История одной "Записки"

Русская либеральная интеллигенция и политическое украинофильство

В ноябре 1904 г. под руководством председателя Комитета Министров С.Ю. Витте был разработан проект указа под заглавием "О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка". В указе, утвержденном государем императором 12 декабря 1904 г., среди прочего предусматривалось принятие мер, направленных на устранение излишних стеснений печати. Согласно упомянутому указу было решено издать новые законы о печати, что, соответственно, предполагало и проведение цензурной реформы. В связи с этим возник вопрос о цензурных ограничениях малорусской печати, введенных на основании Высочайших повелений от 18 мая 1876 г. и 8 октября 1881 г., запрещавших печатать сочинения на малорусском языке, за исключением исторических документов, словарей и произведений изящной словесности.

Комитет Министров поручил министру народного просвещения запросить по этому поводу мнение Академии Наук, а также Киевского и Харьковского университетов. Так появилась утвержденная Советом Харьковского университета "Записка по вопросу о цензуре книг на малорусском языке", составленная комиссией, возглавлял которую профессор Н.Ф. Сумцов.

В 1996 г. эта "Записка" была опубликована в украинском журнале "Вісник книжкової палати" (№3-4). В редакционном предисловии сказано, что в последние годы в средствах массовой информации появляется много публикаций и выступлений по радио и телевидению с "попытками полупримитивной защиты украинского языка". "Читаешь или слушаешь такие размышления и невольно возникает мысль о том, что эти так называемые "защитники" украинского языка, имеют тривиальное представление и о валуевском указе и о законах 1876, 1881 гг., которые запрещали украинский язык, о тех людях, которые были инициаторами этих указов, а также о тех, кто вел упорную борьбу за легализацию украинского языка".

Очевидно, что конкретный вопрос, ради решения которого харьковскими профессорами была подготовлена "Записка", давно утратил свою актуальность. Цензурные ограничения малорусской печати, введенные в 1876 г. (с изменениями 1881 г.), были отменены вскоре после опубликования 17 октября 1905 г. манифеста "Об усовершенствовании государственного порядка", даровавшего населению России гражданские свободы. В наши дни украинский журнал напечатал "Записку" потому, что в ней, по словам редакции, история украинского языка, история его запрещения изложена "научно обоснованно и просто". Относительно простоты спорить не будем, а вот с научной обоснованностью здесь не все так гладко, ибо документ носит явно не научный, а политический характер. Тем не менее знакомство с его содержанием полезно как для изучения истории языка, так и для лучшего понимания приемов, которыми пользовались в своей деятельности приверженцы политического украинофильства, а также отношения к украинофильству либеральной русской интеллигенции. Естественно, при условии, что данный документ будет рассматриваться не сам по себе, а в общем историческом контексте.

Начало малорусской литературы авторы "Записки" относят в глубокую древность. Конечно, они не говорят прямо, что, например, "Слово о полку Игореве" или древние летописи были написаны по-украински, а ограничиваются на сей счет довольно туманным намеком: "В лирике Слова о Полку Игореве и Слова о погибели земли русской, в преданиях Древней летописи уже сквозит южно-русская духовная стихия".

Но касаясь этого же вопроса, князь А.М. Волконский, сторонник единства Руси, отмечал: "О единстве славянского языка Несторовых племен свидетельствует сама летопись; "а словеньскый языкъ и рускый одно есть", прибавляет она. Правда, такие столпы славяноведения, как Ягич, Ламанский или Вондрак, признающие единство древнерусского языка, проследив по памятникам историю какой-либо согласной, все же найдут в нем диалектические признаки еще в XII веке; наречия ведь создаются не в год и не в столетие. Но возьмите отрывки из Новгородской, Киевской или Галицкой летописи, вычеркните имена и года, дайте простому смертному, хотя бы и хорошо знакомому со славянской грамматикой – пусть определит из которой летописи каждый отрывок..."

Бегло очертив дальнейшую историю малорусского языка, харьковские профессора подходят к теме цензурных ограничений малорусской печати. И вот здесь они признают, что до 1863 г. цензурные условия как для русской, так и для малорусской печати были одинаковыми: "До 60-ых годов русская и малорусская литературы находились в одинаково тяжелых цензурных условиях. В освободительные 60-ые годы русское слово получило большое облегчение, и тем более странно, что на слово малорусское в 1863 г. было наложено особое запрещение, и в сущности единое слово русского народа поставлено было в два различные, почти противоположные положения. В то время как малорусская литература в лице Шевченка была признана всем славянством и всей образованной Европой, Министерство Внутренних Дел в лице Валуева в 1863 г. выставило категорическое положение, что "малорусской литературы не было, нет и быть не может".

