На что открывает глаза Зулейха?

О Государственной культурной политике России

В конце 2014 года после ожесточенных, небывалых по своему накалу дискуссий, были приняты «Основы государственной культурной политики» Российской Федерации. Смысл его принятия заключался в том, что государство в своей деятельности в культурной сфере поддерживает не культуру вообще в любых ее проявлениях, а ту, которая соотносится с заявляемыми им ценностями и целями. Это не значит, что запрещается культурная продукция, которая противоречит ценностям государства, ввиду возможности художнику-творцу, да и любому человеку, выражать собственную позицию. Но государство не обязано и финансировать такую продукцию, содействовать его продвижению. И вот здесь и начинается самое интересное.

Государство в том идеологическом варианте, в котором оно сложилось после распада СССР с начала 1990- годов, ориентировалось на ценности либеральные, универсализм западного образца (одни это явление определяют со знаком минус - понятием «космополитизм», другие со знаком плюс – «общечеловеческие ценности»), антитрадиционализм. Оно и в сфере культуры поддерживало, если не сказать точнее – насаждало, соответствующие идейные течения. Через эту культурную матрицу формировалось и новое видение истории с жесткой негативизацией советского и зачастую глубже - общинно-патерналистского, и имперского общества. Кинематограф, естественно, оказывался в авангарде новой культурной политики.

Минуло два десятилетия и обозначился вполне определенный поворот в направлении ценностей суверенитета, сильного и даже имперского государства, традиционных семейных ориентиров. Такой поворот выразился в том числе и в росте запроса на патриотическую версию истории. Однако институции создания культурной продукции, персоналии культурного дискурса, сложившееся представление о нормативности - все было заточено под другие ценности. И вся эта среда не отпускает государство, а главное - не отпускает и государственные ресурсы.

Итог - поддерживаемая государством культурная продукция, находящаяся в противоречие с заявляемыми же от лица государства, во всяком случае Президентом, ценностями. Естественно, что государственная культурная политика в таком виде, как минимум, нефункциональна.

В этом отношении заслуживает внимания планируемый выход на телеэкраны по каналу «Россия» (государственному телеканалу) восьмисерийного сериала «Зулейха открывает глаза». Контент фильма пока держится в секрете, хотя очевидно, что его сюжетную линию составляет изданный в 2015 году одноименный роман Гузель Яхиной. Сам роман, безусловно, художественно яркий и литературно прецедентный. Вопрос в данном случае в другом - следует ли российскому государству использовать его в рамках реализуемой им культурной политики, снимать на его основе фильмы, популяризировать?

В романе есть все, за что предоставляется поддержка на современном Западе. Есть тема домашнего насилия - муж Муртаза систематически избивает жену, вместе со своей матерью Упырихой (перекличка с русским словом упырь) унижает ее. Есть тема гендерной истории - автор реконструирует мир главной героини, как особый женский мир. Есть тема подавления имперским Левиафаном личности - советское государство, представителей которой главная героиня называет «красноордынцами», раздавливает человека, забирает человеческие жизни. Есть тема несвободы, которое несет традиционное общество - жизнь Зулейхи в татарской семье преподносится как жизнь рабыни. Есть тема малых общностей, меньшинств, внутри большой общности - бедственное положение татар вначале в Российской империи - по воспоминаниям героев, а потом и в СССР. Есть, еще и тема, психической болезни - на фоне революционных потрясений впал в особое свойство помешательства важный персонаж романа профессор Вольф Карлович Лейбе. И, наконец, тема антисоветскости - в романе она дается в фокусе одного из наиболее широко используемых обвинений в антисоветской пропаганде - раскулачивание.

Все это было бы хорошо для победы снятого по роману фильма на международном кинофестивале. Но вот для формирования воззрений российского общества, его ценностей, его отношений к прошлому роман, а соответственно и фильм, имеет, если называть вещи своими именами, значение деструктивное.

Сюжетная линия романа связана с тридцатилетней - на начало сюжетного повествования Зулейхой Валиевой - женой шестидесятилетнего зажиточного татарина Муртазы. Зулейха эксплуатируется и избивается в семье, рождающиеся у ней дети умирают, и даже саму себя она называет словами теща мокрая курица. В рамках операции раскулачивания в 1930 году был убит ее муж, а сама она отравлена на спецпоселение на Ангару. Там у ней рождается сын Юсуф и в борьбе за его жизнь она становится твердой, самостоятельной, готовой вступить в борьбу за своего ребенка. Зулейха открывает глаза прочитывается таким образом, что она пробуждается от жизненного сна, в котором в целом находилась женщина в рамках традиционной культуры. Имена героев Зулейха и ее сын Юсуф имеют перекличку с широко популярной в исламском мире библейско-коранической легенде «Юсуф и Зулейха», с некой авторской попыткой ее переосмысления (вместо любви женщины к мужчине любовь к сыну).

