Перемены против застоя или стабильность против потрясений?

Точка зрения

Российские выборы, с одной стороны, завершились вполне предсказуемо. У «Единой России» около 50% голосов и более 50% мандатов в Госдуме. В 2003 г. у единороссоов было лишь 37%. Но с другой стороны — у этой победы горьковатый привкус. Ведь планку ожиданий завысили предыдущие выборы, где ЕР набрала две трети голосов, да и все соцопросы давали ей в 1,5 раза больше сторонников, чем трем другим проходным силам вместе взятым.

Видимо расхождение итогов выборов с социологией – во многом результат низкой явки, неприхода части избирателей ЕР на участки то ли из-за уверенности, что она все равно победит, то ли из-за разочарования в ней. Однако и это объяснение недостаточно. Ведь в 2003 году явка была заметно ниже, да и в 2007-м чуть ниже. Наконец, нельзя не видеть, что абсолютное большинство в Госдуме «единороссы» обеспечили за счет победы в национальных республиках.

16 лет Коля и 18 лет Путина – велика ли разница?

Но несмотря на горький привкус победы ЕР, избрание Владимира Путина президентом в марте 2012 выглядит практически предопределенным. А значит нынешняя власть в России сохраняется еще на 6 лет — до 2018 г.. При этом имеется в виду не просто власть политической силы, но и власть первого человека в стране, ставшего и. о. президента в канун 2000 года.

Хороша или плоха почти 20-летняя консервация политического режима? Да, хорошо известно, что Гельмут Коль возглавлял ФРГ 16 лет, Франсуа Миттеран Францию – 14, а Таге Эрландер Швецию – 23 года (с 1946 по 1969 – абсолютный рекорд для демократической страны).

В ответ, конечно, можно сказать, что, дескать, выборы во всех упомянутых странах отличались от выборов в России, и у всех упомянутых лидеров были шансы проиграть. Это правда. Но также очевидно, что все социологические измерения свидетельствуют о подавляющем преимуществе «Единой России» и Владимира Путина. Это, думается, в глубине души понимают и оппозиционеры, и их сторонники, решившие просто не ходить на выборы или поддержать какие-либо другие силы и лица. Наконец, при всех фактических отличиях между западными выборами и российскими сходства в атмосфере вокруг них куда больше, чем между российскими и советскими. И не только в том, что оппозиционные кандидаты присутствуют в бюллетенях и приобретают немало мест в парламенте.

Ну не мог в Советском Союзе ведущий телевизионный журналист публично заявлять, что не будет участвовать в выборах, как делает Константин Эрнст. Тем более не могло в Советском Союзе государственное информагентство распространять на английском языке информацию о том, что дело Ходорковского – это политическая вендетта Владимира Путина, как делало РИА «Новости» – преемник советского АПН.

Не могло в СССР в дочернем издании государственного информагентства (каковым являются «Московские новости» относительно РИА «Новости»), да и вообще, где угодно, кроме самиздата появляться слова «Президент откровенно слаб и не пользуется поддержкой политических элит ни внутри страны…», «премьер-министр есть воплощение абсолютного зла» и т.д. и т.п. (Правда.ру) Наконец нельзя не заметить, что это были первые выборы, где «Единая Россия» участвовала в федеральных дебатах».

Но для тех, кто изначально разочарован этими выборами, вышеприведенные утверждения практически ничего не значат. Ведь раз, несмотря на эти факты, никто, кроме «единороссов» и Путина не имеет шансов на победу, то эти факты не играют принципиальной роли.

Почему «ждут перемен»

Понимаю, что долговременное пребывание любой политической силы, тем более одного человека на политическом Олимпе, несет в себе угрозу «бронзовения власти» и ее слепоты к новым явлениям, соблазна без конца пользоваться старыми подходами, игнорируя вызовы времени. Таких примеров множество в истории во времена разных цивилизаций.

Наконец, нынешняя Россия, несмотря на заметный экономический рост, сказавшийся на благосостоянии почти всего населения, остается страной множества проблем. Среди них и коррупция на различных уровнях власти, ведущая к «распилу» огромного куска бюджета, и более резкие, чем в Европе социальные контрасты, и очень медленная модернизация.