Кроме того, они признают, что отношение к украинофильству как в общественных, так и в правительственных кругах до 1863 г. было вполне благосклонным: "Секретное предписание 1863 г., запрещавшее переводы и просветительную литературу для народа, по иронии судьбы вышло в то время, когда в славянофильской "Русской Беседе" хвалили малорусские проповеди Гречулевича, в столь же славянофильском "Дне" с одобрением отнеслись к переводу Евангелия на малороссийский язык, когда даже Катков принимал деньги, по объявлению Костомарова, на фонд для издания украинских книжек. Как искусственно было раздуто последующее гонение на малорусский язык, видно из того, что незадолго до злополучного закона 1863 года. Министерство народного просвещения ассигновало 500 рублей на издание малорусских учебников для народных школ".

Однако уже в приведенных отрывках обнаруживается не объективный, а тенденциозный подход авторов "Записки" к рассматриваемому вопросу. Подавая высказывание "...не было, нет и быть не может" как мнение самого министра Валуева, они совершают откровенную подтасовку. Вставляя в текст "Записки" фразы: "и тем более странно", "по иронии судьбы", "как искусственно было раздуто", авторы хотят сделать вид, что не имеют ни малейшего понятия о причинах, вызвавших появление циркуляра 1863 года. Им как будто ничего не известно ни о польском восстании, начавшемся в январе того года, ни об использовании поляками украинофильства в своих политических целях в качестве орудия для подрыва русского единства, что вызвало полную перемену в отношении к украинофильству, в частности, у того же Каткова, и послужило основанием для ужесточения цензуры малорусских изданий. Если это может быть неизвестно нашим современникам, обучавшимся в советских школах и вузах, то харьковские профессора в начале ХХ века не могли этого не знать.

Далее они напрямую связывают развитие галицкого украинофильства, отличавшегося ярко выраженной антирусской направленностью, с фактом введения в России цензурных ограничений малорусской печати в 1863 и 1876 годов: "Под прямым давлением закона 1876 г. стала развиваться малорусская литературная эмиграция; малорусские писатели перенесли свой труд в галицкие издания. В Галиции заявили: "не забудем ни на минуту, что на нас лежит ответственность за долю и недолю нашего народа". С этого времени начался большой рост заграничной малорусской литературы, с преобладанием протестующего настроения. [...] Уже самая необходимости писать в заграничных изданиях придала последующей украинской литературе протестующий характер, применяясь к которому галицкие писатели еще более усиливали общий тон обиды и раздражения".

Здесь авторы "Записки" вообще все переставили с ног на голову и поменяли местами причину и следствие. Не антирусские настроения в Галиции появились в результате принятия в России ограничительных мер против украинофильского движения, а наоборот, сами эти меры стали реакцией на придание украинофильству политического антирусского характера.

Развитие в Галиции политического украинофильского движения, проповедовавшего идею полной национальной отдельности малороссов от великороссов и сеявшего вражду между этими двумя ветвями русского народа, было следствием стремления польской шляхты к восстановлению исторической Польши в границах до первого раздела 1772 года. Политическому украинофильству при этом отводилась роль вспомогательного средства, призванного способствовать отторжению Малороссии от России.

Затем в "Записке" говорится: "К числу в высшей степени вредных для России последствий приложения полицейского начала к малорусскому языку, нужно еще отнести отделение и отчуждение этого языка от русского литературного. Малорусский язык, в той форме, как он стал развиваться в России (проза Квитки, поэзия Шевченка), стоит близко к русскому; как киевская, так в особенности харьковская обстановка была чрезвычайно благоприятна для братского единения двух языков. Изгнанная в Галицию украинская литература неизбежно усвоила себе такие элементы сравнительно далеких галицко и угорско-русских наречий и подверглась таким немецким и польским влияниям, которые внесли много новых слов, новых понятий, новых литературных оборотов и приемов, чуждых русской литературной речи".

Достойно внимания, что здесь открыто сказано то, о чем предпочитают не упоминать современные украинские пропагандисты, – литературный украинский язык в том виде, в каком он был образован в Галиции, весьма существенно отличался от собственно украинского (малорусского) языка, от языка Квитки и Шевченко, и представлял собой искусственное создание, возникшее под сильным немецким и польским влиянием.

