Непобедимый

Наше оружие

Отец нашего героя — легендарного ракетного конструктора Сергея Непобедимого — обихаживал машинное хозяйство в городе Щигры Курской области. Восемь тракторов «Фордзон», локомобили, сноповязалки... А до того, еще в Гражданскую, возил Ворошилова на Царицынском фронте. Среди прочих высокопоставленных пассажиров был и некто Сталин, на тот момент мало кому известный. Сын, сколько себя помнит, всегда был при отце, а стало быть, при технике. Словом, путь в инженеры для Сергея Непобедимого предопределен с младых ногтей. И сейчас, на 92-м году жизни, он ничуть об этом не жалеет. — Сергей Павлович, первое изобретение помните? — Глиссер. На паровой тяге. На конкурс для журнала «Знание — сила». Простая модель. Приз не выиграл, но получил благодарность за творческую изобретательность — первую в жизни. — Учиться в школе было легко? — Требовали много. Учителя старой школы. Правда, одно время ввели бригадный подряд в обучении: класс разбивался на несколько бригад, каждая выбирала того, кто будет отвечать урок по теме. Подразумевалось, что готовились все, но на деле — понимаете, да, какая жизнь для лодырей настала? Словом, этот метод прожил недолго. Зато помню, как нам читали телеграмму от Крупской — она ведала ликвидацией безграмотности. Крупская поздравила жителей Щигров с полным ликбезом в городе и районе. — Оружие в детстве тоже конструировали? — Не без этого. Пушку, например. Это тоже очень просто. Притащили от пакгауза ось старого плуга с двумя колесами. Водопроводную трубу обрезали, один конец сплющили. — Снаряд какой? — Неразрывной. Дети же! Картечь охотничья, но доску на 20 метрах разбивала в щепки. Правда, в Бауманке, куда поступил перед войной, я коренным образом сменил тему: диплом — «Ракетный комплекс повышенной дальности для борьбы с танками». С тем и пришел в подмосковную Коломну — в КБ машиностроения (КБМ) к Борису Ивановичу Шавырину. И остался почти на полвека. От инженера до генерального конструктора. — Из Бауманки на фронт просились? — И не раз. Отказ. Постановление Сталина: первые два курса — на фронт. Наш третий — продолжение учебы. Четвертый и пятый — на предприятия в качестве инженеров. Эвакуировали в Ижевск. В войну Удмуртия за сутки вооружала целую дивизию. Работал на станке с восьми вечера до двух ночи. В числе прочего собирал устройство для приема ленты пулемета «максим». Потом — учиться. Окончил все равно на два года позже — в 45-м. — Основной принцип конструктора Непобедимого... — ...Достался мне от замечательного конструктора Виктора Евгеньевича Воробьева: «Железку не обманешь». В начале 1950-х мы работали над устройством для метания глубинной бомбы. Нужна была специальная артиллерийская сталь, которой в наличии не оказалось. Сделали из нештатной стальной заготовки — что, в принципе, допускалось, но лучше бы не надо. Замглавного, Николай Александрович Доровлев — именно он в свое время предложил классификацию минометов: «ротный», «батальонный», «полковой» и так далее — даже ничего не спрашивал. Увидел не ту марку стали — и красным карандашом поперек: «Принять все меры предосторожности», с восклицательным знаком. Ну, вышли на природу — полигон над Окой. Подготовили изделие, укрылись в окопе. Взрыв. Установку разнесло, только осколки над головами. — И все из-за стали? Но ведь сами говорите: допустимо. — Причин любого ЧП почти всегда больше одной. В нашем случае еще и нарушили технологию термообработки. А году в 1953-м разорвало ствол нового безоткатного орудия — из-за маленькой волосковой трещинки в заготовке. Сняли директора завода-поставщика и еще нескольких работников. Чуть раньше вообще могли дело о вредительстве возбудить. Однажды нам понадобилась опытная партия мин для испытания этих самых безоткатных орудий. Завод был в Дзержинске, тогда Горьковской области. Стены обвалованы землей, проход на территорию со спичками — преступление, досмотр полный. Наши мины делала бригада из шести человек. Все — женщины, как наиболее добросовестные и дотошные работники. Бригадир — депутат Верховного Совета СССР. Мне намекнули, что стоять у них над душой не стоит. Я понял, побежал в город и купил для девушек конфет. Полковник Горденин из военной