Все эти проблемы возникли далеко не вчера и существовали в 1990-е (тогда вообще думали не о модернизации, а о выживании, правда бюджет был скудный для распила, зато можно было продавать нефть под видом «скважинной жидкости», не платя с этого налогов). Но сама долговременность проблем порождает закономерное недовольство.

Кроме того, есть широкий слой людей, который хочет обновления власти и вообще перемен в стране просто в силу своего психологического склада. Во времена «оранжевой революции» автор этих строк безошибочно мог определить позицию многих достаточно отдаленных знакомых, только благодаря представлению об их психологии, хотя о политике с ними ранее не говорил.

Психологический склад не является для человека постоянным на протяжении всей жизни. Переход от юношеского бунтарства к зрелому консерватизму – достаточно распространенное явление. Но все времена, во всех обществах было множество молодых людей, которые могли бы повторять – «перемен требуют наши сердца».

Что же касается России, то там сформировалось поколение молодых людей, воспринимающих нынешнюю стабильность как данность, зачастую утомительную, и в силу возраста никак не может помнить, как под песню Цоя и карканье сахаровщины начались воистину сокрушительные перемены.

Впрочем, очевидно, во-первых, что Советский Союз тогда перемен объективно требовал и сама по себе идея перемен не может быть ни хорошей, ни плохой (все зависит от их характера). И отрицать перемены в принципе недопустимо, поскольку, как известно, все равно все течет, все меняется.

Во-вторых, не может подлежать никакому сомнению право народа менять свою власть в результате выборов, а следовательно – политическая конкуренция. Однако дело-то в том, что данная вещь справедлива в принципе, теоретически. А в конкретных условиях расширение демократии и политической конкуренции зачастую влекло огромные жертвы. И забывать об этом не следует.

О деструктивной демократии

Так, одна из самых страшных трагедий ХХ столетия, это массовые убийства армян в Османской империи. Империя эта существовала более 6 веков, они были отмечены многими жестокостями над входящими в нее народами. Но существовали там и другие моменты. На дисках классической османской музыки в исполнении Кудси Эргунера написано «Османская империя – империя терпимости», и эти слова также имеют под собой почву. В свое время Турция дала приют изгнанным из Испании евреям. А первая система нотной записи в стране была создана армянином.

Еще в 1856 г в империи было провозглашено равенство граждан перед законом независимо от вероисповедания, в 1869 идея равноправия всех подданных была развита в законе о гражданстве, провозгласившем османами всех жителей страны. В 1876 г. в стране была принята конституция с введением всеобщего избирательного права. И вот уже после этого стали происходить случаи массовой резни армян, которые приняли наибольший масштаб после прихода к власти в Стамбуле реформаторов-младотурок, которые ускорили европеизацию страны.

И все это закономерно. В феодальном Османском государстве все религиозные и национальные группы находились на строго отведенных им местах. Место армян, как и прочих немусульман, было отнюдь не почетным, но с другой стороны такое их положение в известной степени сдерживало гнет, поскольку власть не видела в них особой опасности. С переходом к всеобщему прямому равному и тайному избирательному праву каждый армянин становился обладателем голоса на выборах. Поэтому начинала работать логика – чем меньше в стране армян и вообще представителей других народов, тем монолитней парламент. Кстати из 275 депутатов османского парламента, избранного в 2008 г. было лишь 142 турка и 202 мусульманина.

В австрийской половине Австро-Венгрии, не было резни на национальной почве, но после того, как в 1907 году ввели всеобщее избирательное право на выборах в нижнюю палату парламента (рейхсрат), она оказалась неработоспособной, поскольку радикально изменилась соотношение между австронемецкими депутатами и представителями славянских народов. Каждая сторона тянуло одеяло на себя, и никто не имел контрольного пакета голосов. Паралич парламента предвещал распад империи, до которого оставалось совсем немного.

Да, здесь речь идет о многонациональных странах. Однако не только многонациональность усложняет существование демократического парламентаризма. Испания 1930-х была куда более монолитным в этническом плане государством, чем Османская и Австро-Венгерская Империя. И тем не менее ее избранный в 1936 г. на свободных выборах парламент так никогда и не собирался в полном составе. Последовала почти трехлетняя опустошительная гражданская война. И неверно будет связывать эту войну только с противостоянием между коммунистами и фашистами.

