Новый взгляд на известную войну

К 150-летию начала Крымской войны

В этом году исполняется 150 лет начала Крымской войны (1853-1856 годы). Введением в нее был грозный фейерверк в Синопской бухте на северном берегу Малой Азии, где разлегся еще опасный для России "больной в Европе" (по саркастическому определению Николая I) – Оттоманская империя. Тогда вспыхнул порохом, просмоленным деревом и полотном парусов турецкий флот, настигнутый здесь эскадрой адмирала Нахимова. Последнее в мировой истории сражение парусников было счастливым для русского оружия. Но мажорная увертюра имела минорный финал. Он не стал позорным благодаря героической обороне Севастополя, стойкости Кронштадта, фортов Архангельска и Петропавловска-Камчатского, где союзники (англичане и французы) пытались оттеснить Россию с балтийских, беломорских и тихоокеанских берегов, так же как и с черноморских с помощью турок. Никаких приобретений агрессоры не сделали, даже разрушенный Город Славы остался за Россией, которая нигде не уступила ни пяди земли. Однако поражение в той (считай, первой мировой) войне имела для победителей Наполеона такие последствия, которые ощущаются по сей день. Публикация С.Н. Киселева, увидевшая свет в альманахе "Москва-Крым" (вып. 3, М. 2001), по-новому, оригинально трактует последствия для всего мира Крымской войны. Ведь мы привыкли к классическому: Крымская война показала техническую осталось Николаевской империи... и т.д. Нет, читайте работу С.Киселева, эта война в первую очередь показала непоколебимую позицию Запада в отношении Колосса, у которого "ноги" хотя и слабеют временами, отнюдь не "глиняные". Того Запада, которому мы нет, нет, да и набиваемся в друзья, набивая себе шишки. Запад по необходимости может быть нашим союзником, оставаясь ревнивым конкурентом, но другом не будет никогда. Нам в истории достался "главный приз" – обширнейшая евразийская территория, по сути – субконтинент, богатейшая кладовая планеты. А такое не прощается... Сергей Сокуров Восточная (Крымская) война 1853-1856 гг. занимает место в истории среди крупнейших и наиболее драматичных международных конфликтов. В той или иной степени участие в ней приняли все ведущие державы мира того времени, а по своему географическому размаху до середины XIX столетия она не имела себе равных. Все это позволяет считать ее своеобразной "протомировой" войной и, вместе с тем, Крымская война может рассматриваться как первая чисто "геополитическая" война, а также как война цивилизационная. Она имеет очень сложный генезис. В ее основе лежал тугой клубок межгосударственных противоречий, разматывая который, дотошный исследователь может проследить логическую нить всей европейской истории от начала Нового времени до наших дней. Итоги Крымской войны прямо или косвенно оказали существенное влияние на исторические судьбы Европы, да и всего мира в целом. По нашему глубокому убеждению, всемирно-историческое значение Крымской войны, прежде всего, состоит именно в том, что она наглядно и убедительно провела линию цивилизационного раздела между Россией и Европой, которой последняя неукоснительно придерживается до сегодняшнего дня. Европа сама возвела вдоль своих рубежей "китайскую стену" духовного, культурного, исторического и политического отчуждения от России, о которую с завидным упорством постоянно расшибают свои скудоумные и слабые головы сменяющиеся поколения русских западников. Крымская война интересна еще и тем, что в ходе ее впервые появляются столь хорошо известные нам ныне проекты расчленения России. Причем страсть к составлению этих планов охватила не только руководителей воюющих государств, но и членов политических кружков, салонных завсегдатаев и частных лиц. Идейный вдохновитель войны сэр Генри Джон Пальмерстон в марте 1854 г. вручил членам британского кабинета меморандум, который он сам определял как "прекрасный идеал войны". В этой записке с заоблачных высот полета своей геополитической мысли он обрисовал карту послевоенной Европы: "Аландские острова и Финляндия возвращаются Швеции. Некоторые из немецких провинций России на Балтике уступаются Пруссии. Польское королевство восстанавливается как барьер между Германией и Россией. Молдавия, Валахия и устье Дуная передаются Австрии... Крым, Черкесия и Грузия отбираются у России; Крым и Грузия передаются Турции; Черкесия объявляется независимой или соединяется с султаном узами сюзеренитета". Наполеон III в широте замыслов не уступал английскому виконту. Он считал возможным передать Дунайские княжества и Бессарабию Австрии, Кавказ и Крым – Турции, а Польше – либо предоставить независимость, либо включить ее в состав Пруссии. Что же касается Пруссии, которая самим