приемки похлопотал, чтобы с ними меня пропустили через проходную. Девушки сказали спасибо и вытащили бутылки с молоком — производство вредное, шестичасовой рабочий день и то самое молоко за вредность. Ну вот и картина вам: ночь, мы сидим кружком, едим конфеты, пьем молоко, а вокруг ящики с боеприпасами. Осколочные мины той же ночью поехали в Коломну. — Но оружие и боеприпасы обычно старались разносить по разным конструкторским бюро... — Старались. Только коллеги из оборонного НИИ подвели, и мы в Коломне все сделали сами. С этим, кстати, связана история моего знакомства с Дмитрием Федоровичем Устиновым, в то время ведавшим производством вооружений. Он проводил совещание, посвященное окончанию работ над безоткатными орудиями. Руководитель нашей «фирмы» Борис Иванович Шавырин — конструктор, обеспечивший нашу армию новейшими минометами во время Великой Отечественной, — выставил на доклад меня: «Ты делал, ты и рассказывай. И привыкай». Я назвался, объявил тему. Только изготовился, Устинов мне: «А ты хто такой?» Резко так вдруг. Я подумал, что министр не расслышал мое имя. Стал представляться вновь. А Устинов меня остановил: «Ты не робей. Я не для себя спрашиваю, хто ты такой, а вот для этих товарищей». И указывает на стол, за которым сидит руководство того самого НИИ, где подкачали с выстрелами для наших орудий. То есть специализированный институт спасовал, а коломенцы задание спасли. И с такого захода Устинов дальше спокойно разнес этот самый институт. — Урок аппаратной борьбы? — Устинову в этом помещении не надо было бороться ни с кем. Так что если это был и урок, то жизни государственного аппарата в целом. Урок жесткий и беспощадный. Впоследствии Устинов меня, можно сказать, полюбил и поддерживал во всем. В том числе в желании делать ракеты, а не минометы и орудия, как того хотел от меня Борис Иванович, великий мастер минометных дел. — Какие именно ракеты? — Разные. Противотанковые ракетные комплексы, ПТРК, — одно направление. Переносные зенитные, ПЗРК, — другое. Тактические и оперативно-тактические — третье. И немножко межконтинентальные стратегические ракеты, шифр «Гном». Первый советский ПТРК получил шифр «Шмель». К тому времени — был 1957 год — мы уже знали, что в этом направлении сделано за рубежом. Интереснее всего был французский противотанковый комплекс, поступивший на вооружение армии Франции годом раньше. — И вы его скопировали в «Шмеле»? — Начнем с того, что французская разработка сама по себе не нова: там использованы многие наработки конструкторов Третьего рейха. Действительно, общие решения у нас есть. Но смотрите: «Шмель» гораздо крупнее и тяжелее «француза». Они использовали бальзовое дерево — прочное и легче пробки; из такого Тур Хейердал делал плот «Кон-Тики». У нас такое, понятно, не растет. И при этом наша ракета летела дальше на треть — и с заметно большей скоростью. Решайте сами, копия это или нет. «Шмель» как первенец в новом, можно сказать, жанре советского оружия вызывал особый интерес в Минобороны. На очередные испытания приехали несколько генералов, мне до того неизвестных. На позиции меня стали спрашивать, я — отвечать, показывать. Слышу, два генерала из Генштаба говорят обо мне: «Смотри, какой толковый солдат, все про комплекс знает. Давай-ка бойца к нам в управление эвакуируем». Чуть не рассмеялся, но вовремя отошел. Дело в том, что я, как и многие коллеги, при выезде на полигон надевал обычный солдатский хабэ, хлопчатобумажную форму. Ею нас снабжали военные. Очень удобно, не боишься испачкаться. Но вот погоны рядового ввели высоких гостей в заблуждение. Из-за одежды у нас однажды случилась трагедия. Во время испытаний следующей противотанковой ракеты — «Малютки», одной из самых популярных в своем классе, боевая часть изделия взорвалась. Трое погибших, восемь раненых. 