на начальном этапе второй мировой войны

Выступление кандидата исторических наук, доцента, начальника научно-исследовательского отдела Черновицкого регионального центра переподготовки и повышения квалификации работников органов государственной власти (Украина) Сергея Михайловича Гакмана на международной научной конференции  "Великая Сталинградская битва и ее значение для судеб Молдовы и Румынии", организованной ассоциацией историков и политологов "Pro Moldova", информационно-политическим порталом "Ava.Md" и Институтом Русского зарубежья при содействии ПСРМ и некоторых академических агентов Республики Молдова и прошедшей с 31 января по 2 февраля 2013 года в Кишиневе

Прошло более 70 лет с момента присоединения Бессарабии и северной части Буковины к СССР. В условиях становления независимых постсоветских государств, вхождения их как равноправных партнеров в европейское и мировое сообщество, все большую актуальность приобретает необходимость построения отношений между соседними странами на принципах взаимоуважения, взаимодоверия и сотрудничества. Этому может способствовать также объективное освещение вопросов исторического прошлого, особенно тех, которые раньше или замалчивались, или освещались однобоко. К таковым, безусловно, относится проблема Бессарабии и северной части Буковины, особенно в сложном переплетении различных аспектов международных отношений 1940 г., во время которого произошло изменение территориальной принадлежности этих земель.

Особое место в истории Украины, Республики Молдова, Румынии и других стран Юго-Восточной Европы занимает процесс вхождения Бессарабии и северной части Буковины в состав СССР летом 1940 г. При этом этот вопрос остается одним из самых дискуссионных и болезненных не только в историографии, но и в сознании граждан Украины, Республики Молдова, России и Румынии, поскольку "историческая правда" у каждой из сторон была своей и, в определенной степени, остается таковой и сейчас.

Советская историография изображала включение Бессарабии и северной части Буковины как результат “мирной политики советского правительства”.

В румынской историографии в разные времена взгляды на данную проблему менялись. В исторических трудах военного времени включение Бессарабии и северной части Буковины рассматривалась как “трагические события для румынской армии и румынского народа”. После установления в Румынии власти коммунистов, события 1940 г. замалчивались и только за последние десятилетия, начиная с декабрьской (1989 г.) революции, изменились подходы к этой теме. За последние годы румынская историография уделяет достаточно серьезное внимание обстоятельствам занятия и включения Бессарабии и северной части Буковины в состав СССР, оценивая эти события преимущественно как советскую агрессию.

Касательно исследователей Республики Молдова, в советский период их позиция не отличалась от традиционной советской историографии. После провозглашения независимости республики, историки разделились на несколько групп в засисимости от своих взглядов. Часть исследователей продолжают пребывать на позициях близких к позиции советской историографии. Другая их часть рассматривает проблему включения Бессарабии и северной части Буковины в состав СССР как проявление экспансионизма со стороны советского руководства, а ультимативные ноты от 26 и 27 июня в 1940 г. – как нарушение норм международного права.

Современная российская историография весьма неоднозначно трактует указанную проблему, включая в себе весь спектр позиций, начиная от осуждения продвижения СССР на восток и оценки сталинской внешней политики как агрессии до оправдания этого продвижения и восприятия его как освободительный поход.

Украинская историография советской эпохи придерживалась устоявшихся подходов и только в конце 80-х годов началась определенная ее переориентация. Отношение современных украинских историков к проблеме включения Буковины в состав СССР летом в 1940 г. является неоднозначным. При этом, осуждая цели и методы, которыми руководствовалось сталинское руководство в 1940 г., присоединение Буковины и Хотинского уезда Бессарабии к УССР,  результат оценивается большей частью историков как позитивный, открывший большие перспективы буковинцам и бессарабским украинцам в плане консолидации в единую украинскую нацию[1].

Один из второв этой статьи достаточно долго занимался изучением этой проблемы и опубликовал ряд трудов касательно разных ее аспектов, наиболее важный из них – монография «Бессарабия и Буковина между миром и войной (Вопрос Буковины и Бессарабии в международных отношениях, 1917-1940)[2].

Целью данной статьи являетсяанализ проблемы Бессарабии и  Буковины в международных отношениях июня-июля 1940 г., исследование политико-дипломатических мероприятий, которые привели к изменению их территориальной принадлежности. Мы попытаемся раскрыть исторические реалии того периода со всей их сложностью и противоречивостью. Вместо осуждающих оценок мы сделаем попытку выяснить мотивацию принятия решений сторонами конфликта, независимо от того, выгодно нам это или нет.

Как известно, после окончания Первой мировой войны вопрос о территориальной принадлежности Бессарабии и Буковины решался на Парижской мирной конференции 1919-1920 гг. Румынская делегация пыталась доказать право Румынии на присоединение Бессарабии и Буковины, ссылаясь на решение "Сфатул цэрий", Генерального конгресса Буковины и на августовское 1916 г. соглашение между странами Антанты и Румынией, на основании которого последняя и участвовала в войне[3].

