Милюков и Леонтьев

Неоконченный спор

Профессиональный историк П.Н. Милюков, не мог пройти мимо такого неординарного для русской консервативной среды мыслителя, как К.Н. Леонтьев. В своей публичной лекции, прочитанной 22 января 1893 г. в Историческом музее г. Москвы и опубликованной затем в № 5 «Вопросов философии и психологии» за тот же год, Милюков уделил значительное место рассмотрению взглядов этого философа. Впоследствии данная работа Милюкова была издана отдельной брошюрой под заголовком: «Разложение славянофильства: Данилевский, Леонтьев, Вл. Соловьев», и вошла затем в сборник «Из истории русской интеллигенции» (1902). Во многом, благодаря статье Милюкова, было, положено начало «классификации» Леонтьева как представителя «позднего» славянофильства (неославянофильства или «вырождающегося славянофильства»), что впоследствии породило дальнейшее исследование темы «Леонтьев и славянофилы». «Отныне немыслимо станет говорить о Леонтьеве, не говоря об Аксаковых, Хомякове или Самарине. Отныне всякий спор о Леонтьеве будет превращаться в спор о славянофильстве. Отныне Леонтьев будет существовать для западников лишь в одной... упряжке, в одном идейном ряду со славянофильством как продукт идейного его распада, «саморазложения», продукт опасный, но в то же время полезный и даже необходимый в качестве острейшего оружия против этого самого славянофильства» [1].

Работа Милюкова являлась в определенной мере закономерной в начавшемся осмыслении русскими либералами наследия Леонтьева, а ее название стало тем знаком, под которым проходило теперь рассмотрение темы Леонтьев и славянофилы. Не случайно и то, что много лет спустя Н.О. Лосский в своей «Истории русской философии», вслед за П.Н. Милюковым, озаглавил главу, посвященную взглядам Н.Я. Данилевского и К.Н. Леонтьева, - «Вырождение славянофильства».

Милюков преследовал в своей работе вполне определенную цель, гораздо более глубокую, чем просто критика взглядов Леонтьева. В своих воспоминаниях он раскрывал эту цель: «Я выступил с публичной лекцией на боевую тему о «разложении славянофильства», открыв в ней свое идейное знамя (1893). Славянофильство еще не умерло в Москве; я доказывал, что оно «умерло и не воскреснет». Я основал свой вывод на том, что обе основные идеи старого славянофильства, Хомякова, Аксакова, Киреевских, Кошелева, — идея национальная и идея всемирной миссии — разложились в среде эпигонов славянофильства, и это разложение завело славянофильство в тупик. Национальная идея привела у Данилевского и Константина Леонтьева к неподвижности и изуверству; мировая миссия в руках Владимира Соловьева привела к европеизации и к католицизму» [2]. Таким образом, основной целью работы Милюкова было доказать, что славянофильство «умерло и не воскреснет». Именно поэтому К.Н. Леонтьев, так же, как и Н.Я. Данилевский и Вл.С. Соловьев, «привязывались» автором к славянофилам. При этом возникали неизбежные полемические перехлесты, некоторые из которых мы и попытаемся рассмотреть в данной статье.

Милюков, как и многие другие либеральные критики Леонтьева, считал, что в его мировоззрении консервативная идеология достигла своего крайнего выражения: «Пессимист по содержанию своих воззрений и беззастенчивый циник в их выражении, - Леонтьев всегда говорит прямо то, что другие подразумевают; при этом все его выводы, даже самые нелепые, являются прямым логическим последствием раз усвоенного мировоззрения. Такой человек был нужен, чтобы вывести из националистической теории все практические последствия и довести ее до абсурда», [3] - так начинает Милюков анализ мировоззрения Леонтьева. Можно согласиться с тем, что Леонтьев, действительно говорил и писал то, что думал, но что касается определения Леонтьева как «беззастенчивого циника», то оно является спорным. Н.А. Бердяев справедливо писал, что аморалистом Леонтьева можно назвать только в поверхностном и условном смысле, поскольку он провозглашал свою, особую, аристократическую мораль, отличную от общепринятой.

Следует отметить, что в ряде случаев, ссылаясь на Леонтьева, Милюков произвольно трактовал его взгляды. Милюков пишет: «То он готов «скорее верить, чем не верить в будущее торжество славянофильских основ»; то все, что он видит кругом, убеждает его, что «культурное» славянофильство было только «мечтою, полною благородства и поэзии». В общем итоге, гораздо чаще, чем потребность «верить», находят на него «минуты неверия в самобытность славянского гения»; далее Милюков продолжает цитировать Леонтьева: «Кто угадает теперь, - спрашивает он, - особую форму этого организованного, проникнутого общими идеями, - своими мировыми идеями славянства? До сих пор мы этих общих и своих всемирно-организованных идей, которыми славяне отличались бы резко от других наций и культурных миров, - не видим» [4].