1964 год, только что успешно отстрелялись на выезде под Ленинградом, и вот — ЧП на собственном полигоне. Оказалось вот что: по технике безопасности испытателям предписана холщовая одежда, но тогда был жуткий мороз, и участники эксперимента надели полушубки. Трение, статическое электричество — и накопленного заряда хватило, чтобы взрыватель сработал до управляемого подрыва. — Самые сложные, нервные испытания когда: в начале, в процессе, в конце работы над изделием? — Везде свои прелести. Едва ли не больше всего нервов на демонстрации высшему руководству страны. Летом 1961 года нас истребовали в Капустин Яр — по сути, еще даже не военный космодром, а просто огромный полигон. Главный зритель — Никита Хрущев. — Автор изречения «Танки теперь не нужны. Всех их уничтожат ПТУРСы». — Это позже, в 1964 году, когда он «Малютку» в деле увидел. Но — да, Никита Сергеевич танки не ценил. Замечательный конструктор Жозеф Яковлевич Котин, работавший на Кировском заводе, представлял Хрущеву новые танки, свезенные на Капустин Яр. Точнее, должен был представлять — Никита Сергеевич и рта ему не дал открыть. Посмотрел на танки, сказал: «А я этих псов-рыцарей не заказывал», и дальше пошел. Мы показали «Шмелей», разнесли мишени на дистанции полтора километра. После испытаний видим, Хрущев в крайнем возбуждении, всех вокруг спрашивает: «Кто тут «Шмель»? Вот порадовали так порадовали...» На всякий случай напомню, что первые изделия управлялись по проводу — длинному, до трех километров, чтобы с запасом. Надежное дистанционное управление пока не изобрели. Провод интересный: микрокабель из трех медных жилок, а вокруг него — 36 шелковых ниток для прочности. Медь наша, шелк китайский. Но тут испортились отношения с Пекином, поставки шелка сократились, а потом и вовсе прервались. Попытались заменить их шелк на наш среднеазиатский — не устроило. — А через третьи страны все же китайский покупать? Не весь же Варшавский договор с Китаем рассорился. — Думали. И даже пытались. Но тут речь шла о больших партиях, нельзя рисковать. И раз представилась возможность перейти на советское в оборонной промышленности, хорошо бы ею и воспользоваться, правда? В конце концов мы обратили внимание на одну ткань, получившую распространение в начале 60-х, — лавсан, из которого делали рубашки, платья и прочую модную мануфактуру. Я увидел на одном из совещаний знакомого чиновника именно в такой рубашке. Попросил после совещания посмотреть поближе. Тот улыбнулся и распахнул пиджак. Но меня интересовал не фасон, а технические характеристики материи. Потом мы связались с разработчиками — Лабораторией высокомолекулярных соединений АН СССР, откуда и название «лавсан» — и подобрали нужный состав волокна. Все получилось. — Одно благоприятствование — и никакой конкуренции. Французам и прочим не снилось. — Почему никакой? Была, и еще какая. И благоприятствование было. В период активной работы над переносным зенитным комплексом «Стрела» — о котором чуть позже — к нам прикрепили два реактивных самолета с экипажами: мы в любое время могли вылететь с аэродрома Быково в Оренбургскую область на полигон Донгуз. На совещании на Старой площади Устинов говорил мне: «Подключай к своей теме любые «фирмы». Правда, потом мы месяцами сидели на этом самом оренбургском полигоне — безвылазно: приказ того же Устинова. На весь срок работ, неопределенный. Так вышло, что моя жена Лора Ивановна, ныне покойная, слегла с сердечным приступом. Ее положили в коломенскую больницу. А мне как раз лететь — на этот самый срок. Конечно, время от времени меня вызывали в Москву на совещания, но в Коломне я почти не бывал. Рассказал Устинову. Дмитрий Федорович, как всегда, нашел решение: «Лечению ее ты вряд ли поможешь. Поэтому ты лети, а мы тут по возможности организуем все как надо». Организовали: отдельная палата и телефон с прямым выходом на Донгуз. Каждый вечер ей оттуда звонил, хотя бы по десять минут. С семьями вообще иногда выходило жестоко. Когда мы работали над комплексом активной защиты танков «Арена», ведущий разработчик — человек молодой и женатый — столкнулся с тем, что нельзя предусмотреть никакими инструкциями: его стала ревновать жена. Поздние приходы домой? Не иначе как увлекся кем-то на работе! Он говорил, что занят важной разработкой. Она не верила. В конце концов все закончилось большим семейным раздором: молодому коллеге надоело каждый раз оправдываться. Тут, конечно, не тот случай, чтобы вмешиваться главному конструктору. Но я все же решил попробовать. КБ и без того секретное, а «Арена» — тайна тайн; что путного может сказать