Но объявлять это отчуждение галицкого варианта украинского литературного языка следствием цензурных ограничений, введенных в России, значило в корне искажать истинное положение вещей. Австро-польские власти Галиции вне всякой зависимости от цензурной политики российского правительства не желали допустить сходства литературного языка галицких русинов с общерусским литературным языком. Еще в 50-х годах XIX в., то есть до издания циркуляра 1863 г., наместник Галиции поляк граф А.Голуховский искоренял "московщину" в галицко-русском языке и выступал с инициативой переведения галицко-русской письменности на латинский алфавит. Именно выполняя указания властей, галицкие украинофилы старались всемерно отдалять создаваемый ими "украинский" литературный язык от общерусского, насыщая его польскими, немецкими, или специально придуманными словами, отдаляя его тем самым и от языка настоящих украинцев (малороссов).

В самом начале "Записки" содержится фраза, примечательная своей двусмысленностью: "Развиваясь и дифференцируясь естественным образом, малорусский язык в настоящее время достиг такой степени отличия от русского литературного языка, что понимание малороссом изданных на нем книг, является крайне затруднительным".

Буквально это значит, что затруднительным является понимание малороссом книг, изданных на малорусском языке, потому что он достиг большой степени отличия от русского литературного языка. Но учитывая общую тональность "Записки", можно предположить, что авторы хотели сказать иное, – что малоросс не понимает книг изданных на русском языке. Как бы то ни было, а в своем первом значении, пусть и против воли авторов, данная фраза вполне соответствует действительности, за исключением разве что слова "естественным". Потому что развиваясь далеко не естественным образом, а целенаправленно подвергаясь искусственному искажению, украинский литературный язык стал непонятен для самих же малороссов. Но любой литературный язык несет в себе элемент искусственности в сравнении с языком простого народа, который по существу представляет собой совокупность местных говоров. Искусственность неизбежна, например, при выработке научной терминологии.

Когда цензурные ограничения малорусской печати были отменены и на украинском языке стали печатать книжки просветительного содержания, предназначенные для народа, об отсутствии которых сожалели харьковские профессора, то выяснилось, что эти книжки менее понятны народу, чем русские. Отличие созданного в Галиции украинского языка от языка малорусского в полной мере проявилось после революции и прихода к власти украинских деятелей. Едва ли харьковские профессора, утвердившие "Записку", думали о таких последствиях и желали их.

Предметом озабоченности авторов "Записки" было также отсутствие в России малорусских переводов Священного Писания. Сторонник их публикации украинофил П.И. Житецкий, посвятивший данной теме специальную работу "О переводах евангелия на малорусский язык", высказал немало критических замечаний о языке этих переводов. П.И. Житецкий выступал за сохранение в тексте переводов большего количества славянских слов. Однако вопрос о переводах Евангелия на малорусский язык выходил за чисто филологические рамки, ибо единый язык Церкви всегда был важным объединяющим началом для Руси, а подрыв языкового единства Церкви прокладывал путь к разрушению единства и русского народа, и самой Русской Православной Церкви, что прекрасно понимали как русские патриоты, так и враги России.

В австрийской Галиции, где существовала греко-католическая (униатская) церковь, сохранявшая, однако, церковно-славянский язык, власти, параллельно с развитием политического украинофильства в среде галицких русинов, прилагали также усилия для устранения из церкви традиционного славянского языка, заменяя его создаваемым украинским, чтобы полностью расторгнуть таким образом связь Прикарпатской Руси с остальным русским миром и в религиозном отношении.

Кстати, кроме "Записки" харьковских профессоров, с той же целью была подготовлена записка Петербургской Академии Наук "Об отмене стеснений малорусского печатного слова". На нее иногда ссылаются украинские авторы как на документ, которым Академия якобы признала самостоятельность малорусского языка. В действительности же ни сама Академия, ни даже одно ее Русское отделение не издавали этой записки в качестве своего коллективного и официального заключения, а только допустили ее напечатание на правах рукописи, как предварительный и не подлежащий оглашению отчет о работе комиссии. Составлена записка была двумя членами Академии Ф.Е. Коршем и А.А. Шахматовым. В состав комиссии кроме них входил лишь один филолог – Ф.Ф. Фортунатов. Из нескольких десятков других членов Академии, в том числе и самых крупных авторитетов в данной области, таких как А.И. Соболевский, И.В. Ягич, И.В. Ламанский, никто своей подписи под запиской не поставил, а А.И. Соболевский даже заявил резкий протест.