Проблема для Румынии была связана с позицией представителей США, которые обратили внимание на то, что на севере Буковины, особенно между Прутом и Днестром, проживало славянское население[4], а Бессарабия до войны была составной частью России, которая никогда не находилась в состоянии войны с Румынией и поэтому указанная территория не могла быть объектом вознаграждения[5]. Исходя из геополитических соображений и боясь распространения большевизма, лидеры Антанты приняли решение удовлетворить территориальные требования Румынии. 10 сентября 1919 г. по Сен-Жерменскому мирному договору (статья 59) Австрия отказывалась от Буковины в пользу Румынии[6], новые границы которой окончательно были установлены Севрским договором от 10 августа 1920 г.[7] 28 октября 1920 г. Великобритания, Франция, Италия, Япония и Румынское королевство подписали Соглашение об объединении Бессарабии с Румынией (Парижский протокол)[8]. Ратификации этого протокола, которая согласно статье 9-й было условием вступления в силу, Великобритания, Франция и Италия затянулся на долгие годы, а Япония вообще его не ратифицировала[9].

Особым этапом в попытке нормализации отношений между Советской Россией и Румынией были международные конференции межвоенного периода. Весомое место в этом контексте занимает советско-румынская прелиминарная конференция, проходившая в Варшаве 22 сентября - 25 октября 1921 г., во время проведения которой стороны изложили сущность своих аргументов по бессарабскому вопросу.

Аргументация румынской стороны сводилась к следующему: с точек зрения "исторической" и "национальной", Бессарабия представляла интегральную часть Румынии до 1812 г.; с точки зрения "этнографической", население Бессарабии в значительной степени является румынским; с точки зрения принципа национального самоопределения, Бессарабия присоединилась к Румынии по решению "Сфатул цэрий" – парламента Молдавской Народной Республики, которая была признана правительством Керенского; что касается пересечения Прута румынскими войсками, то они вошли в Бессарабию по просьбе "Сфатул церий" и остались в связи с решением о присоединении края к Румынии.

Аргументация же советской стороны строилась на том, что Румыния владеет Бессарабией по праву военной силы, претензии на законность такого владения несостоятельны; Бессарабия не могла быть в 1812 г. неразрывной частью Румынии, которая, как объединенное государство, образовалось в 1859 г. и было признано международным сообществом только в 1878 г.; "Сфатул цэрий" не имел полномочий решать вопрос о присоединении Бессарабии к любому государству, поскольку этот орган не был выборным и признанным центральной властью, его решения приняты в условиях оккупации под прямым давлением военной силы; соглашение между советским руководством и румынским генералом Авереску от 5-9 марта 1918 г., предусматривающее эвакуацию румынских войск из Бессарабии в двухмесячный срок, было нарушено румынской стороной[10].

Весьма существенной разницей в аргументации оппонентов было обоснование советской стороной проблемы Бессарабии, главным образом, как территориальной. Дипломатические службы обеих стран выработали на тот период достаточно жесткий стереотип официальной аргументации своих позиций и в течение, по крайней мере, 20-х годов неуклонно их отстаивали как на двусторонних встречах, так и на более широких международных форумах. Для румынской стороны сама постановка вопроса о Бессарабии на любых переговорах считалась неприемлемой. Советское руководство связывало возможность достижения международных договоренностей с обсуждением бессарабской проблемы (или, в крайнем случае, с признанием существующего спорного вопроса о границах). Никаких результатов, как и Варшавская конференция, не имели встречи дипломатов обеих стран в Генуе, Гааге, Лозанне, Тирасполе, Одессе и Вене[11].

Определенная нормализация советско-румынских отношений началась с взаимного подписания в 1929 г. Московского протокола о досрочном введении в действие странами, подписавшими его Пакта Бриана-Келлога. Не менее важным этапом на этом пути была взаимная работа вокруг содержания и формулировок Лондонской 1933 г. Конвенции об определении агрессора. Наконец, 9 июня 1934 г. между СССР и Румынией были установлены дипломатические отношения. Несмотря на подписание упомянутых документов, СССР не признавал румынского суверенитета над Бессарабией, но и избегал лишних упоминаний о своих правах на эту территорию. При этом советские дипломаты не давали никаких оснований или повода считать Днестр государственной границей между двумя государствами. В контексте создания системы европейской коллективной безопасности, советское и румынское внешнеполитические ведомства обсудили и парафировали текст соглашения о взаимопомощи. Однако смещение с должностей их руководителей (сначала Н.Титулеску, а впоследствии и Литвинова) не позволили ее подписать. При появлении первых признаков сближения СССР и Германии, а также Германии и Румынии советско-румынские отношения существенно охладели[12].

Уже в конце 30-х годов Версальско-Вашингтонская система договоров, в связи с обострением противоречий между европейскими государствами по территориальным вопросам, начала расшатываться. Популярная идея коллективной безопасности потерпела фиаско. Воспользовавшись этим, в марте 1938 г. Германия осуществила аншлюс Австрии. После Мюнхенской конференции, благодаря политике умиротворения, проводимой западными державами, она добилась присоединения Судетской области Чехословакии к III-му Рейху. Закончилась провалом и последняя попытка создания системы коллективной безопасности в Европе во время англо-франко-советских переговоров ​​лета 1939 г.