Если бы не было в стране ни одних, ни других, итогом выборов все равно стала бы гражданская война, такая же как многочисленные гражданские войны в Латинской Америке ХIХ ст., где были демократические конституции и не было ни фашистов, ни коммунистов. Ибо ключ к испанской трагедии, на мой взгляд, находится в еще довоенных словах президента страны, буржуазного республиканца и выдающегося эссеиста Мануэля Асаньи: «Тысяча попов не стоят одного убитого республиканца».

Я не собираюсь винить в трагедии одного Асанью и его единомышленников – наследники инквизиторов сами немало поспособствовали таким настроениям. На них лежит своя доля ответственности за кровь.

И не дело настоящей статьи выяснять, чья вина больше. Все эти примеры приведены для того, чтобы показать – смена власти в результате демократических выборов может повлечь за собой катастрофические перемены, а сама демократизация приводить и к параличу власти и кровопролитию.

О созидательной демократии

Разумеется, есть – и куда больше – примеров успешного развития государств в условиях демократии. И в тех случаях, когда страна долгое время управлялась одним лидером (Франклином Рузвельтом, Гельмутом Колем, Франсуа Миттераном), и даже в тех случаях, когда правительства часто менялись. Последнее обстоятельство не помешало послевоенной Италии быстро преодолеть большую часть отставания от ведущих держав континента. Впрочем, в итальянском случае правомерно говорить о смене правительств без смены власти, ибо все кабинеты министров того времени формировались ведущей партией страны, христианскими демократами.

Почему же в этих случаях демократия помогала развитию?

Летом 1813 г. ныне малоизвестная английская поэтесса Кэтрин Фаншоу описала беседу между лордом Байроном и тогдашней первой леди европейской литературы мадам де Сталь.

«Мадам де Сталь была поражена, узнав, что наша безупречная конституция нуждается в радикальных изменениях и что Великобритания – этот несокрушимый бастион, на самом деле слаба, раздроблена и стоит на грани катастрофы. Такой, по крайней мере, она предстала перед ней со слов ее противника в споре Чайльда Гарольда, чей пессимизм рос пропорционально ее воодушевлению. Поскольку иностранцы не понимают, что любая оппозиция правительству уживается с послушанием и преданностью ему, удивление мадам де Сталь было безгранично. Мне кажется, она точно отозвалась на этот плач по утраченной свободе: «И вы не цените того, что можете свободно рассуждать об этом даже при слугах!».

Поэт Байрон не оказался в данной ситуации пророком. Ничего похожего на катастрофу его страна не испытала в ближайшие годы и десятилетия. Возможно, неправа была насчет него и мисс Фэншоу – не легко говорить о преданности и послушании английскому правительству лорда, ставшего изгоем в своей среде. Но уж точно она права насчет куда большего числа своих соотечественников, бунтарей на словах, которые тем не менее сохраняли лояльность власти. А вот непонимание госпожой де Сталь того, что было очевидно скромной английской поэтессе, как раз и показывает, почему во Франции позапрошлого века, несмотря на рост демократических прав и свобод, произошло еще три кровопролитные революции.

Итак, секрет британской демократии (самой ранней среди современных), равно как и секрет других успешных демократий заключается в том, что смена у власти различных политических сил не влечет ни революционных потрясений, ни преследований оппозиции, а лишь изменение акцентов, шлифовку и отладку государства. Почему это становится возможным? Ведь у власти сменяются разные партии, а слово «партия» по своей этимологии означает «часть», то есть в данном случае «часть общества».

В работе Ивана Ильина «Путь духовного обновления» так описывается смысл существования партий:

«Политические партии не должны делиться по принципу личного, группового или классового интереса. Они призваны служить не лицам, не группам и не классам, а родине, народу, государству. Поэтому каждая партия обязана иметь программу всенародной справедливости, всенародного органического равновесия, программу общих государственных интересов, программу сверхклассовой солидарности, программу естественных прав, учитывающую все слои и все классы. Партий может быть несколько, много. Однако они не смеют расходиться друг с другом на том, чьи интересы они «защищают», ибо все они призваны защищать общие интересы. Расхождение их может касаться лишь того, какие интересы суть солидарные, общие, всенародные, государственные, сверхклассовые и какая система органического равновесия спасительна для страны...»

