"Превращение" Фокина в японском лесу

Российский режиссер поставил спектакль в Стране Восходящего Солнца

Отгремевший в России спектакль режиссера Валерия Фокина "Превращение" по Кафке обрел новое дыхание за 10 тысяч километров от Москвы, где злоключения Грегора Замзы в исполнении Константина Райкина сорвали прощальную овацию в декабре 2001 года. Теперь у пражского комивояжера появился азиатский разрез глаз, а трансформация в мерзкое насекомое происходит под кроной деревьев в лесу японской префектуры Сидзуока. Поставить знаменитую новеллу на Японских островах с японскими артистами руководителя Центра имени Мейерхольда уговорил его коллега Тадаси Судзуки, давно мечтавший скрестить психологизм русского театра с японской пластикой. Он активно сотрудничает с российскими коллективами, а в конце прошлого года организовал грандиозный "Русский сезон" со спектаклями "Мастерской Петра Фоменко", "Театра на Таганке", гала-концертом звезд трех ведущих театров России – Большого, Мариинского, Московского музыкального им. Станиславского и Немировича-Данченко. Однако, несмотря на столь тесный контакт, до нынешнего спектакля Судзуки ни разу не отдавал свою труппу в руки не только русского, но и вообще иностранного режиссера. В сценографическом плане японская версия "Превращения" не имеет ничего общего с тем, что было в "Сатириконе". Достаточно сказать, что действие перенесено из помещения театра на открытую площадку среди настоящего горного леса. "Это особые, уникальные условия игры, которых не может быть в традиционном театре", – говорит Валерий Фокин. Декорации предельно условные. Из осязаемых предметов – только кресло и кровать, на которой главный герой обнаруживает, что он перестал быть человеком. Комнату создает яркий, меняющий окраску световой квадрат. Еще есть искусственный дождь прямо на сцене. По словам Фокина, получилось "довольно убедительно – лес, природа, настоящая вода". Помимо того, что это просто красиво, дождь подчеркивает эмоциональность отдельных сцен, например, грозы, на фоне которой отец обстреливает несчастного Замзу яблоками. Все это сопровождается музыкой, льющейся на зрителей прямо из леса. Автор партитуры – Александр Бакши, работавший с Фокиным во время недавней экранизации "Превращения". Фантастическая эстетика наделяет спектакль новыми смысловыми гранями, которых не было на московской сцене. Разумеется, с метафорой, когда человек, превратившись в страшное насекомое, становится морально и нравственно чище, а люди, его окружающие – еще большими уродами, – с этой метафорой ничего произойти не может. "Но помимо этой темы возникает немножко другой смысл, – говорит Фокин. – Герой ищет внутренней свободы, связанной с природой, с попыткой права на собственную фантазию, собственное воображение. Это ближе к Кафке, потому что Кафка стремился утвердить право на собственное творчество". Чтобы подчеркнуть этот момент, режиссер позволяет Замзе покинуть пределы замкнутой квартиры и… убежать в лес. Под музыку, среди прекрасно освещенных деревьев он отчаянно ползает, пытаясь увернуться от озлобленных родственников. Эффект усиливают "двойники", которые создают иллюзию, будто Грегор появляется то в кроне деревьев, то в кустах. "Ощущение, что он двигается, ощущение свободы, желания вырваться из ежедневного, однообразного, монотонного, бюрократического гнета!" – восклицает Фокин. Но семья все же ловит Замзу сеткой и притаскивает назад. Режиссер, похоже, доволен артистами: "У них такая самоотверженность, которая идет от желания сыграть, от желания, чтобы все получилось, меня это подкупает". В каком-то смысле, признает он, японский вариант "Превращения" стал шагом к театральному идеалу, когда мощный психологизм русской сценической школы соединяется с традиционно сильной восточной пластикой. "Сила японского театра, – полагает Фокин, – во внешней технике, в том, как они умеют распорядиться телом, выразить через него, через музыку какие-то внутренние процессы". Нужно ли после этого говорить, что японский Замза тоже сыгран без бутафории – образ насекомого всецело передает пластический рисунок, начертанный под руководством блистательного Леонида Тимцуника (тоже работал на первом "Превращении"). "Школа японцев идет от их старинного театра, в котором большее значение уделяется форме, ритмике, музыкальным построениям, условному театру, который с моей точки зрения, или недостаточно у нас развит, а если, развит, то носит чисто формальный, внешний характер", – сетует режиссер, полагая, что в идеале театр должен соединять в себе глубокую психологию русской школы с тонким эстетизмом Востока. В этом смысле Валерий Фокин выступает единомышленником Тадаси Судзуки, который проповедует синтез разных культур. Центр им. Мейерхольда и труппа Судзуки наладили последовательную схему обменов молодыми режиссерами. Постановщик Николай Рощин недавно представил в Токио пушкинского "Дон Жуана". Спектакль так понравился японцам, что они даже привозили его в Москву на фестиваль в прошлом году. Очередная режиссерская группа приедет в Японию в августе, а японцев в Россию – в декабре. "Нахождение общих точек соприкосновения важно особенно сегодня, – говорит российский режиссер. – Сейчас сложно и неверно замыкаться просто в самом себе и вариться в собственном соку. Нужно обогащаться за счет разной эстетики, разной культуры, и это дает новый художественный результат".