При таких условиях, 23 августа 1939 г. был подписан советско-германский договор о ненападении[13] и секретный дополнительный протокол к нему[14], предусматривавший раздел сфер влияния в Восточной Европе между двумя тоталитарными режимами. Второй съезд народных депутатов СССР оценил его как «юридически несостоятельный» с момента его подписания, поскольку проведенное в нем разграничение сфер интересов СССР и Германии "пребывали с юридической точки зрения в противоречии с суверенитетом и независимостью третьих стран"[15]. В пункте 3 секретного дополнительного протокола отмечалось: «Касательно юго-востока Европы с советской стороны подчеркивается интерес к Бессарабии. С германской стороны заявляется о ее полной политической незаинтересованности в этих областях»[16]. Отметим, при этом, что Германия все же имела свои интересы в Юго-Восточной Европе, прежде всего экономические (румынские нефть и сельскохозяйственная продукция)[17]. Стороны не успели как следует обсуждить вопрос о юго-востоке Европы, которые к тому же выдавались им не такими актуальными как проблемы Прибалтики и Польши. Несколько позже обнаружилось значительное расхождение во взглядах советской и германской сторон на ряд вопросов,  начиная с проблемы принадлежности Буковины и заканчивая контролем над проливами.

Румынский историк В.Вератек, ссылаясь на недавно открытые архивные документы, утверждает, что во время переговоров августа-сентября 1939 г., по мнению германской сторонни, касательно решения проблемы Бессарабии стороны договорились о следующем: СССР предъявит свои претензии на Бессарабию лишь тогда, когда третья страна (Венгрия, Болгария) предъявит территориальные претензии к Румынии и начнет их реализацию. Самостоятельно СССР не будет проявлять инициативу в этой проблеме. В июне 1940 г. В.Молотов отказался признать такую ​​трактовку (немцами) проблемы Бессарабии, утверждая, что оно "не соответствует действительности, что оно представляет собой лишь отдельный элемент, а не условие в целом"[18].

         Во время августовских 1939 г. советско-германских переговоров Буковина не упоминалась. По мнению упомянутого В.Вератека, впоследствии, после занятия советскими войсками Восточной Галиции, длина линии советско-румынской границы значительно увеличилось. Советские войска были уже расположены как вдоль Днестра, так и вдоль Черемоша. Стратегическая слабость буковинского пространства в случае советского наступления с севера или с востока не осталась без внимания Кремля. В случае занятия только Бессарабии, Буковина превращалась бы в зону, окруженную с нескольких сторон советскими войсками. К тому же, железнодорожную связь между Бессарабией и территорией Западной Украины могла быть обеспечена только через Буковину, факт, который впоследствии должен был определить и судьбу Герцаевского цинута. То есть, по мнению румынского историка, перспектива расширения присутствия советских войск на территорию Буковины имела стратегическую мотивацию, поскольку СССР пытался подвести свои войска на линию как можно более близкой к центру Европы[19]. О том, что СССР не считал границы на Буковине окончательными, свидетельствует также тот факт, что советское руководство отказывалось от принятия общих принципов, которые бы обеспечили деятельность служб охраны границы с обеих сторон по модели, которая существовала на линии Днестра в Бессарабии[20].

Начало Второй мировой войны, включение в состав СССР территории Западной Украины и Западной Белоруссии и благоприятное для СССР развитие международных отношений в 1939-1940 гг. привели к тому, что Сталин решил реализовать 3-й пункт Секретного дополнительного протокола от 23 августа 1939 г., касающийся Бессарабии. О непризнании советским правительством ее включения в состав Румынського королевства Молотов публично напомнил в своем выступлении на сессии Верховного Совета СССР 29 марта 1940 г., отметив: "У нас нет договора о ненападении с Румынией. Это можно объяснить наличием нерешенного спорного вопроса о Бессарабии, захват которой Румынией Советский Союз никогда не признавал, хотя и никогда не ставил вопрос о возвращении Бессарабии военным путем"[21].

Заявление Молотова вызвала серьезную обеспокоенность в правящих кругах Бухареста. Как заявлял на следующий день немецком посланнику в Румынии В.Фабрициусу и особому уполномоченному Германии К.Клодиусу премьер-министр Румынии Г.Тетереску, в выступлении Молотова прямых выпадов против Румынии нет, но все же обстановка потребует от Румынии дальнейшего вооружения. Он поблагодарил Германию за продажу Румынии трофейного польского оружия, а также просил повлиять на Москву, чтобы она не претендовала на Бессарабию. Немецкие представители ответили, что германско-румынские отношения будут зависеть от того, как Румыния будет выполнять свои экономические обязательства перед Германией[22]. Коронный совет, принимая во внимание тот факт, что с 15 апреля началась концентрация войсковых частей Красной армии вдоль советско-румынской границы, высказался за вооруженное сопротивление в случае конфликта с СССР.