Если рассматривать Леонтьева, только как “выродившегося” представителя славянофильской идеологии, то его позиция, действительно, вызывает недоумение. Но было бы излишне прямолинейно, отождествлять славянофильство и славянство в воззрениях Леонтьева, так как это делал Милюков. Славянофилов и их взгляды Леонтьев уважал, но в то же время, и крайне резко критиковал, чему есть немало подтверждений в его работах. Вот, что писал Леонтьев по поводу славянофилов в своих воспоминаниях: «Я... понял, что и на почве государственной, чисто политической и даже (вот что неожиданнее!) и даже на почве церковной, я со слишком либеральными московскими славянофилами никогда не сойдусь... Если снять с них пестрый бархат и парчу бытовых идеалов, то окажется под этим приросшее к телу их обыкновенное серое, буржуазное либеральничание, ничем существенным от западного эгалитарного свободопоклонства не разнящееся» [5].

Аналогичные размышления неоднократно встречаются и в его письмах. Так в письме от 12 мая 1888 г. Леонтьев писал А.А. Александрову о приверженцах славянофильской идеологии: «Все они, от Киреевского до Данилевского (включительно), до Бестужева, до А.А. Киреева, Шарапова и т.д. более или менее либералы, все - более или менее против сословности в России, например» [6]. Сопоставляя мировоззренческие позиции ранних славянофилов и Николая I, Леонтьев явно отдавал предпочтение самодержцу, поскольку «Славянофилы были все либералами, а государь этого не любил... Государь Николай видел по некоторым, едва, быть может, заметным тогда признакам, что в старом славянофильстве есть одна сторона, весьма, по его мнению, и европейская, и опасная: это наклонность к равноправности, и поэтому не давал ему хода» [7]. Леонтьев был убежденным апологетом сословности и неравенства. Он считал, что «с этой стороны - с сословной - старые славянофилы были и сами ничуть не оригинальны, и для России не умели видеть самобытность и умственную независимость там именно, где она оказалась особенно нужной. С этой стороны славянофилы представлялись мне всегда людьми с самым обыкновенным европейским умеренно либеральным образом мыслей» [8].

В отличие от славянофилов, Леонтьев иначе оценивал и деятельность Петра I. При этом его оценка основывалась, на отличной от славянофилов оценке роли дворянства в истории России. С точки зрения Леонтьева, Петр I был создателем «эстетики жизни», законодательно оформившим привилегированную роль дворянства в обществе, что, по его мнению, послужило залогом величия России. Рассматривая оценку Леонтьевым современного ему положения вещей, Милюков верно передает его мысли: «Зло сословного строя заменено злом бессословности, равенства и либерализма. Для борьбы с этим новым злом, с «пагубой излишнего движения», нужно поддерживать старые элементы и бороться против нового течения... Общим и злейшим врагом, против которого должны сплотиться все охранительные элементы, надо считать либерализм. Даже социализм менее вреден, так как в нем есть элементы дисциплины и организации; но с либерализмом, как с учением по самому принципу отрицательным и разрушительным, надо бороться всеми мерами» [9].

Леонтьев расходился со славянофилами (а так же и с Данилевским) не только по частным вопросам. Основной раскол между ними проходил по принципиальной проблеме, касающейся отношения к славянству и панславизму. Славянство Леонтьев считал слишком неопределенным понятием, а что касается идеи панславизма, то он видел в ней не меньшее зло, чем в либерализме. По мнению Леонтьева, выраженном в таких его работах, как «Византизм и славянство», «Национальная политика как орудие всемирной революции», «Культурный идеал и племенная политика» и ряде других, объединение славян под лозунгом панславизма принесет России только вред. Отличие Леонтьева от русских славянофилов начала XIX в. и их последователей весьма существенно. В статье «Замечания на лекцию П.Н. Милюкова» Вл.С. Соловьев, лично знавший Леонтьева, и даже друживший с ним в течение нескольких лет, писал: «фактически то направление, которого крайним представителем П.Н. Милюков признает Леонтьева, вовсе не происходило от славянофильства Хомякова и Самарина, Киреевских и Аксаковых... Фактически Леонтьев не был и не мог быть разочарованным славянофилом уже по тому одному, что никогда не был очарован славянофильством... последних Леонтьев всегда чуждался, относясь к ним с почтительным пренебрежением, как к хорошим людям, но плохим музыкантам» [10].

