Феномен русофобии и самоидентификация российской интеллигенции

В свое время П.Н. Милюков отказывался понимать, почему П.Б. Струве не относил к интеллигенции Пушкина и Гоголя. Полагая интеллигенцию социальным образованием, он отождествлял ее с образованным классом, тогда как веховцы отделяли ее от него и даже противопоставляли. В веховской интерпретации люди трудящиеся на ниве духовного творчества к интеллигенции, как к политическому феномену, несущему бациллу антигосударственной идеологии, не относились. Рассуждая на указанную тему, В.В. Вейдле писал: «Интеллигент одинаково не признавал своим человека, не разделявшего его политических идей, и человека, безразличного к политическим идеям. У Врубеля, Анненского или Скрябина могли быть интеллигентские черты, но классический интеллигент не счел бы этих людей своими и окончательно отшатнулся бы от них, если бы мог поставить им на вид малейшую политическую ересь. Подобно тому, как достаточно было профессору не высказать одобрения студенческой забастовке, чтобы его отчислили от интеллигенции».

Терминологические недоразумения проистекают из смешения социологического, этического и идеологического критериев формулировок. При понимании интеллигенции социальной категорией, она распространяется на круг лиц профессионально занимающихся умственным трудом. Этическая трактовка предполагает определенный поведенческий стереотип, роднящий интеллигента с английским джентльменом.

Особая роль интеллигенции в политическом процессе России принадлежала ей как идеологическому феномену. Метафора П.В. Андроникова о «духовном ордене интеллигенции» была не столь уж далека от действительности. В чем же заключается идеологическая парадигма гетерогенного в политическом отношении объединения? Идеологемой «ордена» служило западничество, будь оно представлено в форме социалистических доктрин, либеральных учений или апологии католической инквизиции (чаадаевское западничество). Оборотной стороной преклонения перед иноземным, было презрительное отношение к России. «Русофобия» является наиболее точным термином, отражающим интеллигентские воззрения. Один из наиболее откровенных представителей ордена интеллигенции В.С. Печерин выразил его умонастроения стихотворными строфами:

«Как сладостно отчизну ненавидеть!!

И жадно ждать ее уничтоженья»

Две тезы, при их различном литературном оформлении, определяли сознание интеллигенции: «Россия - страна рабов» и «Россия - страна дураков». Это каким-то странным образом сочеталось с интеллигентскими декларациями о народолюбии. Но под народом понималась не подлинная русская нация, а некая абстрактная, произвольно сконструированная категория демоса. Весьма точную характеристику квазинародной сущности интеллигентских воззрений представил харбинский историк В.Ф. Иванов: «Интеллигенция любила не подлинный народ, а воображаемый, именно такой, каким он должен был быть с точки зрения ее идеала. Она любила революционно или социалистически настроенный народ, но она не любила и даже презирала настоящий, реальный народ, верующий, повинующийся и консервативный. Между интеллигенцией и народом лежала пропасть глубокого взаимного непонимания. Никакой духовной и нравственной связи между ними не существовало, так как интеллигенция отрицала все духовные основы жизни народа. Передовую интеллигенцию с народом временно могло связать только преступление. Интеллигенция не только порвала с национальными идеалами, но она неуклонно шельмовала их в глазах народа, старалась вытравить их из народной души. Все наше великое прошлое подвергалось поруганию и осмеянию». Карикатуру на национальную жизнь представляла собой «великая русская литература». Несмотря на декларированный реализм, сконструированные ей патологические типажи в действительной жизни не встречались. Западная русофобия, по мнению И.Л. Солоневича, была взращена на чтении наших классиков.

Интеллигенция в России по своему генезису формировалась как западная субкультура. Петровская вестернизация элиты (раскол с народом) и екатерининское освобождение ее от государственной службы (раскол с государством) стали истоками положения, определяемого П.Б. Струве как интеллигентское «отщепенство». Под данным термином понималась оторванность интеллигенции, как от народа, так и от государства. Таким образом, парадигма духовной чужеродности была заложена самим характером происхождения интеллигенции.

Еще А.С. Пушкин в строфах незавершенного стихотворения сумел сфокусировать менталитет русского интеллигента:

«Ты просвещением свой разум осветил,

Ты правды чистый свет увидел,

И нежно чуждые народы полюбил,

И мудро свой возненавидел»

Ф.М. Достоевский описал тот же стиль мышления посредством феномена смердяковщины. Цель интеллигенции он видел в том, чтобы заставить русского забыть о своей истории, а всего того, что было прежде стыдиться всю жизнь.

На протяжении 19-20 вв. интеллигенция выражала сочувствие национальным врагам России. Релятивизм в установлении кто есть подлинный враг, представляется одним из характерных интеллигентских приемов. Если страна ведет с кем-либо войну, то противостоящая ей сила и есть враг, и сочувствие ему является ни чем иным как предательством. В 19 в. в интеллигентской среде большой симпатией пользовались «свободолюбивые поляки». Их шляхетские, националистические выступления, преследующие цель возрождения Речи Посполитой, преподносились в качестве либерального и демократического движения. В Крымскую войну вся общественность аплодировала военным успехам антирусской коалиции. Н.Г. Чернышевский был весьма недоволен Парижским миром, полагая, что унижение России и гекатомбы жертв недостаточны. Таким же образом интеллигенцией приветствовались победы неприятеля в русско-японскую кампанию. Мало что изменилось в этом отношении у современной генерации российской интеллигенции. В 1989-91 гг. ее культовыми героями борьбы за свободу с советско-российским шовинизмом являлись литовцы. Затем в качестве этаких современных Робин Гудов преподносились чеченские бандиты.

Впрочем, интеллигенция как духовный орден не представляет собой специфически российское явление. Марсель Кашен сформулировал свою теорию «малого народа» на материалах Французской революции. Под малым народом он понимал круг столичной богемы, мировоззренчески сформировавшийся в различных ложах, академиях, клубах, идейно и аксиологически противостоящий «Большому народу» - нации. Для представителей этого объединения был характерен взгляд на национальную историю как непрерывную дикость и тиранию (различные «Генриады» и «Орлеанские девственницы»). Присущим стремлением было разорвать связь с исторической традицией, начиная от переименования городов и заканчивая изменением календаря. Все разумное предполагалось заимствовать из вне, в данном случае из Англии, включая британский парламентский строй (программным произведением воспринимались «Философские письма» Вольтера).

Космополитические общественные слои (в русском варианте интеллигенция) сыграли решающую, универсальную роль при разрушении традиционных институтов. Английской вариацией «малого народа» рассматриваются пуританские общины эпохи революции 17в. Аналогичным явлением в Германии 30-40х гг. 19в. стало левое гегельянство. Все немецкое, именуемое «тевтонством» или «пруссачеством», расценивалось как ретроградство. Зато преклонение вызывало все идущее из Франции. Широкое распространение получил термин «профранцузский антипатриотизм».

Таким образом, народ, двинувшийся в октябре 1993 г. громить телевидение, подсознательно точно определил своего исторического врага. Это полустихийное движение имело те же сублимационные мотивы, что и расправы крестьян над интеллигентами-народниками в 19 в.

Багдасарян Вардан Эрнестович, доктор исторических наук

Работа выполнена при поддержке Совета по грантам президента Российской Федерации, грант МД - 3647.2006.6.