17 июня 1940 посол Румынии в Берлине встретился с заместителем госсекретаря Воерманом, который заверил его в том, что Советский Союз "не готовит никаких действий против Бессарабии". Через два дня посол Великобритании в Хельсинки Вернер информировал Форин Офис о том, что в финской прессе появилась информация из немецких источников о намерении советского правительства "обсудить вопрос Бессарабии"[23].

Время для предъявления территориальных претензий к Румынии советским руководством было выбрано достаточно удачно: между ведущими государствами Запада продолжались военные действия. Как отмечали румынские историки Флорин Константин и Дину Джуреску: "В то время, когда маршал Петэн (...) попросил мира (17 июня 1940 г.), стало ясно, что пала не только Франция, а целая европейская система, к которой принадлежала Румыния, что Германия становилась, по крайней мере, временно, хозяйкой Европы"[24]. В то же время, военный конфликт мобилизовал силы Германии, Великобритании и Франции на западе Европе, в то время как на востоке Советский Союз имел полную свободу действий[25]. Кроме того, возможные шаги Германии в пользу Румынии были заблокированы тайными договоренностями между Берлином и Москвой. 23 июня 1940 Москва официально поставила в известность Берлин о том, что "решение бессарабского вопроса не терпить дальнейших олагательств". Посол Германии в Москве граф Г. Шуленбург писал в Министерство иностранных дел: "Советское правительство все еще старается решить вопрос мирным путем, но оно намерено использовать силу, если румынское правительство отвергнет мирное соглашение. Советские притязания распространяются и на Буковину, в котрой проживает украинское население"[26]. Шуленбург отметил наличие германских интересов в Румынии, "которая в настоящее время снабжает нас значительным количеством важнейшего для военной и гражданской промышленности сырья", и попросил не делать никаких решительных шагов, пока германское правительство не выработает позицию относительно намерений советского правительства. Молотов, указав на крайнюю неотложность вопроса, выразил надежду в том, что "Германия не будет препятствовать проведению советской акции, а поддержит ее"[27].

Риббентроп в инструкции Шуленбургу от 25 июня подтвердил верность Германии московским соглашениям и ее незаинтересованность в Бессарабии, но вспомнил об этнических немцах, проживавших в этой области. Претензии на Буковину, отмечалось в инструкции, "это – что-то новое". Она принадлежала австрийской короне и большой частью населена немцами. Учитывая "очень важные экономические интересы" в Румынии, которые "включают нефтяные поля и сельскохозяйственные земли", Германя "крайне заинтересована ​​в том, чтобы эти районы не стали театром военных действий". Риббентроп высказал  готовность имперского правительства "в духе московских соглашений посоветовать румынам, если это будет необходимо, достичь полюбовного урегулирования бессарабского вопроса в удовлетворительном для России форме". 25 июня Шуленбург писал Риббентропу, что во время переговоров он "указал Молотову, что отказ Советов от Буковины, которая никогда не принадлежала даже царской России, будет существенно способствовать мирному разрешению [бессарабского вопроса. – н. а.]. Молотов возразил, сказав, что Буковина является последней частью, которой не хватает объединенной Украине, и что по этой причине советское правительство считает важным решение этого вопроса одновременно с бессарабским[28]".

В первом проекте советские притязания касались всей Буковины. Для обоснования своих требований относительно всей территории, Москва ссылалась на ряд факторов, в том числе – на этнический. Но, поскольку украинское население проживало большей частью на севере этого края, после упомянутых переговоров Молотова с Шуленбургом 25 июня 1940г., советская сторона вынуждена была ограничиться северной частью Буковины с городом Черновцы[29].

Молотов провел также переговоры с итальянским послом, в ходе которых подчеркнул необходимость возобновления советско-итальянских отношений на той же основе, что и отношения между СССР и Германией. Он ознакомил посла с советскими планами касательно Румынии и отметил, что, в случае ее неуступчивости, СССР намерен использовать силу[30].

26 июня, днем, Молотов, сообщил Шуленбургу о решении правительства СССР "ограничить претензии северной частью Буковины с городом Черновцы", проинформировал немецкого посла об очертаниях будущей границы, которая "должна пройти от самой южной точки советской Западной Украины (...) на восток вдоль реки Сучава и затем северо-восточнее Герца на Пруте, в результате чего Советский Союз получит прямую железнодорожную связь от Бессарабии через Черновицы в Лемберг [Львов. – н. а.]. Он  выразил надежду на поддержку Германией этих требований[31]. При этом он заверил Шуленбурга, что румынское правительство будет ознакомлено с советскими претензиями "в течение нескольких самых ближайших дней ..." Около часа ночи 27 июня Молотов сообщил об этом по телефону Шуленбургу.