своим национальным существованием была обязана России, то даже там приобрела влияние либеральная группа, объединившаяся вокруг выходца из старинного банкирского дома – профессора гражданского права Бетмана-Гольвега, не устоявшая перед искушением включиться в раздел русского наследства. "Я вспоминаю объемистый меморандум, – писал великий Бисмарк, – циркулировавший среди этих господ... В нем указывалась цель, к которой якобы должна стремиться Пруссия, как авангард Европы, а именно: расчленение России, отторжение от нее прибалтийских стран с Петербургом включительно, в пользу Швеции и Пруссии, а также восстановление Польши в ее максимальных границах, остаток же России должен быть расколот на Великороссию и Украину (независимо от того, что большая часть последней уже включалась в Речь Посполитую!) – и такими детскими утопиями тешились эти, в других отношениях далеко не глупые, головы Бетмановской партии, разыгрывая из себя государственных мужей и считая возможным третировать в будущей Европе 60-миллионную великорусскую массу, как мертвое тело, без риска сделать из нее естественного союзника любого врага Пруссии". Тем не менее, подобные "детские утопии" оказались на редкость живучими в Германии, что в будущем привело к многомиллионным жертвам и катастрофе Третьего рейха. Европейская периодическая печать в годы Крымской войны охотно помещала на своих страницах статьи, подобные "Славянским письмам" польского эмигранта Христиана Островского, в которых Россия живописалась как "наиболее страшное скопище народов, какое когда-либо существовало". Призывая восстановить Польшу в допетровских границах, Островский подчеркивал, что на это "должны быть направлены стремления всех тех, кто хочет предохранить древнейшую часть цивилизованного мира от московского варварства, и кто не желает ни себе, ни своим детям стать рабами Николая и его наследников". Примечательно, что со своим пламенным воззванием польский революционер обращался именно к тем "светочам цивилизации", которые в своих колониях, занимавших большую часть мира, установили режим такого жуткого варварства, которого никогда не знала не только Россия, но даже шляхетская Польша. В современной историографии, как зарубежной, так и отечественной, распространено мнение, что не следует серьезно воспринимать проекты расчленения России эпохи Крымской войны. Однако сегодня достаточно взглянуть на политическую карту, чтобы убедиться в противоположном. Поэтому не будет большим преувеличением мысль о том, что защитники севастопольских бастионов отстояли в своей героической борьбе не только честь России, но и ее целостность. Позволим себе также утверждение, которое на первый взгляд может показаться парадоксальным, – ее предыстории и дипломатической подготовке. Ходу боевых действий посвящены тысячи научных статей и монографий, опубликовано множество записок и мемуаров участников событий, в музеях сохраняются подлинные реликвии тех дней. Мы знаем, что в годы войны произошли последнее сражение парусных флотов и первый бой между паровыми кораблями, что была успешно осуществлена крупнейшая до начала Первой мировой войны десантная операция, что плотность артиллерийского огня на 6,5 версты фронта под Севастополем была превзойдена лишь шестьдесят лет спустя под Верденом, что расхожее мнение, будто бы основная причина наших неудач заключалась в лучшем вооружении союзных войск, не совсем соответствует действительности. Мы также знаем, сколько подвод было мобилизовано для перевозки воинских грузов, какая кличка был, а у терьера – любимца 17-го уланского полка Легкой бригады британской кавалерии, знаем, что первые военные фоторепортажи были сделаны в Севастополе и там же появились первые сестры милосердия, что наших пленных держали в кандалах, а английских и французских во внутренних губерниях "варварской" России встречали цветами и пирожными. Мы должны быть безмерно благодарны всем тем, кто любовно сохранил для нас свидетельства той далекой эпохи, и тем, кто сегодня на крымской земле пытается увековечить память о ратном подвиге русских воинов. Однако мы не можем не учитывать тот факт, что, несмотря на знание многих деталей, события Крымской войны – крупнейшего международного конфликта с 1815 по 1914 гг. – остаются на периферии массового общественного сознания даже у нас в Крыму. Польский ренегат Михаил Чайковский писал, что "осаду Севастополя можно сравнить с осадою Трои". Действительно, как по своему эпическому размаху, так и по восприятию эти два события ощущаются сегодня многими нашими современниками как явления почти одновременные, погруженные в глубокую древность. Над сознанием остальных до сих пор довлеет оценка Ленина: «Крымская