муж? Выкроил время, купил конфет и букет, поехал к супруге коллеги, когда тот, понятно, был уже дома. Она открыла. Потом уже рассказала, что подумала: пожилой мужчина ошибся адресом. Я назвался — понимая, что хотя бы что-то обо мне она слышала. Сели пить чай, я в общих чертах рассказал о том, что сейчас на работе у мужа напряженно — не упоминая, конечно, изделие, — и попросил ее набраться терпения еще на месяц-другой. Семейный конфликт был устранен, а коллеге стало гораздо легче работать; неоспоримая польза для дела. А что касается собственно «противотанковой» конкуренции... Коллеги-туляки параллельно с нами разрабатывали свое изделие — «Овод». Мы постоянно ездили на совместные стрельбы — в разных условиях: погода, климат. Однажды к нам на полигон приехал маршал Гречко, будущий министр обороны СССР, а тогда первый зам. Мы отстрелялись на отлично, а вот «Овод» несколько раз подвел. После стрельб накрыли небольшой стол в армейских палатках — как в шатрах. Гречко наскоро перекусил и уехал. А главный у туляков — по-видимому, расстроившись и немного перебрав — начал вести себя слишком шумно. Наш начальник охраны подошел к гостю и стал его урезонивать. Тогда гость просто плюнул ему в лицо. Ну я его выгнал с территории. Чуть позже ему пришлось уйти и из своей «фирмы». Формально — по собственному. «Овод» в серию, кстати, не пошел. — Как выбирались названия-шифры для изделий — «Овод», «Шмель», «Малютка», «Ока»? По какому-то принципу или случайно? — Когда как. Иногда шифр приходил от военных вместе с заказом на разработку той или иной темы. «Хризантема», например. Почему хризантема — когда речь идет о всепогодном, всесуточном и полностью автоматическом ПТРК? Иногда его выбирали мы. Шифр «Ока» для оперативно-тактического ракетного комплекса предложил я, заказчик и руководство отрасли с этим согласились. За годы работы в Коломне я привязался к этому месту. И наша фирма расположена на крутом берегу Оки. Помните, у Паустовского? «Всю нарядность Неаполитанского залива с его пиршеством красок я отдам за мокрый от дождя ивовый куст на песчаном берегу Оки». Впрочем, название не совсем от балды — ведь наша «Ока» может преодолевать водные преграды. — А вы сами Неаполитанский залив видели? Понятно, что допуск к высшим секретам, запрет на выезд из страны — но когда это было... — За границей был только один раз. Еще в ГДР. Привезли, увезли. О подробностях не будем. — Главным конструктором вы стали в 44 года в середине 1960-х. И очень скоро отказали своему основному доброжелателю — тому же Дмитрию Устинову, надеявшемуся на то, что вы доведете до конца уже сделанную в Коломне баллистическую ракету «Гном». Отношения не испортились? — Устинов выматерился первым же делом, как услышал об этом. Но, выслушав меня, сказал: «Все прощу, если сделаешь «Стрелу». В его реакции, как всегда, был комплекс причин. Устинов под разработку межконтинентальной баллистической ракеты помог мне со строительством опытного завода, обновил нам производство. Параллельно меня активно окучивали в Минобороны СССР — им нужны были тактические и оперативно-тактические ракеты. Наконец, одной из наших перспективных тем стала разработка ПЗРК — совершенно нового вида ракетного оружия. И еще противотанковые ракеты, над которыми мы продолжали работать. Столько задач! При этом мы были включены в межконтинентальный ракетный проект — тот, которым занимались очень многие «фирмы». И я решился попросить Устинова, чтобы нас — в том числе и по настоянию военных — целиком вернули к нашим ракетам. Не самым большим, но тоже очень нужным. — С нетрадиционным применением своего оружия часто сталкивались? — Сплошь и рядом. Боевики «Хезболлы» еще несколько лет назад обстреливали противотанковыми «Малютками» израильтян — не только машины, но и постройки. Гораздо раньше, во время вьетнамской войны, партизаны-вьетконговцы жгли с помощью «Малюток» американские самолеты — прямо на аэродромах, подобравшись на несколько километров. А противотанковыми же ракетами «Штурм» во время афганской войны успешно боролись с живой силой — с моджахедами, которые укрывались в горах. Били с вертолетов, дистанция два-три километра, а иногда все пять — и клали снаряд прямо