Наша революция

Новейшая история России

Рисунок: Игорь Шапошников

Поправками о статусе «иностранного агента» в Закон об НКО Государственная дума извлекла завершающий аккорд из своего законотворческого рояля, так бурно аккомпанировавшего громкому политическому сезону. Затем, правда, последовала еще кода в виде поправок в Уголовный кодекс — о клевете. То есть прямо-таки «вдруг случилось буквально следующее. Оклеветан клевретами, мой дядя в порядке отчаяния повесился на часах Спасской башни» — вспоминается Саша Соколов. Насколько хорош был этот аккомпанемент и вообще, что за «музыку революции» слушали мы больше полугода?

Буржуазно-демократическая революция происходит у нас в стране с 1988 года, когда с незначительными оговорками были разрешены частная собственность на средства производства и частно-предпринимательская деятельность. За этими революционными для советской системы шагами сугубо буржуазного характера последовала демократическая фаза революции. В 1989 году прошли конкурентные выборы, хотя еще не многопартийные и с квотой для КПСС.

С тех пор демократические и буржуазные фазы нашей революции следуют с некоторым сдвигом, не накладываясь одна на другую. Даже не особенно углубляясь в историю вопроса, это легко проследить. Иногда сдвиги фаз демонстрировали явные противоречия между буржуазными и демократическими частями революционного процесса, в других случаях они не бросались в глаза.

Август 1991 года был периодом подъема демократической фазы. Народ выразил явное недоверие организаторам военно-бюрократического путча, направленного на захват власти контрреволюционной группой в тогдашнем руководстве СССР. Окончательно ушла в прошлое власть КПСС. В то же время с точки зрения буржуазной линии в революции ничего хорошего в тот момент не произошло. Единый рынок и денежная система Советского Союза стали быстро рассыпаться, а межрегиональные производственные комплексы были национализированы по частям в новых независимых государствах. Несмотря на совершенно необоснованные иллюзии того времени, РСФСР стала куда менее привлекательной для инвесторов. Впоследствии, правда, это обернулось благом: иностранцы не слишком охотно участвовали в нашей приватизации, и промышленность в основном осталась в руках национального капитала.

Острее и трагичнее всего противоречие буржуазного и демократического начал проявилось в октябре 1993 года. Главным вопросом, разделившим Ельцина и Съезд народных депутатов РФ, была та же приватизация. Сегодняшние откровения тогдашних ключевых участников этого противостояния показывают, насколько серьезно они воспринимали основу конфликта. Члены правительства демократов пытались даже вывести из строя систему голосования в парламенте, чтобы не дать тому заблокировать приватизационные законы. Когда это не вышло, в ход пошли более жесткие меры. Демократам такое поведение, казалось бы, не свойственно. Это противоречие уже сегодня весьма занимает историков. Объясняется же оно тем, что демократами Чубайс, Гайдар и другие сторонники рыночной экономики были во вторую очередь. Прежде всего они были буржуазными революционерами. События 3–4 октября носили, таким образом, характер буржуазного путча, поддержанного военными. Однако сразу вслед за ними последовали референдум по Конституции РФ и парламентские выборы — революция стремилась подтвердить свои демократические характеристики.

В выборах президента в 1996 году окрепшая к тому времени российская буржуазия проявила необычайную активность, чтобы не дать коммунистам провести своего кандидата. Те выборы многие сторонники демократии вспоминают ныне с сожалением: надо было дать выиграть Геннадию Зюганову, зато сохранилась бы демократия. Насколько бы она сохранилась, большой вопрос.

Попытку формирования правительства младореформаторов вместе с пересаживанием чиновников на «Волги» следует расценить как некоторый подъем демократической фазы. Но на экономический кризис 1998 года российская политическая система ответила правительством Евгения Примакова, которого в демократы записать нелегко, а экономика — началом промышленного подъема. За этим последовал долгий период доминирования буржуазной фазы российских постсоветских преобразований, почти уже «забывших» о своем революционном характере, но не утративших его. Этот период был прерван только раз, в самом начале, яростно конкурентными выборами в Госдуму декабря 1999 года. Большого ущерба буржуазной фазе тогдашняя демократизация не принесла. Но все надолго запомнили перспективу превращения РФ в рыхлую республику региональных олигархий, с репрессивным компонентом против ее неизбежно многочисленных врагов, за который должен был отвечать бывший премьер Примаков. Это была последняя, до декабря 2011 года, фаза подъема российской демократии. Вот, кстати, и ответ на известный вопрос: «Казалось бы, а при чем тут Лужков?» При том, что перспективу его премьерства или президентства большая часть российской буржуазии еще долго вспоминала с неприятным чувством.