Можно сказать, что 100%-е осуществление данной идеи – утопия. Но с другой стороны все ведущие политические силы развитых демократий действительно учитывают в своей деятельности интересы широких социальных слоев. Так христианские демократы демонстрируют себя отнюдь не только как партии собственников, но и предлагают свою повестку дня для лиц наемного труда (традиционного электората социал-демократов) и имеют немалую опору в этой среде, благодаря христианским профсоюзам. А социал-демократы учитывают интересы собственников.

Да, «учитывать интересы» отнюдь не обязательно означает «выражать интересы». И на деле ведущие партии ведущих демократий частью действительно заботятся обо всем обществе, а частью – имитируют эту заботу средствами пи-ара, скрывая за этой имитацией реализацию интересов и своих лидеров, и промышленно-финансовых тузов. Но без реальной заботы не было бы как реального успеха и стабильности тех стран, так и пи-ар не может работать на пустом месте.

Да, реальное стирание различий между правыми и левыми порой становилось поводом для недовольства. Например, во время молодежных бунтов 1968 года. Об этом хорошо написано в последней книге Владимира Малинковича «Очерки истории западноевропейской культуры Нового времени». Но эти бунты никак нельзя сравнить с революционными взрывами, потрясавшими Европу ХIХ ст. По большому счету, это был всплеск анархической пены, не изменивший политический пейзаж. Такой всплеск не привел к появлению мощных как системных, так и антисистемных сил. Правда, нынешние европейские зеленые во многом созданы теми, кто протестовал в 1968-м. Но созданы уже годы спустя, когда тогдашние протестующие во многом переоценили собственное прошлое.

Да, действительно хорошо, когда политические силы сменяют друг у власти, как консерваторы и лейбористы в Великобритании (а еще раньше – консерваторы и либералы в той же стране). Однако в данной фразе ключевым, хотя и незаметным для многих словом является «КАК»: важен не просто факт смены власти, а то, что итогом этой смены не становятся разрушительные потрясения.

Трагедия российского нетерпения

В России есть опыт смены власти, но опыта цивилизованной смены у нее нет. Да, переход реальной власти в Кремле от Горбачева к Ельцину был очень гладким для события подобного масштаба. Но затем разборки среди тогдашних победителей привели к трагедии октября 1993, после чего угроза поражения Ельцина на президентских выборах 1996 породила громадные фальсификации, о которых нынешние борцы за честность российских выборов предпочитают молчать.

Да, нельзя априорно полагать, что Россия обречена на то, чтобы смена власти влекла за собой потрясения. Но нельзя не видеть того, что препятствует ей перейти к такой политической культуре, которая давно существует в Англии.

Время величайшего расцвета русской культуры – ХIХ век — это и время нарастающей поддержки образованным русским обществом того явления, которое в начале ХХ ст. назвали «освободительным движением» (термин больше уместный для антиколониальной борьбы, но не в отношении внутренних процессов в государстве). Интеллигенция (понятие присущее сугубо территориям, входившим в Российскую империю) с невиданным ожесточением расшатывала государство. А затем многие из расшатывавших оказались погребены под обломками Империи.

Но с другой стороны, идиллическая старая Россия от Никиты Михалкова – это выдуманная страна. И нам, не жившим в то время, трудно представить, насколько волна «освободительного» движения была обусловлена объективными обстоятельствами, а насколько субъективным фактором. Ведь нам не возможно на основе собственного опыта решить, сколько правды в словах о тупости и коррумпированности тогдашней бюрократии, о самодурском деспотизме власти и т.д. и т.п. На мой взгляд, пояснить соотношение объективного и субъективного в этом движении может известная цитата Александра Герцена (Herzen) из «Былого и дум». Тем более, что говорит он в ней о событиях во всей Европе, а значит может быть более сдержанным, чем если бы речь шла о его отечестве:

«Я не могу равнодушно пройти мимо гравюры, представляющей встречу Веллингтона с Блюхером в минуту победы под Ватерлоо, я долго смотрю на нее всякий раз, и всякий раз внутри груди делается холодно и страшно... Эта спокойная, британская, не обещающая ничего светлого фигура — и этот седой, свирепо-добродушный немецкий кондотьер. Ирландец на английской службе, человек без отечества — и пруссак, у которого отечество в казармах, — приветствуют радостно друг друга; и как им не радоваться, они только что своротили историю с большой дороги по ступицу в грязь, в такую грязь, из которой ее в полвека не вытащат...»

И понимает же Herzen пороки Наполеона. Ведь тут же пишет, что «он додразнил другие народы до дикого отпора», называет его режим «военным деспотизмом». Но все равно, как видно из текста, продолжение владычества Наполеона было бы для него шагом на извилистом пути прогресса, тогда как его окончательное поражение стало катастрофой. Хотя конечно в реальности никакого прогресса не было бы. Если считать фундаментальной чертой демократии свободу печати, как традиционно делается сейчас, то нелишне вспомнить, что писал по этому поводу во многом симпатизировавший Наполеону академик Евгений Тарле:

«Падение Империи Наполеона было спасением не только для типографий и книжного дела во Франции и в покоренных Наполеоном странах, но и для печати вообще. «Мир молчал пятнадцать лет», и теперь периодическая пресса и книжное дело пробудились к новой жизни» Реставрационная эпоха, каковы бы ни были ее социально-политические реакционные устремления, в этой области была истинным освобождением из мертвой петли. Стал возможен Бенжамен Констан, стал возможен Поль-Луи Курье, стала мыслима хоть и сдержанно говорившая, но легально существующая оппозиционная печать. Стали возможны процессы по делам прессы, т.е. нечто совершенно невообразимое при Наполеоне, процессы с речами сторон и иногда с оправдательными вердиктами» .

Herzen, отлично знавший недавнюю историю Францию, этого не видит. Как не видит и того, что Веллингтон, будучи британским премьером, провел в 1829 важнейшую реформу — уравнение в правах католиков, что позволило представителям ирландского большинства избираться в парламент*. (Ну а его слова о «человеке без отечества» — это нечто вроде презрения основоположника украинского национализма Миколы Михновского к Владимиру Короленко за то, что тот писал по-русски. Теоретический борец за права человека Herzen настолько не мог признать за кем-либо права считать отечеством всю империю, что сделал ирландцем и Веллингтона, потомка англосаксов, чей род давно осел в Ирландии).

_________________________________
* До этого, согласно акту, датированному 1673 г., член парламента должен был произносить присягу, текст которой фактически означал отречение от католической веры

И это говорит, что радикализм Herzenа и многих его куда более радикальных последователей обусловлен прежде всего не объективными обстоятельствами жизни в тогдашней России, а его психологией человека, для которого синонимом прогресса были исключительно велики потрясения. Человека, который просто не мог считать, что прогресс может нести эволюция. Ибо эволюция – это слишком долго. А главным качеством тогдашних революционных интеллигентов было нетерпение (слово ставшее заглавием романа Юрия Трифонова об Андрее Желябове).

Прошел век с лишним после того, как написал о Ватерлоо Herzen и уже советскую империю стали расшатывать диссиденты, во многом вдохновлявшиеся российской революционной, только добольшевисткой традицией. А в укрепившейся после развала 90-х путинской России ту же миссию стали выполнять либеральные «несогласные».

Только между революционерами, разрушившими империю с одной стороны, и советскими диссидентами и российскими «несогласными» с другой, есть огромная разница. Первые действительно хотели построить новый мир, вторые считают, что надо просто взять за образец ту модель, которая существует на Западе, и реализовать ее здесь. А если модель плохо приживается из-за непонятливого народа, то надо допустить к фактическому рулю своей страны представителей западного мира. А что? Ведь люди, дескать, все одинаковы, и общечеловеческие ценности превыше всего.