Второй по степени важности персонаж - Иван Игнатов - герой Гражданской войны, идейный коммунист. Он убивает мужа Зулейхи Мустафу, арестовывает ее при отказе подписать бумагу о вступлении в колхоз, потом конвоирует раскулаченных в Казань, а оттуда везет во главе эшелона на спецпоселение. На Ангаре он становится начальником лагеря спецпоселенцев, и, сближаясь с ними, теряет и классовую ненависть. В связи с образом Ивана Игнатова возможно прочтение названия романа и таким образом, что это ему Зулейха открывает глаза, и он переосмысливает свои прежние революционные идеалы.

Обоим героям являются призраки, представляющие два страшных мира, от которых они избавляются на Ангаре. Зулейхе является Упыриха - старая столетняя ведьма, символизирующая старый традиционный уклад женского бесправия, а к Ивану приходят убитые им в разное время люди, жертвы его революционных воззрений.

Вся история мировой культуры по большому счету варьируется вокруг осевой для себя темы - темы добра и зла. Споры же идут о различиях идентификаций, что есть добро и зло. В романе «Зулейха открывает глаза» заявляются два мира зла - традиционалистский мир дореволюционного татарского общества и советский «красноордынский мир».

Целесообразно ли принять российскому государству такое видение? Нет, нецелесообразно. Напротив, сегодня есть, с одной стороны, очевидный дефицит в отношении традиционных ценностей, традиционализма. С другой, есть запрос на восстановление лучшего, что было в советском опыте. Запрос существует, наконец, в том, чтобы соединить традиционализм российских народов и модерн, который имел место быть в нашей стране в виде советского модерна, но именно против этих двух опорных оснований российского прошлого и направлен роман.

Конечно, художественное произведение не может претендовать на историческую достоверность. Но надо иметь в виду, что историческое сознание населения формируется не на основе научных монографий по истории, а историко-культурной продукции и, прежде всего, исторических фильмов. Важна, соответственно, констатация, что роман «Зулейха открывает глаза» исторически достоверным не является, историю по нему изучать не рекомендуется.

Начнем с того, что описанная система семейных отношений в доме Валиевых не может быть позиционирована как типичная татарская традиционная семья. Конечно, татарская семья являлась семьей патриархальной, во главе которой стоял мужчина. Но женщина не была в ней рабыней, бессловесным существом, «мокрой курицей». У татар она даже пользовалась более значимыми правами в доме и обладала большими свободами, чем у других мусульманских народов. Описанные же в романе отношения насилия и унижения, если и имели место в какой-то семье, то противоречили традиции и Корану. Темы духовности в традиционной семье, любви вообще нет, из-за чего складывается крайне деформированное представление и о традиционных семейных ценностях.

Дореволюционная татарская семья не была изолирована от других родственников и жила преимущественно большой общиной. В романе же этого нет, а есть замкнутый мирок из трех человек, чего почти не бывало.

Не могла иметь место и ситуация, когда мать отдавала сознательно молоко одному младшему сыну, так как больше любила его, идя сознательно на убийство других своих детей. Съесть же своих детей - Упыриха убеждает Муртазу, что не делала этого - само обсуждение этой темы героями звучит как допущение - может и съели. Вот, мол оно какое традиционное общество!

Автору, по-видимому, очень хотелось провести параллель между продотрядовцами и золотоордынским игом, для чего она закладывает Зулейхе образную характеристику советских властей «красноордынцы». Оказывается, неграмотная женщина знает и об Орде и о Чингисхане, и о том, что предки татар, а согласно современной историографической версии им были волжские болгары (версия, подчеркиваю, современная), боролись против монгольского завоевателя. Рассуждать с такого рода историческим погружением Зулейха ну никак не могла.

Первые десятилетия истории СССР были, безусловно, одним из самых драматичных периодов отечественной истории в целом, временем в том числе и значительных человеческих потерь. Но если писать историю СССР с претензией на объективность, а не исходно ангажированную позицию, то помимо описанных в романе насилий, следовало бы указать и на другое, мимо чего повествование проходит полностью. Нет в нем ни слова о политике ликвидации безграмотности, об электрификации, о борьбе с эпидемиями и т.п.

Насилие, конечно, в реальной истории тоже было. Но могло ли так случиться, что красноармейцы запросто убивают человека - мужа Зулейхи, не захотевшего с ними разговаривать, без вынесения обвинений, пусть даже на уровне «тройки», без ареста, убивают на глазах жены, не сочтя нужным составить даже протокол о смерти, а двинувшись далее по своим делам? Если такие прецеденты вообще и были, то как минимум, подобная ситуация не являлась типичной.