Кто есть кто в российской элите

Сдвиги демократической и буржуазной фаз происходили не сами по себе, а потому, что части элиты, представляющие ту или иную линию, время от времени одерживали верх друг над другом. Хотя при этом в каждой из сторон было что-то от идеологии другой, тем не менее нашу элиту можно совершенно не условно делить на демократов и буржуазию.

Демократы еще с конца советских времен — это прежде всего политики, чаще не первого уровня, этакие системные диссиденты. Первым лицом среди них стал только Ельцин, но и то лишь потому, что он вовсю опирался на другую сторону революции — буржуазию. К этой группе можно отнести Собчака, Бурбулиса, Попова, Афанасьева и других отцов демократической России. Из более поздних времен к этой группе тяготели отец и мать СПС — Немцов и Хакамада. Естественно, сюда входят все активные правозащитники, среди которых часто встречаются как просто советские диссиденты, так и наследники тех членов партии большевиков, которые попали под жернова сталинских репрессий, и немногочисленные позднесоветские экономисты, политологи и прочие интеллектуалы, аналитически разоблачавшие СССР еще в журнале «Коммунист».

Поскольку революция 1988 года совершалась в очень образованной стране, при этом с глубоким, буквально всосанным с молоком матери отторжением таких понятий, как собственность, капитал, буржуазия, то именно демократическая часть элиты формировала публичный мейнстрим.

Уличные протесты декабря заставили истэблишмент принять либеральный Закон о партиях...

Фото: ИТАР-ТАСС

Однако для дела революции уже тогда более важной была вторая линия. Чтобы сохраниться в качестве суверенного хозяйствующего субъекта, новая Россия должна была суметь создать мощный институт собственности, или, иначе, обеспечить любым доступным способом переход собственности из общенародной в другие формы (тогда казалось, что на другой стороне может быть только частная собственность, сейчас понятно, что может быть и государственная). Именно потому, что этот процесс интуитивно понимался как важнейший, Чубайс и Гайдар являются, несмотря ни на что, самыми весомыми экономическими авторитетами в России. И по той же причине гениальный политик Ельцин, мало что понимавший в экономике, когда надо было делать выбор, выбирал интересы не демократов, а буржуа.

У нас ошибочно принято считать, что к классу крупной буржуазии (а она и формировала вторую часть элиты) принадлежат только те, кого ранее было принято считать олигархами, — то есть владельцы семи-десяти компаний, непонятно как получившие свои активы и вот уже почти полтора десятка лет как чурающиеся политики. На наш взгляд, это совсем не так. К крупной буржуазии относятся все те субъекты, которые участвовали в формировании крупной собственности в России, как частной, так и государственной, и управлении ею. Исторически это выходцы из трех социальных групп: советские министры и другие высокие должностные лица (самой яркой фигурой здесь был Виктор Черномырдин), которые переформатировали целые отрасли экономики; комсомольские активисты, имевшие или наладившие хорошие связи с высоким позднесоветским истэблишментом в момент развала страны (это те, с кем ассоциируется термин «олигарх»), и, наконец, обширная группа — сотрудники Комитета государственной безопасности, прежде всего те, кто имел отношение к внешнеторговым операциям СССР. Контроль за внешнеторговыми операциями означал и контроль, как говорили в 1990-е, за «живыми» деньгами, которые были остро необходимым инструментом для переформатирования собственности. Численность, корпоративная этика и информированность этой третьей группы позволила ей стать центральным элементом буржуазной части революции, о чем мы могли бы догадаться еще в 1983 году, когда преемником Брежнева был избран Андропов.

Создание и закрепление института собственности — не только в смысле права, но в и физическом смысле: наличие собственности как таковой, закрепление правил и форм экономических взаимоотношений между собственниками, формирование понятия эффективности собственника, правил взаимоотношений собственника и наемных работников, а также собственника и государства — все это множество проявлений собственности, формировавшееся в течение двух первых десятилетий, и было главным плодом революции, который надо было охранять, удобрять и культивировать.