Все это различие очень хорошо видно в рассуждениях о «Ленине — немецком шпионе». Да, можно отвергать деятельность Ленина, исходя их либеральных, социал-демократических, христианских и прочих некоммунистических позиций. Но, даже оставаясь на тех позициях, несложно понять, что он вел с германским генштабом свою игру и в долговременном историческом плане выиграл. Поэтому рассуждать о нем, как о шпионе, могут лишь те, кто абсолютно не понимает, как можно вести с Западом свою игру, считая, что под Запад можно только «ложиться». И заодно забывает, что Ленин не делал ничего принципиально нового в сравнении Herzen’ом, поддержавшим в 1853-м в войне с Россией Османскую Турцию, практиковавшую работорговлю.

Зачем демократия, если есть «мировой полицейский»?

Да, очень хорошая вещь – построить в России английскую парламентскую демократию. Но есть огромная разница между строительством такой демократии своими силами и ее строительством британскими инженерами политических технологий и человеческих душ. В последнем случае мы получим нужный для Лондона (а заодно и Вашингтона с Брюсселем) результат, но для самой России –имитационную колониальную демократию.

Но колониальная демократия – норма для многих современных русских либералов, которые считают, что весь миропорядок вправе поддерживать мировой полицейский (характерное переименование возникшего в позапрошлом веке понятия «мировой жандарм», которое тогда употреблялось в сугубо негативном контексте). Вот что написал российский философ,профессор славистики Лозаннского университета Эдуард Надточий, по поводу событий в Ливии и реакции на них в России (орфография оригинала сохранена):

«Ну а ваще в рассуждениях борцов с агрессией проклятого НАТО содержится очевидная ошибка: они все еще живут в мире «публичного европейского права» неких «суверенных государств». А.. мир этого права давным давно умер, и живем мы во всемирном мегаполисе, где порядок поддерживает всемирная полиция. Возмущаться полицией, прибывшей утихомирить драку в ифрикии, все равно что возмущаться полицией, прибывшей разбираться с массовойй дракой под окнами возмутителя... Т.е. возмущаться можно только тем и другим одновременно. Вот если кто считает, что менты по-любому – заподло, и что правильные пацаны сами должны разрулить базар, то он имеет право возмущаться полицией с надписями «нато». Но тогда он должен быть готов самостоятельно разбираться с теми, кто начнет ломать дверь в его квартиру и его ребра в арке. Если он не готов – то за базар не отвечает и место ему – возле мировой параши».

Один из лучших российских политологов Борис Межуев пишет по поводу этих слов: «Либералы очень откровенно и полноценно отрекаются от «национального суверенитета» и во всеуслышание присягают тому, что они считают «мировой империей». Такого не было ни в 1999, ни в 2003» (то, есть во время войн в Югославии и в Ираке).

Да, можно поспорить, что такая присяга не так уж нова. Еще в середине 1990-х на склоне своих дней Николай Амосов писал о том, как хорошо, что теперь есть один мировой полицейский. Но Межуев наверно прав в том, что сейчас это идея распространяется все шире. И бесспорно прав в итоговом выводе:

«Проблема в том, что он (Надточий – А.П.) не только не в одиночестве, а вся либеральная партия сегодня стоит на той же самой позиции. И тут нужно согласиться с Джоном Локком, в ситуации слома консенсуса о национальном суверенитете, в стране реально не может быть никакой демократии. Ни парламентской, ни президентской, ни унитарной, ни федеральной, ни маленькой, ни большой. Никакой вообще, кроме имитационной. И речь идет не только о России» (http://magic-garlic.livejournal.com).

Но раз никакая демократия без суверенитета невозможна, значит, вполне разумна озвученная Кремлем несколько лет назад и осмеянная прогрессивными либералами идея «суверенной демократии».

Ведь если приходят к власти «прогрессивные либералы», то зачем им народный суверенитет по Джону Локку, ведь он жил во времена, когда не было мирового полицейского, чья дубинка в либеральном сознании выглядит волшебной палочкой. Под новодворские вопли о торжестве свободы и роковые ритмы Юрия Шевчука березовские, ходорковские, а также BP, Shell и прочие ТНК начнут энергично качать углеводороды на все четыре стороны, не делясь с бюджетом. Ибо чем меньше бюджет, тем меньше у чиновников возможностей «пилить бабло».