в расщелину. Конечно, не кумулятивный, там особый выстрел. — Та самая вакуумная бомба? — Можно и так сказать. Хотя гораздо точнее все-таки — объемно-детонирующая боевая часть. Для поражения в укрытиях, в пещерах — очень эффективно. — Иными словами, «жертв больше, чем обычно». Вас что-то может увести от профессиональной терминологии, когда речь идет об оружии? — Очень многое. Только боюсь, что это будут совсем другие выражения — едва ли приемлемые для журнала «Итоги». Моей «Иглой» в августе 2002 года был сбит тяжелый вертолет Ми-26 на подлете к базе в Ханкале. Сто двадцать семь убитых — солдаты, офицеры. Мог ли я подумать в середине 60-х, когда вместе с коллегами вплотную взялся за тему ПЗРК, что нашими зенитными ракетами в нашей стране будут сбивать наши летательные аппараты?! — О приоритетах, если можно: первыми переносную зенитку все же выпустили мы или натовцы? Куда ни ткни — везде свое мнение. — Это объяснимо: в области разработки ПЗРК на определенном этапе мы шли нос в нос. Американский Redeye пошел в серию незадолго до нашей «Стрелы-2» — той самой, за которую Дмитрий Устинов обещал мне все простить. Ну так американцы и начали еще в середине пятидесятых, а наше КБ — еще при Борисе Ивановиче Шавырине — только в 1960-м к теме приступило. Только у нас и у американцев в основу были положены два принципа: «вижу — стреляю» и «выстрелил — забыл»; разработки остальных стран предполагали участие человека в управлении ракетой с земли. — Что было сложнее всего? — Конечно же, разработать тепловую головку самонаведения — по двигателю цели. Такие головки уже существовали — ракеты «воздух — воздух», корабельные ракеты, — но имели совсем другие габариты. На наши исходные данные специалисты качали головами и говорили: «Можно сделать, но в одном экземпляре и для музея». Тем не менее наши коллеги сделали для нас такую головку. Как и сколько ее доводили на полигоне Донгуз, чтобы ракета летела заданным курсом, отдельная история. Испытания шли очень трудно — и тут мне сообщают: из спецхранилища пропали две головки наведения, подготовленные к боевым стрельбам. ЧП небывалого масштаба. Контрразведка и прокуратура уже приступили к расследованию. Первая версия — шпионаж. Я, однако, подумал иначе. Вокруг — сотни километров степи, посторонние на полигоне исключались. Зато в корпусе, где мы собирали и проверяли изделия, еще не было решеток, и одно из окон, как заметили следователи, недавно открывалось. Зачем решетки, когда вокруг корпуса по периметру колючая проволока и будки с охранниками? «Ищите у охраны», — посоветовал я следователям. Нашли в цоколе одной из будок. Воришками оказались два солдата-охранника. Святая простота: совершенно секретные тепловые головки они украли для того, чтобы поживиться деталями для установки с цветомузыкой. — «Мы из них грузила делаем...» — Да, чеховский «Злоумышленник» в полный рост. И ведь взрослые же люди... Единственное, что я смог сделать, — указать в протоколе, что головки, украденные ими, б/у. Как сказали следователи, это могло смягчить наказание для «диверсантов». Трибунал был; не знаю, что с ними случилось потом. Нервов со «Стрелой-2» ушло уйма. Десятки тысяч пусков, чтобы наверняка: ведь у стреляющего защиты — лишь очки да каска... Когда работали по радиоуправляемым мишеням — ими служили списанные самолеты вроде бомбардировщика Ил-28, — одна из них после попадания падать не стала, а полетела дальше. Подбитая, горящая. Правда, снижаться она стала быстро — но недостаточно быстро для того, чтобы остаться в пределах полигона. Тут надо пояснить, что в каждую мишень перед полетом мы закладывали семь килограммов тротила. На всякий случай: вдруг ракета промахнется? Даем команду на подрыв — команда не проходит. А самолет все снижается и, судя по всему, приземлиться может в районе железной дороги — не так далеко от границы полигона. Всех подняли по тревоге. До места падения — слава богу, не на «железку», отнесло в сторону — добрались быстро. И несколько... остолбенели. Торчит самолет из земли — пожара не было, топлива мы заливали впритык, только немного дым идет, — а вокруг него четыре казаха суетятся, железки свинчивают. — Как они там оказались? — Жили в