Буржуазный цикл 1999–2008 годов

«Демократ хочет справедливости, буржуа — конституции». Путин, принявший эстафету Ельцина—Черномырдина—Примакова в 1999 году, безусловно, работал на вторую часть цитаты. Все его действия на первом этапе пребывания у власти, как символические — гимн России, так и политические — преодоление распада, завоевание более сильных международных позиций, консолидация активов и недопущение их ухода к внешним инвесторам, — создавали основу для закрепления и развития института собственности в России. В период конфликта Путин—Ходорковский один из серьезных иностранных инвесторов говорил: Ходорковский зря полагает, что рост капитализации ЮКОСа только его заслуга. По мнению инвестора, как минимум 50% этого роста надо было отнести на эффективные усилия власти по восстановлению целостности и позиций России. Эти эффекты сказались, естественно, не только на ЮКОСе. Рост капитализации «голубых фишек», бурный приток иностранного капитала в период мирового подъема, возвращение отечественного капитала в начале 2000-х, экономический рост и рост благосостояния граждан, а значит, и политическая стабильность — все эти следствия политики первого десятилетия века были на руку и российскому государству, и российской буржуазии. Сформированная в этот период бюрократия в целом была бюрократией буржуазного толка, с тем лишь отличием от привычных европейских буржуазных государств, что значительная часть крупного капитала, интересы которого она, конечно, представляла, была сосредоточена в руках государства. Впрочем, это не аномалия для буржуазных государств — после войны почти все были в схожей ситуации, не утратив при этом своей буржуазности.

Демократический цикл 2008–2011 годов

К старту президентства Медведева у нас уже сформировался более широкий, нежели унаследовавший советские активы, развитый класс буржуазии, который в целом неплохо уживался с бюрократией и держал до половины ВВП страны. Ему нужна была новая, прежде всего экономическая политика. Однако Медведев в своей попытке ускоренного строительства демократической России решил опереться на социальный слой, мало пригодный для любого типа государственного строительства, — на радикальную оппозицию. Попытка модернизировать политическое устройство за счет удовлетворения претензий группы интеллигенции, откровенно враждебной только что сложившемуся истэблишменту и не имевшей значимых социальных и финансовых опор в обществе, не обещала особой удачи. Однако выбор был сделан почти сразу, о чем свидетельствовало первое интервью Медведева в статусе президента, которое он дал оппозиционной «Новой газете».

...а майские события — законы о митингах и НКО

Фото: РИА Новости

Теоретики строительства политических наций утверждают, что есть три кирпича, на которых должен стоять фундамент наций: национальный капитал, независимые национальные средства массовой информации и общественные организации. К 2008 году в России сформировались предпосылки для резкого усиления двух из этих базовых элементов: национальный капитал был достаточно широко представлен в экономике, а городской средний класс стал стихийно формировать общественные организации, которые учились предъявлять свои претензии бюрократии и добиваться результатов. Власть должна была оказать им прямую, в том числе финансовую, поддержку и получила бы широкую социальную опору. Почему выбор пал на радикальную оппозицию? Этот вопрос не дает покоя. Возможно, медведевская команда искала вариант создания сильной альтернативы уже имеющейся буржуазной коалиции, контролирующей в том числе государственную собственность. Так в свое время очень успешно действовал Борис Ельцин, опираясь на несистемные силы позднесоветского истэблишмента в лице межрегиональной депутатской группы. Но одно дело делать такие ставки в стране, катящейся к распаду, и совсем другое — в стране, находящейся фактически на первой фазе государственного строительства.

Возможно и иное объяснение. Медведев вошел в президентство на пике экономической конъюнктуры. Он пришел тратить гигантские деньги на модернизацию. Этих денег должно было хватить всем — и средней буржуазии, и оппозиции. Однако случился кризис. Все красивые идеи повисли в тяжелом воздухе экономической депрессии. Для более приземленного и тактически гибкого политика это был бы не только вызов, но и шанс. Например, Медведев мог бы заручиться поддержкой средней буржуазии, выступив против повышения налогов на бизнес в самый разгар кризиса. Это был бы прямой конфликт с тогдашним премьером и сильно рискованная игра, но зато настоящая демократия, то есть публичный спор идей. Однако, скорее всего, это просто не пришло в голову членам медведевской команды.