Могли ли в отношении изъятия имущества Зулейхи и ее аресте принять решение прямо по ходу диалога с ней, когда она отказалась подписать бумагу о вступлении в колхоз? Могли ли арестовать, даже не позволив похоронить убитого накануне мужа, оставив тело разлагаться в теперь уже реквизированном доме? «Красноордынцы» так бы, наверное, и поступили, но не реальные представители советской власти.

Семья Муртазы вообще не подпадала, в действительности, под первую волну раскулачивания начала 1930 года, которая описывается в романе. В эту волну включались кулаки первой и второй категорий. Муртаза, обладающий коровой и лошадью и жеребенком, к этим категориям не относился. Он мог быть отнесен или к третьей группе кулаков, или вовсе к середнякам. Для третьей группы кулаков предусматривалось переселение на другое место жительства в рамках района проживания, но никак не переселение в другой регион. На середняка, который рассматривался как союзник советской власти, политика раскулачивания вообще не должна была распространяться.

Конечно, со стороны властей предпринимались зачастую действия антирелигиозные и оскорбляющие чувства верующих. Но описанная картина в романе кажется невероятной: конвой и раскулаченные располагаются на ночлег в повалку в мечети, туда же заводится скот, здесь же происходят совокупление. А завершает бесчинство водружение над мечетью красного флага.

Конечно, раскулаченные переселенцы доставлялись на места поселений в тяжелых условиях, вследствие чего имела место высокая смертность в пути. Но когда из 1000 человек перевозимых Иваном Игнатовым до места прибытия доехало 330 человек, а к месту назначения и вовсе 30, которых оставили там без еды, жилья, одних под руководством начальника среди леса на полгода — это все не может быть принято как достоверная ситуация. По данным начальника Сиблага ОГПУ, смертность при переезде на спецпоселение с Северного Кавказа в Новосибирск составила 3,3%, что должно быть сопоставимо и со смертностью вывозимых из Татарской АССР. Даже, если она была выше, то все равно никак не 97 % и даже не 67%.

Самого Игнатова оставляют на Ангаре, потому что будто в Казани развернулись репрессии, все руководство оказалось снято, и если он решил бы вернуться, то попал под арест. Действительно, Татарская АССР, как и другие советские регионы, испытали несколько волн репрессий. Однако это не было сплошной репрессивной волной. Дело М.Х. Султан-Галиева имело место раньше описываемой в романе ситуации, а «большой террор» развернется позже. О какой-либо массовой политической ротации в 1930 году в Татарской АССР ничего не известно.

Игнатов в конце повествования, уже после окончания войны, подделывает документы, вписав сына Зулейхи как своего собственного и дав ему свою фамилию. Это было сделать будто бы необходимо, чтобы дать возможность Юсуфу покинуть спецпоселение и отправиться учиться. В действительности же такая подделка была совершенно не нужна. Дело в том, что еще в 1938 году вышло постановление СНК СССР, указывающее, что дети спецпоселенцев на учет Отдела трудовых поселений ГУЛАГа не ставились и могли по достижении 16 лет получить паспорт на общих основаниях и покинуть лагерь.

А на какой вообще срок была осуждена Зулейха Валиева? При прочтении романа складывается впечатление, что навечно. Арестована она была в 1930 году, минула Великая Отечественная, а она все по-прежнему на поселении. Такой длительности срок для нее был едва ли возможен. Как правило, срок спецпоселения ограничивался 3-5 годами. Не позднее, чем в 1935 году она, если бы реально существовала, могла вернуться к себе в Татарскую АССР.

Война не стала в романе периодом преображения советской системы, как это представлено в ряде других литературных и кинематографических произведений. Наоборот, после войны честного Игнатова заменяет в качестве начальника лагеря бывший уголовник, один из наиболее отталкивающих в нравственном отношении персонажей, сам бывший спецпоселенец Василий Горелов. Социально подняться ему помогло именно то обстоятельство, что он побывал на войне. Война в этом отношении не стала в романе временем очищения.

Открытие глаз есть давнишний художественный образ, посредством которого проводилась идея прозрения человека в отношении окружающего мира. Но часто то, что преподносится открытием глаз, оказывалось искаженной реальностью.

Безусловно, к автору романа Гузели Яхиной нет вопросов. Она писала художественное произведение, а не историко-документальную повесть и не обязана была быть достоверной. Она написала художественно яркий роман сообразно своим ценностям и представлениям. Нет вопросов и к выдающимся актерам, снявшимся в сериале. Вопрос, в действительности, стоит задать представителям власти, отвечающих за формирование государственной культурной политики России. Это от них зависит, в частности, какая литература будет взята за основу российского исторического кино.