Академики Ф.Е. Корш и А.А. Шахматов как ученые всегда выступали с позиций признания единства русского народа и русского языка, и в то же время они приложили руку к появлению документа, который противники русского единства стали использовать в своей пропаганде. Да и харьковскую записку извлекли в наши дни с пропагандистской целью, на что прямо указано в редакционном предисловии. А ведь профессора Харьковского университета, ратуя за отмену цензурных ограничений малорусской печати, не посягали на идею национального единства русского народа. Они предлагали: "Применять к малорусской литературе тот порядок, который будет применяться после ожидаемой цензурной реформы к произведениям русской литературы, не выделяя никоим образом малорусского населения, составляющего часть основного русского ядра, в разряд инородческий".

Но авторы "Записки" ни словом не обмолвились о придании украинофильству политического антирусского характера, что наложило свой отпечаток и на языковой вопрос. А без учета политического фактора правильное понимание вопроса о малорусском языке в принципе невозможно. Почему же "Записка" была составлена таким образом, что противники русского единства смогли использовать ее в своих интересах?

Конечно, можно сказать, что возглавлявший комиссию профессор Н.Ф. Сумцов, хотя и являлся уроженцем Петербурга, был известен своим пристрастием к украинофильству. Но пусть профессор Сумцов был украинофилом, однако же весь Совет Харьковского университета не мог полностью состоять из одних украинофилов, и тем не менее он утвердил "Записку".

Дело здесь в том, что русская либеральная интеллигенция обладала склонностью, которая впоследствии дорого обошлась и ей самой, и России в целом – одобрять и поддерживать все, что было направлено против существующего строя. В том числе и политическое украинофильство. Академический мир тоже относился к украинской пропаганде абсолютно терпимо. Он делал вид, что не замечает ее. В обеих столицах под боком у академий и университетов издавались книги, развивавшие фантастические казачьи теории, не встречая возражений со стороны ученых мужей. Одного слова таких, например, гигантов, как М.А. Дьяконов, С.Ф. Платонов, А.С. Лаппо-Данилевский, достаточно было, чтобы обратить в прах все хитросплетения Грушевского. Вместо этого Грушевский спокойно печатал в Петербурге свои политические памфлеты под именем истории Украины. Критика такого знатока казачьей Украины, как В.А. Мякотин, могла бы до гола обнажить фальсификацию, лежавшую в их основе, но Мякотин поднял голос только после российской катастрофы, попав в эмиграцию. До тех пор он был лучший друг самостийников.

Допустить, чтобы ученые не замечали их лжи, невозможно. Существовал неписаный закон, по которому за самостийниками признавалось право на ложь. Разоблачать их считалось признаком плохого тона, делом "реакционным", за которое человек рисковал получить звание "ученого-жандарма" или "генерала от истории". Такого звания удостоился, например, крупнейший славист, профессор Киевского университета, природный украинец Т.Д. Флоринский.

В Москве для пропаганды украинской идеологии в русских либеральных кругах революционно настроенные украинцы основали ежемесячный журнал на русском языке "Украинская Жизнь". Редактором этого журнала был С.В. Петлюра, а одним из сотрудников – В.К.Винниченко.

Поддерживать украинофильских деятелей, например, М.С. Грушевского, русских либеральных интеллигентов побуждали не симпатии к политическому украинофильству как таковому, – в его сути они зачастую вообще мало что смыслили, а желание любым способом содействовать приближению демократической революции, которая, по их мнению, должна была принести России свободу и осуществить тем самым вожделенную мечту каждого либерального интеллигента.

Всякое выступление в защиту России, ее языка, ее истории, ее церкви, ее государственного строя считалось нелиберальным, почти неприличным и вызывало гонение и насмешки против отважного виновника выступления. Дан был общий тон: потворствовать натиску революции.

Было бы ошибочным полагать, что сказанное выше относилось ко всей без исключения русской интеллигенции. В образованных кругах русского общества были и патриоты, которые, с пониманием относясь к желанию сохранить областные особенности, присущие русскому народу в различных местах его расселения, в то же время осознавали значение русского литературного языка как могучего консолидирующего фактора, обеспечивающего русское единство, а также предупреждали о гибельных последствиях, которые неминуемо ожидают весь русский народ, если враждебным силам удастся это единство разрушить. Но чуждые элементы, подчинившие себе значительную часть русской прессы, без устали клеили этим людям ярлыки "реакционеров" и "черносотенцев". В таких условиях не каждый русский интеллигент, преклонявшийся перед идеалами свободы и демократии, мог найти в себе мужество открыто выступить с разоблачением врагов Руси, которые с иезуитской изощренностью приспособили эти идеалы для прикрытия своих истинных коварных замыслов.

Так русские либеральные интеллигенты, вольно или невольно подыгрывая разнообразным противникам русского народа, стали соучастниками революционного разгрома России, приведшего в конечном итоге не к обретению свободы и демократии, а к торжеству большевизма.