ближайшем поселке. Увидели падающий самолет, мотоциклы оседлали и быстрее нас к месту доехали. Мы — по возможности спокойно, хотя какое тут спокойствие — предложили им отойти и сказали, что это опасно. Ноль внимания и белозубые улыбки: «Нам, начальники, не впервой, все будет хорошо». Про семь кило тротила в хвостовой части они еще не знали. Пришлось сказать. Как они уехали, я не помню: были — и нет, вместе с мотоциклами. Хотя степь. Мы дождались саперов и подорвали все прямо на месте, чтобы не рисковать. Но с тех пор каждую нашу мишень сопровождал боевой истребитель. Ну и, конечно, не по себе стало, когда я услышал от Брежнева: «Наказать всех». — Где это было? На специальном заседании Политбюро? — Несколько повыше, чем даже Политбюро: Совет обороны СССР. Сверхсекретный орган военного управления страной. Собирались все на той же Старой площади, в комплексе ЦК КПСС. К примеру, на этом же заседании присутствовал маршал артиллерии Павел Николаевич Кулешов — как и я, в качестве приглашенного на совет, но не постоянного его члена. Состав Совета обороны никогда не оглашался. Точно известно одно: во главе его — генсек. Леонид Ильич Брежнев, стало быть. За свою жизнь я был на достаточном количестве заседаний самого высокого уровня. Но только на этом у охраны не было списков приглашенных лиц и никто не проверял документы перед входом в зал. Уже потом мне пояснили, что сотрудники охраны знали всех приглашенных в лицо. Тема — оснащение Сухопутных войск современными средствами ПВО. Докладчик — совершенно незнакомый мне полковник. Основные тезисы: на вооружении стоит много морально устаревшей техники, а оборонная отрасль не предлагает армии ничего нового. Притом что государственные испытания «Стрелы-2» уже подходили к концу — и, собственно говоря, именно поэтому я там и находился... Брежнев доклад выслушал. Он еще был молод, энергичен и говорил так же энергично. В общих чертах генсек призвал найти «виновных в серьезных упущениях в этой сфере обороны». И — да, «наказать всех». Исправил ситуацию Устинов. Он оценил ее как «переходную» — и тут же подробно представил Брежневу и председателю Совмина СССР Косыгину «Стрелу-2». Только там я до конца понял, что произошло: многие участники заседания — высшая степень допуска! — впервые узнали о том, что по современным летательным аппаратам можно бить с плеча и что такое изделие уже есть в СССР! Брежнев смягчился. А Косыгин стал задавать вопросы: характеристики ракеты, сколько стоит, как быстро можно наладить производство. На некоторые ответил я — как руководитель головного предприятия... — А почем за штуку, кстати? — Дорого. ПЗРК вообще недешевое удовольствие. Это вам не «Малютка», которая в производстве шла по 500 рублей — стоимость черно-белого телевизора... Но все равно гораздо дешевле, чем любой самолет. Своих денег «Стрела», надеюсь, стоила. Нет, правда, хорошее оказалось изделие, надежное. Что в Египте на жаре, что во Вьетнаме при стопроцентной влажности. 205 американских самолетов сбили нашими комплексами. — Позднейшие «Стрелы» и «Иглы» вашей работы против американского «Стингера» 80-х: попробуем по прошествии времени объективно оценить, кто в чем оказался лучше? Вот наши стингеры в чем выигрывали? — А почему, интересно знать, вы не говорите «их стрелы»? Ничего, что еще «Стрела-3», принятая в СССР на вооружение за семь лет до «Стингера», умела сбивать самолеты на встречных курсах? Собственно говоря, именно в этом была изюминка американской разработки. К нам в Коломну «Стингер» попал году в 1987-м, когда наши войска захватили в Афганистане партию. Идеология построения оказалась примерно общей, как и конструкторские решения. Мы использовали для охлаждения азот, американцы — аргон, а принцип был практически тот же. К тому же «Стингер» — изделие капризное. Наши могли падать на грунт с высоты плеча или уходить на полтора метра в воду, а потом стрелять. Со «Стингером» это не пройдет в силу одного его бесспорного преимущества: электронная начинка у «американца» куда более компактна и совершенна, чем наша. А вот по стрельбе в условиях помех «Игла» оказалась куда более эффективной. И во многом другом. Не мое мнение, это объективный вывод согласно