Что касается радикальной оппозиции, то она «отработала» все «подарки»: и декоративную демократизацию, и посткризисное беспокойство среднего класса, и не меньшее беспокойство буржуазии. К «нечестным» думским выборам 2011 года оппозиция начала готовиться еще летом, задолго до того, как произошла рокировка Путин—Медведев. Еще раньше Алексей Навальный вбросил тему коррупции как главного тормоза развития. Вбросил грубо, с двумя недоказанными примерами (так и оставшиеся медийными кампании Навального против «Транснефти» и «Газпрома»), но заглотнули наживку все. Все члены истэблишмента оказались априори в позиции оправдывающихся, любое действие, связанное с инвестициями, предполагало более или менее явные обвинения в коррупции. Кроме того, был налажен контакт с наиболее публично привлекательными общественными организациями. Наконец, оппозиция со всей очевидностью привлекла на свою сторону подавляющее большинство федеральных СМИ.

Уроки 2012 года

«Всякая революция только тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться», — сказал видный практик революционных процессов в 1918 году. Очевидно, что и за полгода до выборов в Думу действующим политикам было ясно, что правящий класс растерял практически все ресурсы политического правления прежнего типа — вертикаль власти была сильно расшатана (говорят, что к этому времени в регионах уже не всегда выполнялись приказы центра), ничего не приобретя взамен. В ответ на это теперь уже Путин предпринимает тактический шаг, направленный на усиление политических позиций буржуазии. Шаг, воспринятый со скепсисом столичными интеллектуалами, — создание Общероссийского народного фронта — идеально вписывается в азы европейской политической теории, гласящей, что буржуазии удается победить только тогда, когда она объединяется с рабочим классом. Совсем скоро это сыграло свою роль — публичная поддержка Путина рабочими Уралвагонзавода, митинг на Поклонной горе в Москве. Сейчас, спустя год, казавшийся тогда страшно важным шаг по обновлению «Правого дела», выглядит детской игрой.

Новый полномочный представитель президента в Уральском федеральном округе Игорь Холманских (в центре), бывший начальник цеха нижнетагильского Уралвагонзавода

Фото: РИА Новости

Скорее всего, понимание слабости политических позиций действующего истэблишмента и заставило провести рокировку и определило важность сохранения контроля за парламентом. Потеряв «телеграф и телефон», буржуазия предпочла сохранить за собой парламент и сильный институт президентства, чтобы, не дай бог, не вступать в дискуссии по поводу парламентской республики (которые не заставили себя долго ждать).

Так что если смотреть на думскую и президентскую кампании с более или менее исторической точки зрения, то в этот период закладывались основы для новой волны укрепления политической власти стержневого для нашего общества класса буржуазии на качественно ином уровне публичности политики. А разве было кому отдавать власть?

Здесь будет уместно разобрать популярный лозунг «За свободные выборы». Его можно охарактеризовать коротко: и во время, и после буржуазно-демократической революции лозунг «свободных выборов» будет поддержан буржуазией только в том случае, если она уверена, что на этих выборах победят ее собственные или устраивающие ее кандидаты. Случай выборов 1996 года был вполне типичным. Другими, свободными, они быть не могли, так как победа Ельцина или Явлинского отнюдь не была гарантирована. Точно так же думские выборы 2011 года большинство представителей буржуазии считали разве что не идеальными для текущего момента. Если оглянуться на историю, то в период становления буржуазного государства элита именно так и поступает с выборами. И только в стабильной ситуации и при высоком уровне доверия к новым, демократическим силам буржуазия позволяет последним выиграть на выборах в парламент, как это произошло, скажем, с Либеральной партией в Великобритании в 1910 году.

С той же точки зрения надо смотреть и на законодательные новации недавних месяцев. Российская буржуазно-демократическая революция проявилась вначале в либерализации губернаторских выборов и партийного строительства. Причем это не надо трактовать как уступку радикалам. Эти шаги делают союзниками правящего класса широкие слои и новой буржуазии, и региональных политиков, они направлены и на вовлечение в политику действующих общественных организаций. В общем, это поле для новой широкой коалиции вокруг буржуазного стержня. И только после этого и после событий 6 мая в Москве правящий класс защитился от уличных радикалов многократным повышением ответственности за нарушения на митингах и попытался защититься от «тайных происков» поправками в Закон об НКО. Вызвавший такую бурю негодования Закон об НКО, касающийся деятельности примерно 100 организаций, зря трактуется как надругательство над здравым смыслом и национальной совестью. Иностранное финансирование в широких слоях, безусловно, воспринимается как покушение на суверенитет, и желание защититься от этого покушения является абсолютной нормой для того исторического времени, в котором мы находимся: когда создается политическая нация, каждый немного националист. Так что тут законодатель нисколько не погрешил против своего народа.