Однако, как известно, в тот же день, в 22-часа В. Молотов вручил румынскому министру в Москве Г. Давидеску ноту ультимативного характера с требованием передачи Советскому Союзу Бессарабии и северной части Буковины. В документе, в частности, указывалось на заинтересованность советской стороны в судьбе "той части Буковины, население которой в своем громадном большинства связано с Советской Украиной как общностью исторической судьбы, так и общностью языка и национального состава"[32].

Следует отметить, что в вышеупомянутой ноте, которая представляет собой главный документ, в соответствии с которым в конце июня 1940 г. произошли изменения территориальной принадлежности Бессарабии и северной части Буковины, присутствуют не только некоторые неточности, но и серьезные ошибки исторического, этнического и политического характера. Прежде всего в ноте указано, что Бессарабия населена "главным образом украинцами". В то же время общеизвестным является тот факт, что в течение многих веков большинством населения этой территории были молдаване. На основании тезиса, что население Бессарабии является "главным образом украинцами", авторами ноты был произведен тезис о том, что оккупация Бессарабии в 1918 г. "нарушила вековое единство Бессарабии ... с Украинской Советской Республикой "без уточнения, о каком единстве идет речь: территориальном, государственном, национальном, или, возможно, о инном. Кстати, в конфиденциальном разговоре с румынским послом в Москве Г. Давидеску на его замечания относительно этнического состава жителей Бессарабии, Молотов убеждает собеседника, что "большая часть населения является украинской". "Относительно Буковины, – докладывал посол, – он [Молотов. – н. а.] подчеркнул, что речь идет не о всей провинции, а лишь о связанной с Бессарабией северной части, где большинство составляют украинцы"[33]. По меньшей мере, странным, если не оскорбительным, для населения северной части Буковины выглядит оценка, данная в ноте этому краю и в которой пренебрежительно территория и население оценены как средство возмещения того громадного ущерба, которые были причинены Советскому Союзу и населению Бессарабии 22-летним господством Румынии в Бессарабии"[34]. Заметим в связи с этим, что Советский Союз также считал своеобразной компенсацией золотой запас Румынского Национального банка, который был передан на хранение в Москву в годы Первой мировой войны[35]. Относительно тезиса о "средстве возмещения", по мнению молдавского академика А.Лазарева, который оценивал ноту как такую, что "пронизана великодержавно-шовинистическим угаром", "более непродуманной и вздорной записи о Буковине, чем  приведенная в упомянутой ноте, трудно вообще найти"[36].

Вместе с нотой Молотов вручил посланнику карту, где новые границы были обозначены линией, проведенной красным карандашом, таким образом, что на местности она составляла семимильными полосу. Именно поэтому довольно трудно определить территориальную принадлежность той или иной местности. Линия границы прошла таким образом, что зацепила северную область Старого королевства. Это, в значительной мере, усугубило советско-румынские противоречия и вскоре привело к человеческим жертвам[37]. Следует отметить, что румынский посланник отказался принять упомянутую в ноте и предложенную ему карту, заявив, что он не сможет передать ее в Бухарест. Г.Давидеску попросил дать ему точное описание предложенной СССР границы на территории Буковины. В. Молотов перечислил наименования важнейших пунктов возможной границы, подчеркнув при этом, что граница не может быть очерчена с абсолютной точностью и что она будет уточнена позже[38].

В последнее время в румынской историографии появилась точка зрения относительно того, что вручением ультимативной ноты от 26 июня 1940 г. СССР нарушил в отношении Румынии ряд международных конвенций, к которым присоединился Советский Союз[39]. Речь идет о нарушении:

– Статьи 1 и 2 Пакта Бриана-Келлога от 27 августа 1928 года (Советский Союз присоединился к этому пакту 6 сентября 1928[40]), согласно которым договаривающиеся стороны, осуждали "метод прибегания к войне для урегулирования международных конфликтов и отказывались в своих взаимоотношениях от войны как от инструмента национальной политики", а также признавали, "что урегулирование или разрешение всех разногласий или конфликтов независимо от характера их происхождения, которые могут возникнуть между ними, должны решаться только мирными средствами"[41].

– Московского Протокола от 9 февраля 1929 г., которым подписавшие его страны (СССР, Эстония, Польша, Литва и Румыния) досрочно вводили в действие Пакт Бриана-Келлога в той части, которая их касалась[42];

– Мероприятия Лондонской конвенции от 24 мая 1933 г. об определении агрессора, которая была подписана Румынией, Эстонией, Польшей, Турцией, СССР и другими государствами с целью "обеспечения всем народам территориальной неприкосновенности их стран"[43].

– Одного из основных положений Устава Лиги Наций: "не прибегать к войне, поддерживать в полной гласности международные отношения, основанные на справедливости и чести, строго соблюдать международного права ..."[44].

Мы частично поддерживаем эту точку зрения с определенными оговорками. А именно: вручение ультимативной ноты с территориальными требованиями формально еще не означает объявление войны. При этом, правда, можно вспомнить, что в заявлении В. Молотова говорилось, что "Советское правительство все еще старается решить вопрос мирным путем, но он намерен использовать силу". Что же касается основных положений Устава Лиги Наций, то на момент вручения упомянутой ноты Советский Союз уже не был членом этой организации и поэтому ее уставные требования на него не распространялись.