характеристикам. Мы вообще стремились к максимальной простоте в использовании. Например, боевая часть ракетного комплекса «Точка» — дивизионный тактический, полтонны взрывчатки, дальность до 70 километров — могла быть заменена всего за 15 минут. — С неисправной на исправную? — Бывает всякое, но вот «Точка» за тридцать лет не подвела армию ни разу. Так что с осколочно-фугасной на специальную. Мы много лет не уточняли, что у нее за специальность. Могу лишь сказать, что для ее разработки мы сотрудничали с ядерным центром в закрытом городе Арзамас-16 и лично с академиком Харитоном. — И как чувствовали себя на испытаниях? — Это не так ошеломляет, как применение кассетной боевой части — а вскоре у «Точки» появилась и такая. Слава богу, что использование этого вида вооружений — обычных вооружений! — существенно ограничено. Но не мы первыми придумали кассетные бомбы. С «Точкой» были неприятности в самом начале серийного выпуска — но не по нашей вине. На меня в ЦК КПСС пришло письмо. Ни много ни мало от командующего Сухопутными войсками Павловского: «Главный конструктор Непобедимый сдал в серийное производство недоработанный комплекс». Что обиднее всего, письмо касалось тех дефектов, о которых мы знали и били во все колокола. Если коротко, в состав комплекса входила специализированная ЭВМ. По характеристикам нормальная машина, мы с ней потом постоянно имели дело. Проблема была в ее производстве на заводе одной из среднеазиатских республик. — Как с тем среднеазиатским шелком, который не подходил для кабелей управления противотанковых ракет? — Хуже. Гораздо хуже. Шелк не подходил под конкретную задачу, а это просто не работало. Многие схемы были не пропаяны до конца. И это для оборонного заказа, представьте. Обо всем этом я писал даже первому секретарю ЦК компартии этой самой республики. Ответа не получил. Так до серии и дошло. Правда, нет худа без добра: разразился скандал, обвинения с нас были сняты, а я под это дело выбил нам собственные цеха для электронной техники. — Как получилось, что ваша ракета «Ока» была уничтожена по знаменитому советско-американскому договору о сокращении ракет средней и меньшей дальности? — ...И меньшей, да. Которая начинается от 500 километров. Можно представить, что было со мной, когда на следующий день в газете «Правда» я вижу список ракет, подлежащих уничтожению. Среди них — SS-23 по натовской классификации, то есть наша «Ока». Максимум которой 400 километров. Тогда я думал, что это трагическая ошибка. Сейчас — что это измена. Что это за договор, по которому одна из стран уничтожает оружие, которого не было в документе? Но тогда я был исполнительным человеком. Видел многое — и не знал о том, что ликвидация «Оки» стала одним из требований американского госсекретаря Шульца, выдвинутых им Горбачеву. Генеральному секретарю был представлен меморандум к переговорам с Шульцем: «Оку» ни за что не сдавать, хотя американцы будут требовать. Но, к изумлению маршала Ахромеева, начальника Генштаба СССР, и дипломата Добрынина, руководившего международным отделом ЦК КПСС (от него и дошли подробности переговоров), Горбачев сказал Шульцу «договорились». — Позже Горбачев утверждал, что «с легкой головкой» «Ока» могла лететь и на 500 километров. — Как главный конструктор «Оки» заявляю однозначно: ни с какой головкой — легкой ли, тяжелой — «Ока» на такое расстояние летать не могла. Ни двигатель, ни твердое топливо, ни конструктивные особенности не позволяют. Все военные возмутились, а я все же решился на обращение к руководству страны. Меня вызвали в Москву, я сделал сообщение на совещании у начальника Генштаба. Подготовил письмо Горбачеву, которое подписали министр обороны и начальник Генштаба, глава КГБ, министр оборонной промышленности, президент Академии наук... В результате было принято решение: провести пуск «Оки» на самое большое возможное расстояние. Говоря проще, на полигоне Капустин Яр «Оку» подготовили к пуску на 500 километров. Что, как я уже сказал, невозможно. Поэтому я послал телеграмму: «Как главный конструктор пуск на данную дистанцию запрещаю, ответственности за последствия не несу». Стрельбы к вечеру отменили. Позже я на одном из приемов получил возможность