Обратясь к основам Леонтьевского мировоззрения, Милюков заявлял: «Национальность - отдельная национальность, сама по себе взятая и служащая сама себе целью, - составляет исключительный предмет его теоретических рассуждений» [11]. Однако Леонтьев постоянно повторял, что истинно-национальная политика должна поддерживать не племя, и не нацию, а те духовные начала, которые связаны с историей нации, с ее силой и славой. Государство должно строиться на принципах самодержавия и православия, а не по этническому признаку. В качестве примера приводилась Византия. Леонтьев подразумевал, что в случае ослабления государственности нация, сколь могущественной она не была, неизбежно начнет клониться к закату. Леонтьевский антинационализм вызывал и вызывает до сих пор самые противоречивые отзывы. Леонтьев, несомненно, был более империалист, чем националист, и мыслил масштабными имперскими категориями, считая, что порой можно поступиться интересами нации во имя интересов государства (например, в работе «Наши окраины» Леонтьев выступал против русификации балтийских провинций). Отбросив славянофильский национализм, он дал имперской идее религиозно - философское, а не националистическое обоснование. Национальное начало вне религии для Леонтьева разрушительно. Космополитический демократизм и национализм политический - это для него два оттенка одного и того же цвета, поскольку «чистая группировка государственности по племенам и нациям есть... не что иное, как поразительная по силе и ясности своей подготовка к переходу в государство космополитическое, сперва всеевропейское, а потом, быть может, и всемирное!» [12].

Следовательно, Леонтьев ставил в центр своих разработок не племя или нацию, а византийские, церковные и государственные начала. Именно они, а не национальность, составляли исключительный предмет его теоретических рассуждений. Не случайно за пренебрежение национальным фактором критиковали его славянофилы. Таким образом, если Леонтьев еще мог уважать «старых» славянофилов и в определенной мере разделять их взгляды, то к последователям славянофильства он относился более настороженно, а идеи панславизма и вовсе не воспринимал. Славяне, на которых возлагал огромные надежды Данилевский, для Леонтьева были слишком «проевропеенными» - проникнутыми либеральным духом Европы, и он не верил в их искренность по отношению к России, считая, что западнические идеи конституционализма и эгалитаризма уже достаточно глубоко пустили свои корни в славянской почве.

Рассмотрев отношение Леонтьева к славянам, Милюков разбирал затем отношение Леонтьева к России, отметив при этом: «И по отношению к России дело обстоит нисколько не лучше». Приведя высказывания Леонтьева о «тысячелетней бедности творческого духа» и о том, что «мы прожили много, сотворили духом мало и стоим у какого-то страшного предела», Милюков делал вывод: «Чувство «трепета» перед этим «страшным пределом» составляет господствующий тон сочинений Леонтьева. Перед ним стоит, как кошмар, этот неотвязчивый призрак «страшной бездны отчаяния», в которую стремглав летит в своем быстром поступательном движении европейское человечество и из которой нет возврата... потеряв славянофильскую веру, он беспокойно мечется от научных доказательств к наблюдениям жизни - и везде находит неопровержимые доказательства всемирного пожара. Потушить его нет возможности, и - Леонтьев зовет сограждан спасать свое имущество... Призывы писателя становятся какими-то дикими воплями ужаса и отчаяния <...> А вокруг него жизнь идет своим чередом; все остается спокойно и тихо; пожара никто не хочет заметить. В старые времена, одинокий мыслитель, наверное, попал бы в пророки, а от неблагодарных современников он рискует получить кличку помешанного» [13]. Следует отметить, что в исторической реальности оправдались именно пессимистические прогнозы Леонтьева относительно неизбежного «всемирного пожара» - революции. Впоследствии, многие из его бывших либеральных оппонентов, пережившие три революции и вынужденный отъезд из России, признали правоту Леонтьева. Так, Н.А. Бердяев существенно изменил отношение к личности Леонтьева и к самой консервативной мысли. В книге «Философия неравенства» (Берлин, 1923) он утверждал, что консерватизм «имеет духовную глубину», а в монографии посвященной жизни и взглядам Леонтьева (Париж, 1926) с большим пониманием и сочувствием оценивал взгляды этого мыслителя, чем в статье «К. Леонтьев - философ реакционной романтики», написанной в 1905 г. С.Л.Франк в эмиграции так же скорректировал свои прежние оценки, отметив, что именно Леонтьев «с гениальным прозрением, которое теперь кажется почти жутким», предсказал «предстоящую коммунистическую революцию в России» [14].