Сразу же после получения советской ноты работники румынской дипломатической миссии в Москве начали передавать по телефону шифрованное сообщение, но связь была прервана после первых десяти групп цифр. Конец телеграммы был получен румынским правительством только утром следующего дня. Бывший госсекретарь Министерства иностранных дел Румынии А. Крециану писал: "В конце концов, в шесть часов утра передали конец телеграммы. Он содержал весь текст советской ноты, которая была 24-часовым ультиматумом, срок которого заканчивался вечером 27-го числа. Прервав на несколько часов его передачу, Советы сократили даже этот, очень короткий срок, во время которого могли быть изучены их требования и можно было принять решение. У нас есть сейчас 16 часов для того, чтобы сформировать мнение. 16 часов, но включая время, необходимое для передачи нашего ответа в Москву"[45].

Получив ноту, Министерство иностранных дел Румынии уведомило о ее содержании дипломатические представительства Германии, Италии, Турции, Греции и Югославии. В ноте румынского внешнеполитического ведомства подчеркивалось, что «румынское правительство готово обсуждать в миролюбивом духе любой вопрос, касающийся отношений с Советским Союзом», но не может принять ультиматум военного характера. Румынское политическое руководство обратилось к немецкому и итальянскому правительству с тем, чтобы выяснить их позицию в этой ситуации, а также узнать, согласны ли они направить ходатайство в Будапешт и в Софию в случае румыно-советской войны, чтобы «предотвратить их нападения или враждебные выступления против Румынии» [46].

Обратившись к правительствам Турции и Греции, руководство Румынии хотело узнать, может ли оно рассчитывать на военную поддержку этих стран, согласно Балканскому Пакту в случае возможного враждебного выступления со стороны Болгарии или болгарского агрессии. Не менее интересовало официальный Бухарест и то, может ли оно рассчитывать на случай враждебных выступлений или агрессии со стороны Венгрии или Болгарии, или обеих стран совместно, на военную поддержку Югославии против этих государств, согласно двустороннего союзнического договора и согласно Балканского Пакта[47].

Что касается позиции Германии в этом вопросе, следует упомянуть, что около часа ночи 27 июня Молотов сообщил о ноте по телефону Шуленбургу, который сразу же отправил телеграмму Риббентропу. Тот, в свою очередь, распорядился немедленно передать открытым текстом инструкцию немецкому посланнику в Бухаресте срочно проинформировать министра иностранных дел Румынии Ч. Джигурту о том, что "для предотвращения войны между Румынией и Советским Союзом мы [правительство Германии. – н. а.] способны лишь посоветовать румынскому правительству уступить домогательствам советского правительства"[48].

О позиции Италии стало известно из телеграфного донесения посла Румынии в Риме Р. Босси бухарестскому правительству. В нем, в частности, отмечалось, что "итальянское правительство считает, что во имя общеевропейских интересов не только Румынии, но и других стран, Румынии следует избежать конфликта с Советским Союзом". Относительно возможных демаршей в Будапеште и Софии, представитель официального Рима Анфусо, не имея инструкций касательно этого, выразил свою личную уверенность в том, что ходатайство будет отправлено, "поскольку это касается и итальянских интересов"[49].

Правительство Турции заявило, что оно сможет дать ответ только после рассмотрения этого вопроса на заседании Совета Министров, немедленному созыву которого препятствовал тот факт, что несколько министров находились в провинциях[50]. Заметим, что румынская сторона получила от официальной Анкары утвердительный ответ, который она была вправе ожидать также и от других ее союзников, но только на следующий день, с опозданием, которое аннулировало его практическое значение. Возможно, это объясняется еще и тем, что турецкие правящие круги искали возможности заключить пакт с Москвой[51].

Греческое правительство сообщило, что оно не сможет ответить раньше, чем проведет консультации с другими участниками Балканской Антанты и выразил надежду, что Румынии удастся предотвратить военные действия на Балканах. Руководство Югославии заявило о своей решимости сделать все возможное "для того, чтобы предостеречь Венгрию и Болгарию от каких-то непродуманных действий", но добавило, что в случае, если эти государства все же вступят в войну с Румынией, оно немедленно проконсультируется с турецким и греческим правительствами с тем, чтобы изучить новую ситуацию и возможность выполнения договорных обязательств в новых условиях[52]. Наверное, такое сдержанное отношение Югославии к возможности выполнить свои союзнические по отношению к Румынии обязательства объяснялось тем, что именно в июне 1940 г. Югославия установила дипломатические отношения с Советским Союзом, а чуть позже, менее чем через год, 30 марта 1941 г., белградское политическое руководство обратилось к Кремлю с предложением заключить военно-политический союз "на любых условиях, предложенных Советским правительством"[53].