Попытка Медведева быстро демократизировать страну в условиях экономической депрессии раскачала вертикаль власти, ничего не создав взамен. Возможно, это и стало главной причиной рокировки

Фото: Photoxpress.Ru

Таким образом, сработала революционная самозащита, отвечающая террором на попытку погубить дело революции. Тут можно вспомнить Робеспьера Неподкупного, казнившего лидеров либеральных, левых и правых направлений в Революции — соответственно жирондистов, эбертистов и дантонистов. У нас все идет по мягчайшему сценарию. При всех обвинениях со стороны оппозиции в адрес властей в ее брутальных наклонностях, ничего подобного робеспьеровским «крайностям» не отмечено и не предвидится.

Наследники ранних демократов

Для истории не сюрприз, что наша группка революционно настроенных интеллигентов никого не представляет. «Поражение народных масс в революции 1848 года, — говорит Иммануил Валлерстайн, — показало, что секты заговорщиков не слишком эффективны». Революционные демократы всегда были демократами только по названию. Некоторый сюрприз, а также один из факторов политической стабильности в том, что даже пытаться говорить от имени массовых слоев, иначе говоря — народа, нынешняя революционно-демократическая элита не пробует. Она представляет собой фронду интеллектуалов-гуманитариев, клерков и совсем небольшой части буржуазии против бюрократии, не более.

Заметность этой группы много ниже ее политического влияния и политических возможностей. Ее опасность (а она опасна) в другом. Во-первых, она является инструментом выяснения отношений между высшими бюрократическими группами. Во-вторых, ей субъективно выгодно слабое государство, возникающее на обломках сильного в результате гипотетического переворота, поскольку только в таком государстве у нее есть шанс получить на какое-то время власть. Это сценарий 1991–1992 годов, который до сих пор с ностальгией вспоминают некоторые тогдашние члены правительства. То, что за ним следует, — либо распад России с бедствиями для жителей многих регионов, либо (и скорее всего) установление тирании после нескольких месяцев пьянящего хаоса — революционными демократами совершенно не берется в расчет. Так что, выбирая достаточно консервативную буржуазную политику, правящий класс не намеревается запустить в стране реакцию, он решает совсем другую задачу — провести страну по неширокому коридору между хаосом и тиранией. Уже достаточно развитый институт собственности консолидирует вокруг этой задачи абсолютное большинство.

Перспектива победы революции

При этом очевидно, что окончательная победа буржуазной революции состоится тогда, когда демократическая и буржуазная фазы нашей революции вновь совпадут, как было в период около 1990 года. Это произойдет, когда средняя буржуазия решит воспользоваться инструментами парламентаризма. Тогда исчезнет и нелепая ситуация, когда демократы митингуют на улицах за проценты голосов Зюганова и Жириновского. Для того чтобы взять в руки эти инструменты, буржуазии понадобятся союзники в высшей бюрократии. Но главное, она должна почувствовать потребность в приобретении политической власти через выборы, вкус выборной и парламентской борьбы. Это произойдет, когда буржуазия объявит о своей ответственности за страну, за ее экономику, в очень большой степени — за науку и образование и за политическое развитие. Национальный капитал — главная сила развития на территории страны. Если он окажется подавлен силами авторитарной бюрократии или радикального революционизма, развитие не будет обеспечено ничем.

Но для того, чтобы сделать решительный шаг в сторону создания партий, претендующих на влияние в парламенте и выражение реальных интересов, в ходе нашей революции наша буржуазия должна наконец осознать себя как класс, то есть перейти от «объективно существующего» класса «в себе» к субъективно оформленному классу «для себя».

Приняв Закон об НКО, парламентское большинство ничем не погрешило против национальных чувств своего народа

Фото: ИТАР-ТАСС

Разумеется, на это вполне можно услышать выдержанные в постмодернистском духе возражения, что уже не существует ни классов, ни собственно буржуазии. Средствами производства владеют концептуально разобщенные собственники, а уличный протест в принципе не может иметь под собой никакой устойчивой социальной (классовой) основы (только не стоит тогда называть в качестве этой основы и средний класс). Что же, друзья, в таком случае дело протеста обречено. Чтобы разрозненные или ситуационно объединенные индивидуумы смогли противостоять современному государству с его машиной легитимного организованного насилия (по Веберу) — это из области современной фантастики.