Но предположим — побеждает другая сила, которая везде видит врагов России? Какая охота на ведьм начнется тогда? Ведь, например, для Александра Дугина и просвещенный патриот Борис Межуев – «оранжевая сволочь», которая подыгрывает американцам для проведения политики воздействия на те аспекты российской политики, которые не совпадают с американскими интересами».

Конечно, обе представленные позиции маргинальны, если брать все российское общество. Но в образованных слоях эти позиции непропорционально сильны, особенно либеральная (которая опирается и на внутренние и внешние финансовые ресурсы). И это говорит об их потенциале.

Риски «суверенной демократии»

С одной стороны, концепция суверенной демократии кажется спасательным кругом, позволяющим проплыть между двух описанных крайностей. Но с другой стороны, нельзя не видеть и другой опасности. Идеи суверенной демократии, особого пути России и т. п., могут использоваться для банальной консервации всех нынешних недостатков. Ибо очень соблазнительно пугать «оранжевым переворотом» и всеми прелестями политического хаоса для того, чтобы попытаться убедить общество – все прочие проблемы второстепенны.

Но другие проблемы все равно остаются проблемами, и для многих людей – самыми главными. А чиновники будут укрепляться в мысли, что распил бабла очень мелкий грешок на фоне выдуманных и реальных оранжевых угроз. Так идея «суверенной демократии» будет забалтывать себя. Поэтому сама по себе эта идея недостаточна. Но чем ее дополнить?

В начале сентября, когда еще выглядело вероятным выдвижение на второй срок Дмитрия Медведева, четыре ведущих интеллектуала Института современного развития (ИНСОР) – Игорь Юргенс, Евгений Гонтмахер, Борис Макаренко, Никита Масленников опубликовали в «Ведомостях» статью «Медведев должен стать русским Ли Кван Ю».

Там они представили немало интересных тезисов о российской политической модернизации. Например, заставить российскую бюрократию работать должным образом можно «только если:

чиновники будут чувствовать не только «давление сверху», но и «давление сбоку» — от сидящих в парламенте реальных и дееспособных партий;

к этому добавится «давление снизу» — со стороны гражданского общества, СМИ, интернет-сообщества».

Теоретически это абсолютно верно. И актуально и для любого будущего президента РФ. Но как эти предложения осуществить практически, если в России оппозиция несовместима с лояльностью к власти, если для большого числа представителей того же гражданского общества такое давление интересно не как способ заставить чиновников работать, а как технология обрушения власти? Остервенелой интеллигенции не нужно ничего меньше, чем крах «кроваво-гэбэшного режима», и в своем раже она давно перестала чувствовать ниточки, за которые ее дергают березовские, соросы и прочие кукловоды. А которые эти ниточки чувствуют, вполне довольны своей ролью сексотов мирового полицейского.

И раз уж российскому лидеру предлагают брать пример с отца сингапурского чуда, то не лишне напомнить, что на Сингапуре грантоедство невозможно в принципе, и одной воли МВД достаточно для того, чтобы объявить любую общественную организацию политической и распустить ее (см. Проглотим ли «глубокую демократию»? // «2000», №22 (560) 3 - 9 июня 2011 г.).

Однако сингапурское чудо никак не исчерпывается запретом грантоедства, а российская альтернатива каспаровыми и лимоновыми. Выборы в Думу, как подчеркивает политолог Дмитрий Ермолаев, показывают, что «либеральная-то оппозиция в виде «Яблока» и «Правого дела» полностью провалилась, еще раз доказав, что совокупный либеральный электорат в России не превышает 10%. А то и того меньшей цифры. Победила же оппозиция, но оппозиция не лидеру страны Владимиру Путину, а либеральному крылу нынешнего руководства страны. В лице КПРФ, «Справедливой России» и ЛДПР победила настроенная на евразийскую интеграцию часть общества и истеблишмента».

А такой расклад объективно содержит потенцию пока невиданного для России сотрудничества оппозиции и власти. Сотрудничества, которое в идеале должно перечеркнуть знак равенства между понятиями «смена власти» и «великие потрясения».