поговорить с самим Горбачевым — не столько об «Оке», сколько о создании на базе «Оки» нового комплекса «Искандер», по которому запаздывало решение Политбюро. Нужно сказать, что здесь Горбачев не подвел. Решение было подписано, работа над «Искандером» началась. — Название ваше? — Заказчика. В честь Александра Македонского. Дальность 280 километров, огромное отставание от предыдущего изделия. И минус специальная часть как таковая. Свои преимущества есть и у него, конечно. Подробно о них не будем, напомню лишь об известной способности «Искандера» попадать точно в цель — как говорят военные, «в колышек». Но шаги назад очевидны. К тому же именно тогда, в конце 80-х, начались изменения в КБ. Создали, как везде, совет трудового коллектива по новому закону о госпредприятиях. Довольно скоро выяснилось, что этот совет мне не помощник. Возникло двоевластие, что невозможно на оборонном предприятии. И все под лозунгом «Больше демократии, больше социализма». В 1989 году СТК предложил разделить должности главного конструктора и руководителя предприятия и провести выборы этого самого руководителя. Я принципиально против. Написал заявление об отставке с обоих постов, отдал. Мне его подписали. Почти сорок пять лет моей работы в Коломне — из них четверть века руководства — окончились. — Но не с неба же этот СТК свалился — свои же люди, сотрудники. — Более чем. Совет возглавлял некто Болдырев. Он давно работал в КБ и однажды провалил весьма важное дело, за что получил от меня публичный нагоняй. Несколько лет работы, 4 миллиона советских рублей впустую. Это он мне и предъявил, когда я спросил его, в чем дело: «А помните, вы меня тогда отчитали!.. Когда-то я входил к вам и руки держал по швам, но теперь чувствую себя на равных». При этом я никого не ставил перед собой по стойке смирно. Спрашивать — спрашивал, и строго. Это обязательно. — И что потом? — Уже больше двадцати лет работаю у коллег в ЦНИИ автоматики и гидравлики — всегда с ними дружили, десятки лет. Путин с юбилеями поздравляет, Медведев грамоты дает. Коллеги в Коломне делают успехи, чему я очень и очень рад: одна «Игла-С» стоит двух-трех обычных «Игл» — а всего-то одна буква! Не жалуюсь. И никогда не жаловался. Только все чаще думаю, как бы оно повернулось, если бы моя мама все же забыла меня в поезде. Как она рассказала, был такой случай вскоре после моего рождения: ехала мама со мной годовалым, вышла на станцию за кипятком — а поезд ушел. Мама, представьте себе, сумела догнать состав — срезала дорогу до разъезда, где, как ей подсказали на станции, поезд задержится надолго. Когда она влетела в вагон, соседка сказала ей: «Если бы вы не появились, я бы вашего мальчика себе взяла». Вот я и думаю: что было бы? Юрий Васильев Досье Сергей Павлович Непобедимый Родился 13 сентября 1921 года в Рязани. В 1945 году окончил МВТУ имени Баумана, специальность — «инженер-механик по боеприпасам», тема диплома — «Ракетный комплекс повышенной дальности для борьбы с танками». Был направлен в Коломну в СКБ-101 (впоследствии — Конструкторское бюро машиностроения, ныне — ОАО «НПК «КБМ»). Работал там вплоть до 1989 года — инженером-конструктором, первым заместителем главного конструктора (с 1961 года), начальником и главным конструктором (с 1965 года). Генеральным конструктором КБМ назначен в 1988 году. В 1956 году возглавил группу по разработке противотанковых ракетных комплексов. В числе разработок — «Шмель» (1960), «Малютка» (1963). В середине 1970-х КБМ выпускает первую в мире сверхзвуковую противотанковую ракету «Штурм». В 1960-е годы завершил разработку первых отечественных переносных зенитно-ракетных комплексов «Стрела-2» (1968). Под его руководством появились «Стрела-2М» (1970), «Стрела-3» (1973), «Игла» (1981). В 1975 году КБМ разрабатывает тактический ракетный комплекс «Точка» (в 1988 году — «Точка-У»). В 1980 году появляется оперативно-тактический ракетный комплекс «Ока». Лауреат Ленинской премии (1964 год), трижды лауреат Государственной премии, Герой Социалистического Труда (1971 год). Кавалер трех орденов Ленина. Автор более 350 научных работ и изобретений. Член-корреспондент АН СССР с 1984 года. С 1991 года — член-корреспондент РАН.