Впоследствии в «Очерках по истории русской культуры» Милюков опять обращается к взглядам Леонтьева, на этот раз противопоставляя его «византийское» толкование православия «хомяковскому православию». Действительно, А.С. Хомяков и Леонтьев исходили из различного понимания сущности свободы и принуждения в православной религии. Милюков писал: «против «хомяковского православия» решительно восстал такой охранитель старых начал византизма, как Константин Леонтьев. Он чуял в нем «протестантский» дух и противопоставлял ему строгое подчинение церковной традиции... Отрицал он и морально-гуманитарную сторону «розового христианства» Достоевского и Толстого. Не любовь, а страх Божий - такова основа религии по Леонтьеву. Сам он испытывал этот страх перед вечным осуждением. От него он ушел в монашество. И спасение свое личное он вверял церкви в обычном, а не Хомяковском понимании этого слова. Вместо «свободы» в духе он проповедовал безусловное подчинение иерархии. Против иллюзии конечного торжества любви и братства в мире он ссылался на апокалиптическое оскудение любви как раз тогда, когда «будет проповедано Евангелие во всех концах земли». В русском народе он: не находил никаких залогов миссионерского призвания и хотел византийское церковное начало сохранить в неприкосновенном виде от «церковного народа». Национальность при этом он не только не признавал проникнутой живым религиозным духом, но для него она представляла из себя пустое место, подлежащее хранению в нетронутом виде. Все это совпадало со стремлениями официальной церкви эпохи Победоносцева. Естественно, что с такими взглядами Леонтьев явился глашатаем самой последовательной реакции» [15]. Итак, в своем отношении к проблемам национальности, государственности и православия Леонтьев был весьма далек и от «традиционного» славянофильства и от «неославянофильства», и от официальной идеологии в стиле Победоносцева.

Что же касается конкретной статьи П.Н. Милюкова, то при ее рассмотрении нужно помнить о том, что она была, прежде всего, направлена против современного ему славянофильства. Основной ее вывод таков - со смертью поколения «старых» славянофилов умерло и само славянофильство, а его последователи не смогли «кровно» воспринять идеи предшественников. «Славянофильство было когда - то <...> Теперь оно умерло и не воскреснет» - такими словами заканчивал Милюков свою работу [16]. Ни Леонтьев, ни Данилевский и ни Соловьев служили главной мишенью для критики Милюкова (и С.Н. Трубецкого), а современные им последователи славянофильства, и (подспудно) господствующая охранительная идеология. Как верно заметил А.Л. Янов, причисление Леонтьева к славянофильству «означало для либералов возможность бросить зловещую тень его парадоксального византизма на господствующую идеологию и выразить свою оппозиционность режиму. Этой же цели отвечало и противопоставление Леонтьева «первоначальному» классическому славянофильству - как продукт его «саморазложения», как «разочарованного славянофила» - поскольку давало возможность открыто свести идеологию современного адаптированного славянофильства к николаевской формуле «православие, самодержавие, народность». Другими словами, показать, что духовные корни современной реакции не в благородном консерватизме раннего славянофильства, а в вульгарном охранительстве уваровской триады» [17]. Таким образом, одним ударом «сокрушалось» и еще «не умершее» славянофильство, и господствующий казенный патриотизм (не случайно впоследствии в «Воспоминаниях» и «Очерках по истории русской культуры» Леонтьев перечислялся Милюковым - в одном ряду с такими фигурами, как К.П. Победоносцев и М.Н. Катков). И помогал в этом либералам убежденный противник либерализма Леонтьев, который был ценен для них именно тем, что всегда высказывал «прямо то, что другие подразумевают». Именно через эту призму и следует воспринимать ту критику, которую высказал Милюков в своей работе.

Примечания

1. Янов А.Л. Трагедия великого мыслителя. ( По материалам дискуссии 1890-х годов) // Вопросы философии. 1992. № 1. С. 79.
2. Милюков П.Н. Воспоминания М., 1991. С. 114.
3. Милюков П.Н. Из истории русской интеллигенции. Сборник статей и этюдов. СПб., 1902. С. 280 - 281.
4. Милюков П.Н. Из истории русской интеллигенции. С. 281.
5. Леонтьев К.Н. Моя литературная судьба. Автобиография. // Литературное наследство. Т. 22 - 24. М., 1935. С. 446.
6. Леонтьев К.Н. Избранные письма (1854 - 1891). СПб., 1993. С. 362.
7. Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство: Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872-1891). М., 1996. С. 546-547.
8. Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство... С. 687.
9. Милюков П.Н. Из истории русской интеллигенции. С. 286.
10. Соловьев Вл.С. Сочинения в двух томах. Т.2. М., 1989. С. 494-495.
11. Милюков П.Н. Из истории русской интеллигенции. С. 282.
12. Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство... С. 516.
13. Милюков П.Н. Из истории русской интеллигенции. С. 281-282.
14. Франк С.Л. Духовные основы общества. М., 1992. С. 497.
15. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. Т.2, ч.1. М., 1994. С. 183.
16. Милюков П.Н. Из истории русской интеллигенции. С. 306.
17. Янов А.Л. Трагедия великого мыслителя. С. 87.