Учитывая слишком короткий срок, который был установлен советским ультиматумом, такие уклончивые ответы приравнивались, по сути, к отрицательным. Не могла Румыния рассчитывать и на конкретную помощь Малой Антанты, которая, по оценке командующего французскими войсками на Востоке генерала Вейгана, могла поставить под ружье более 100 дивизий[54],.

Не мог также официальный Бухарест рассчитывать и на британско-французские гарантии. Еще накануне Второй мировой войны правительство Румынии делало все возможное, чтобы выяснить позицию западных государств на случай советского нападения. 13 апреля 1939 г. оно получил гарантии от Великобритании и Франции[55]. Советский дипломат И. Майский вспоминал позже о том, как сразу же после объявления гарантий Румынии и Греции Ллойд Джордж в разговоре с ним сказал: "Вы знаете, я никогда не был высокого мнения о Чемберлене, но то, что он делает сейчас, побивает все рекорды глупости... Мы даем гарантии Польше и Румынии, но что мы можем для них сделать в случае нападения Гитлера? Почти ничего! Географически эти две страны расположены так, что до них рукой не достанешь. Даже снабжение их вооружением и боеприпасами возможно лишь через советскую территорию. Ключ к спасению этих стран лежит в ваших руках. Без России тут ничего не выйдет... Стало быть, прежде всего, надо было договориться с Москвой. А как ведет себя Чемберлен?.. Не договорившись с Советским Союзом, фактически за его спиной, он раздает направо и налево «гарантии» странам, находящимся в Восточной Европе. Какая вопиющая нелепость. Вот до чего дошла британская дипломатия!"[56].

При этом следует отметить, что гарантии предназначались для прикрытия только в случае агрессии со стороны Германии[57]. С самого начала концепция Румынии относительно гарантий не совпадала с британской. Обеспокоенность руководства Румынии вызывала не только Германия, но и Венгрия, Болгария и, в первую очередь, Советский Союз. После длительного зондирования вопроса со стороны Бухареста, в декабре 1939 г., правительство Великобритании подготовило официальное коммюнике, в котором утверждалось, что гарантии будут иметь силу в случае советского нападения при условии, что Турция откроет проливы, а Италия не будет возражать против британо-французских военных действий на Востоке. По мнению некоторых политических деятелей Великобритании и Франции, функционирование этих гарантий было почти нереальным[58]. Нереальность выполнение упомянутых условий в конце июня 1940 г. усугублялось также тем, что Италия уже с 10 июня 1940 г. была в состоянии войны, Франция была разбита и подписала акт о капитуляции перед Германией[59], а Великобритания после поражения под Дюнкерком не хотела, или была не в состоянии выполнить предоставленные румынскому правительству гарантии[60]. Учитывая также и то, что их наличие мешало отношениям с Германией[61], 1 июля 1940 г. румынское правительство отказалось от британо-французских гарантий[62].

Следует напомнить, что некоторая активизация правительств Болгарии и Венгрии, в контексте советских требований касательно территорий Бессарабии и Буковины, все же имело место. Воспользовавшись сложившейся ситуацией, они готовили претензии на Добруджу и Трансильванию соответственно[63]. Так, 27 июня посол Болгарии П. Драганов интересовался в Министерстве иностранных дел Германии о развитии кризиса в румыно-советских отношениях и о позиции германского правительства касательно удовлетворения в будущем болгарских территориальных претензий. Ему посоветовали, чтобы "Болгария не использовала нынешнюю ситуацию" для этой цели. В этот же день посол Венгрии Ц. Доме вручил германскому правительству меморандум о том, что его страна "добивается решения своих территориальных претензий по отношению к Румынии только в согласии с силами Оси" и выражает идею, что ее территориальные притязания нужно также удовлетворить "на случай, если Румыния будет заключать некоторые договора по территориальным проблем с другими государствами"[64]. Более того, как писала газета "Правда", ссылаясь на корреспондентов газеты "Нью-Йорк геральд трибюн", Венгрия "фактически уже провела мобилизацию, хотя официально она не объявлена"[65].

Между тем в румынской столице приступили к активным политическим консультациям и совещаниям. Так, 27 июня состоялись два заседания Коронного совета (присутствовали члены Коронного совета и правительства)[66]. Ее председатель и министр иностранных дел сообщили о советских требованиях, выразив при этом намерение добиваться переговоров. Дискуссии на заседаниях проходили под знаком политической изоляции Румынии[67] и военной угрозы, нависшей над ней. Основные две точки зрения, которые были представлены в ходе дискуссии, сводились к следующему: сопротивление советскому ультиматуму и его принятие. Первая позиция следовала из национальных и патриотических эмоций, вторая из соображений военно-политического характера. Основной вопрос противников сопротивления, который они задавали другой стороне, было: если даже не будет осуществлено одновременное нападение Венгрии и Болгарии, сколько времени Румыния в состоянии сопротивляться преобладающей в живой силе и военной технике Красной армии?[68] Дискуссии были завершены на втором заседании выступлением военного министра при поддержке начальника генераторального штаба. Их выступления сводились к следующему: даже если Румыния выдержит первый фронтальный удар, у нее нет запасов и материалов для долгосрочной войны. Учитывая поражение Франции и тяжелое положение Великобритании было бы почти невозможным ожидать такой помoщи с Запада. Что касается Германии, то война в Финляндии убедительно показала, что советско-германский договор о ненападении запрещал ей поставки боеприпасов и оружия любой стране, с которой Советский Союз был в состоянии войны[69]. Таким образом, учитывая то, что промышленность Румынии была очень слабой и лишенной сырья, ее поражение была математической аксиомой[70].