Уличные события последних месяцев и реакция истэблишмента на них при всей их противоречивости свидетельствуют, что в обществе поселилась наконец «бацилла парламентаризма». На протяжении всей новейшей истории российской демократии ее творцы относились к парламенту как к подмосткам, на которых разыгрываются лишь фарсы, а для серьезных пьес нужны иные кулисы. Во многом такое же отношение, как ни парадоксально, воспроизводится и в лозунге немедленных свободных выборов — по сути, выборов «из никого», так как ни интересы верхушки митингующих, ни интересы буржуазии, ни даже интересы народа осознанным образом в нашей партийной системе пока никто не представляет. «Партии прошлого» (КПРФ) и «партии стабильности» (ЕР) некому бросить вызов на сколь угодно свободных выборах. При этом принятый Закон о партиях и грядущие региональные выборы наверняка продемонстрируют возросший спрос на парламентаризм.

Перспектива буржуазного государства

Но и это еще не все объясняет в происходящих событиях. Возьмем известный тезис, что необходимо разделить власть и собственность. Казалось бы, это почти бесспорно, по крайней мере теоретически. При этом ссылки на западный опыт, обычно подкрепляющие этот тезис, конечно же, двусмысленны. Собственников, причем весьма крупных, очень много в высших эшелонах власти США, и отнюдь не бедные люди заседают в парламентах и кабинетах министров европейских стран. А наиболее крупные собственники, так называемые олигархи, не входят в официальные политические структуры и у нас. Тем не менее можно согласиться, что формирование профессионального политического класса, открытого для подпитки демократическим элементом из низов и более или менее изолированного от крупных финансово-промышленных активов, можно принять как цель.

А вот цель отделить «власть от собственности» прямо сегодня мы принять не можем. Да, власть в России соединена неофициально, может быть, и с какой-то частной, а совершенно официально — с вполне определенной государственной собственностью. Особенно справедливо это для ядра сегодняшнего политического класса — выходцев из ФСБ и ряда изначально наиболее близких к ним людей. Таким образом, это не столько класс профессиональных политиков, сколько класс правящей напрямую крупной буржуазии. Он сформировался в тот период, когда все стремились в первую очередь «в буржуазию», а политическая власть оставалась второстепенной.

Путин — лидер именно этой крупнейшей и влиятельнейшей буржуазии, которая озабочена сейчас тем, как закрепить результаты буржуазно-демократической революции. Причем она делает это не только в свою пользу, хотя считается, что ее активы в перспективе наиболее уязвимы, но и в пользу капиталистов типа Алекперова или Фридмана, и в пользу тех, кто создал новые мощные бизнесы уже на постсоветском пространстве, — то есть всех, чья собственность в случае краха на территории России буржуазного государства, скорее всего, тоже превратится в ворох бумаги.

Таким образом, у нас создано буржуазное классовое государство, до недавнего времени в общем адекватное нашему уровню развития капитала и политики (и своим историческим аналогам). Ранней формой этого государства был ельцинский олигархат, замещенный путинским буржуазно-бюрократическим правлением с опорой на народ. В этот период была, насколько возможно, достигнута главная цель революции, буржуазии и историческая цель России на данном этапе — создание сильного буржуазного государства.

Следующий этап нашей, большей частью мирной революции — это переход от архаичного буржуазного классового государства к буржуазному демократическому государству. То есть такому, в котором выше роль парламента и всеобщего избирательного права, партии выполняют функцию представительства низовых (и местных) интересов, а непосредственно управляет профессиональный политический класс. Вот оно-то и будет работать, по выражению Владимира Путина, «как швейцарские часы». Но для механизма этих «часов» нужна некая важная «ось». В чем вообще суть буржуазно-демократического государства? Оно основано на договоре между буржуазией и народом по поводу собственности. Он и будет упомянутой «осью». Пока рано говорить о форме такого договора. Прежде буржуазия — вся, сверху донизу — должна осознать и манифестировать себя как класс. А потом уж идти в парламент договариваться с народом.