война показала гнилость и бессилие крепостной России». И в соответствии с этим «приговором» схватка одинокой России с коалицией самых могущественных держав мира за свое национальное существование рассматривается лишь как исторически необходимая прелюдия к назревшему этапу реформ самодержавного строя, первой из которых стала отмена крепостного права. Не противореча действительности, ленинская формулировка нисколько не приближает нас к философско-историческому осмыслению Крымской войны, которая совсем не случайно отделена практически равными хронологическими отрезками от Великой Французской и Великой Октябрьской революций. Главным итогом поражения победоносной империи стал слом царистского самосознания русского народа, что является самой характерной чертой второго периода российской имперской истории. Еще накануне войны, по меткому замечанию П.А Валуева, Россия представляла собой "гладкое поле, где воля правительства не встречает преград". Она была надеждой и оплотом всех контрреволюционных сил. Сидя в оренбургской глуши, мудрый ученый-востоковед В.В. Григорьев делился своими заветными мыслями с одним из корреспондентов: "Крымская война будет иметь своего двойника в Империи. Дай Бог только, чтобы роль французов и англичан досталась в этой компании народу, а роль России – помеществу". Что и случилось. Прошло не так уж много времени, и Россия стала центром мировой революции, и в этом также проявляется всемирно-историческое значение Крымской войны. Поражение России в Крымской войне привело к утрате ею руководящей роли в Европе, которую она играла на протяжении сорока лет. На континенте сложилась так называемая "крымская система", основу которой составлял направленный против России англо-французский блок. Статьи Парижского мирного договора нанесли чувствительный удар по самолюбию Российской империи. Самой тяжелой из них была та, которая запрещала ей иметь на Черном море военный флот и строить береговые укрепления. Однако, по большому счету, Россия заплатила намного меньшую цену за поражение, чем могла бы, при условии более успешных военных действий со стороны союзников. Новый российский император-реформатор Александр II заявил об отказе от принципов Священного союза, а его новый министр иностранных дел А.М. Горчаков высказался, что впредь Россия будет проводить "национальную" политику. Однако на практике оказалось, что это были всего лишь слова. Власть предержащие в России так и не усвоили уроков Крымской войны. Реформы худо-бедно продвигались, "национальная" политика не проявляла признаков жизни. "Русские умы" по-прежнему искали себе пропитания на европейских свалках. "Железный канцлер" Горчаков до сих пор числится среди героев "русского национального сопротивления", но и при жизни этого прославленного однокашника Пушкина существовали иные точки зрения. "После Крымской войны, – писал И.С. Аксаков, – наступил в истории нашей дипломатии тот период ничтожества, позор которого не только не потонул в блеске наших достославных военных подвигов 1877 г., но, напротив, сумел затмить даже и этот блеск; период, который венчался Берлинским трактатом, этим срамным клеймом, выжженным на челе победоносной России, – период, в котором только и есть одна блистательная страница – дипломатический отпор дипломатическому общему на нас походу Европы во время последнего польского мятежа, – но и этот отпор произведен был нашей дипломатией не самою по себе, а под натиском общественного мнения России". Сегодня проводятся пышные юбилейные торжества, посвященные памяти выдающегося дипломата. Звучат предложения основывать российскую внешнюю политику на принципах, заложенных А.М. Горчаковым, то есть принципах дипломатии проигравшего войну государства... Московский литератор С.Н. Семанов предложил недавно для всех, кто занимается в современной России политикой, ввести экзамен на предмет понимания уроков Крымской войны. В случае если это предложение будет принято, то в качестве учебного пособия хотелось бы порекомендовать книгу Н.Я. Данилевского "Россия и Европа", которая является результатом самого масштабного и глубокого философско-исторического, социологического и геополитического осмысления итогов Крымской войны. Н.Я. Данилевский пришел к выводу, что единственным плодотворным принципом для российской внешней политики является принцип русского национального эгоизма. Сегодня не стоит вслед за канцлером Горчаковым провозглашать на весь мир, что Россия намеревается проводить национальную политику, необходимо просто проводить ее в жизнь. И если такое произойдет, то этот усвоенный российскими лидерами урок Крымской войны уже на наших глазах может приобрести всемирно историческое значение.