституции во Франции и Голландии, странах, которые были среди инициаторов процесса строительства объединенной Европы.

Почему вдруг у европейцев возникли сомнения, что им удастся благополучно выйти на новый уровень единства? Ведь всё вроде шло так успешно…

Объединенная Европа формировалась долго и трудно. Однако пока это был союз суверенных государств, объединяющих усилия в строительстве экономики, даже общей оборонительной системы, особо болезненных, грозящих катастрофой проблем не возникало. Когда же процесс объединения начал приобретать черты формирования единой державы Европа, когда всё большие полномочия во всех сферах жизни стали делегироваться с национального уровня на наднациональный, на этом национальном уровне стало обнаруживаться некое сопротивление процессу, а в общих "верхах" возникли проблемы управления.

Положение осложнилось массовым приемом в Евросоюз новых членов. В чинный европейский салон вторглись амбициозные и порой даже агрессивные новички, на многое претендующие, но малым обладающие, жаждущие быть влиятельными, но недостаточно оснащенные для этого… Однако серьёзнее иное: процесс согласования интересов внутри союза затруднится столкновением множества точек зрения. Гельмут Шмидт ещё накануне приема пополнения писал, что не может представить себе, как будут обсуждать тот или иной сложный вопрос в Европейской Комиссии при таком множестве представителей стран. Скорее всего, они во многих случаях разойдутся во мнениях, возникнут тупики, и это может привести к тому, что главные решения снова станут приниматься на национальном уровне.

Иные рассматривают по сути ту же проблему под несколько другим углом зрения. Отмечают, что резко усиливается роль международной бюрократии. Основные, важные для судеб народов решения принимаются сейчас на уровне наднациональном, их принимают чиновники, скажем, брюссельской Комиссии, никем не избранные, просто назначенные другими чиновниками, а национальные выборы становятся во многом бессмысленными, ибо парламенты уже не решают тех главных вопросов, все национальные властные структуры становятся лишь исполнителями стратегических решений. Наднациональная бюрократия, оторванная от национальной почвы, более бесконтрольна, а она разрастется. Историк и писательница Диана Пинто пишет ещё об одном важном наблюдении: если вы спросите любого европейца, кто представляет его в Европарламенте, он чаще всего не ответит, не помнит. Это значит, что усиливается отчуждение граждан от управления всеми жизненно важными делами.

Дозрела ли вообще Европа до того, чтобы жить по единым для всех наций законам и правилам? Французы очень боятся потерять в процессе стандартизации европейской жизни свои замечательные социальные завоевания. Голландцы боятся влияния и даже засилья в каких-то сферах восточных европейцев. На их настроения повлиял даже состоявшийся накануне плебисцита о Конституции Евросоюза конкурс Евровидения, где их любимицу "забаллотировали" голосовавшие друг за друга восточные европейцы. И не одинок, наверное, в своих мыслях и представлениях, скажем, президент Чехии Вацлав Клаус, который считает приемлемым вариантом только сохранение нынешнего договора о Европейском Союзе, поскольку "основой демократии является национальное государство". Попытка подвести жизнь всех многообразных народов Европы под общие стандарты, в том числе - традиционные политические, с общей конституцией, единым президентом, едиными флагом и гимном оказалась явно преждевременной.

Этот этап строительства общего европейского дома вызывает аналогии с созданием рекордно больших технических сооружений или транспортных средств. Не знаю, есть ли в теории такой закон, однако в реальности обнаруживается, что "самое большое" очень часто оказывается самым нежизнеспособным, прежде всего – на первых порах, при освоении. У нас, например, самый большой для своего времени самолёт "Максим Горький" потерпел катастрофу, также и самый большой дирижабль, ну, а классический образец – "Титаник". На его примере, пожалуй, проще всего продемонстрировать причину подобного рода катастроф. Специалисты считают, что этот корабль появился раньше, чем созрели условия для его использования, а именно – до того, как был изобретен радиолокатор. Или иной прибор, позволяющий обнаруживать препятствия, опасности на большом расстоянии, по крайней мере, таком, при котором судно-махина, обладающее огромной массой, а, следовательно, и инерцией, успевает затормозить или выполнить некий необходимый маневр.

"Самое большое" часто должно вообще создаваться на совершенно иных или во многом иных принципах, поскольку и ведет себя в окружающей среде, как и функционирует внутренне, иначе, чем малое. И вот если наука не успела создать эти принципы, даже в каких-то частных элементах, такому новому творению ума и рук человека грозят неприятности.

Думаю, что примерно тот же закон действует и в социально-политической сфере, в государственном строительстве в частности. Может, Европа, как "Титаник", ещё не дождалась полного созревания всех принципов организации и существования подобного рода крупных человеческих социумов?

И вот этот фактор, несомненно, сыграл немалую роль в анимировании казалось бы осужденных и отвергнутых европейским сообществом националистических настроений. Несомненно и то, что они стали реакцией на процессы глобализации, объективно необходимые вроде бы, но, к сожалению, крайне неприятные тем, что нивелируют национальные особенности каждой страны, культурные, экономические, политические, касающиеся государственного устройства, все прочие привычные устои данного общества, его вековые традиции. А в результате мы констатируем, что Европа имеет теперь дело не только с "национальным патриотизмом" отдельных локальных территорий, отдельных народностей, но и с политическим национализмом на государственном уровне. Он по-разному и не в одинаковой степени проявляется в разных странах, но он существует.

Как относиться к этому нам, россиянам, в сознании которых национализм всегда имел негативную окраску? Более того – расценивался как опасность для территориальной целостности страны, даже для ее существования? И не без оснований расценивался именно так. Вопрос довольно сложный, многогранный и заслуживает, наверное, активизации дискурса на эту тему. Отмечу пока только два момента. Первый – относиться к этому как к реальности, то есть постоянно учитывать в нашей международной политике. Второй – извлечь уроки для внутреннего обустройства своей многонациональной страны, исследуя, прежде всего, причины негативных явлений в жизни соседей. А также – для сотрудничества со странами СНГ и в уже образовавшихся различного рода союзах.

Александр Волков, доктор исторических наук