Эта реальность была настолько убедительной, что коренным образом изменила предыдущее решение Коронной совета. И если на первом заседании за принятие ультиматума высказалось 10 человек, против – 11, за дальнейшие переговоры – 5, воздержался – 1, то во время второго заседания распределение голосов было несколько иным: 19 – за принятие ультиматума, 6 – против, 1 – воздержался[71].

Этому способствовало, возможно, и то, что члены Совета были проинформованы о поступивших ответах из Германии и Италии, а также информация о том, что 27 июня в 16 часов Шуленбург обратился к Молотову с просьбой продлить срок получения ответа румынского правительства на указанную ноту и ему ответили, что "при отсутствии положительного ответа, советские войска начнут военные действия в полночь"[72]. Через несколько дней, к тому времени уже бывший премьер-министр Румынии, Г.Тетереску, по поводу этих событий, писал: "Касательно этого ультиматума было лишь два решения: сопротивление или принятие. Сопротивление было легким решением: это было решением инстинкта, решением мужества. Сопротивление было действием народа, сознательного касательно своих прав и исторической миссии. Но сопротивление означало не только ведение неравной войны, а и войны, в которой наша армия не могла бросить в бой все силы, поскольку должна была защищать и другие фронты, которые находились под угрозой и в условиях, в которых любая помощь становилась иллюзорной, а обеспечение любой линии отступления – невозможной. Сопротивление означало, в лучшем случае, расходование наших вооруженных сил. Этим бесполезным расходованием подбадривались другие агрессоры, которые в этих условиях июня месяца могли поставить нашу страну в очень трудную ситуацию. Вот почему правительство, после мучительного изучения последствий войны, осознавая ответственность перед историей, за решение, которое должно было принять, отказался от сопротивления и пытался вести переговоры с тем, чтобы уменьшить масштаб удара и для того, чтобы иметь возможность упорядочить эвакуацию, сохраняя жизнь и имущество румын, желающих отступить вместе с нашими войсками"[73].

Следует отметить тот факт, что когда румынское правительство выяснило, что не сможет изменить фундаментально сроки ультиматума, в последний момент, оно попыталось удержать за собой хотя бы город Черновцы. Но позиция внешнеполитического ведомства была достаточно жесткой касательно того, что "вопрос о Черновцах не должен быть упомянут ни при каких обстоятельствах, даже в любом телефонном разговоре с Фабрициусом"[74]. Кстати, позже Молотов вспоминал, что ему пришлось довольно настойчиво убеждать Шуленбурга в необходимости включения города Черновцы в состав СССР. При этом он отмечал: "Черновицы, который никогда не принадлежал России, был возвращен нам и сейчас он наш. Видимо, немцы не склонны были тогда портить отношения, разрывать любые связи с нами. Относительно Черновиц все прыгали, как поджаренные и удивлялись"[75].

В ответе официального Бухареста на советскую ноту отмечалось, что Румыния готова назначить делегации для переговоров по вопросам, возникшим в двусторонних отношениях[76]. По мнению немецкого историка А.Хильгрубера "этот ответ не означал принятия советского ультиматума, но и не выглядел как отказ. Он откладывал окончательное решение переговоров, на которых нужно было определиться по существу проблемы советских посягательств. В нынешних условиях, имея в виду, что сообщение Коронного совета уточняло, что будет направлен полномочный представитель для обсуждения советских условий, такой ​​ответ можно считать неприемлемым"[77].

27 июня, после получения ответа румынского руководства, правительство СССР, считая его "неубедительным, потому что в его ответе не сказано прямо, что оно принимает предложения советского правительства о немедленной передаче Советскому Союзу Бессарабии и северной части Буковины", выдвинул новый ультиматум с требование: "В течение 4 дней, начиная с 2 часов дня по московскому времени 28 июня, очистить румынским войскам территорию Бессарабии и северной части Буковины"[78].

В ответе румынского правительства подчеркивалось: "Для того, чтобы предотвратить тяжелые последствия, к которым привело бы прибегание к силе и начало военных действий в этой части Европы, румынское правительство вынуждено принять условия эвакуации, определенные в советской ноте"[79]. По мнению английского историка Д.Делетанта, новый министр иностранных дел К.Арджетояну, "в своей ноте о принятии ультиматума, переданной В.Молотову Г.Давидеску в 11 утра 28 июня, подчеркнул, что Румыния уступала с целью избегания войны и уделил внимание тому, чтобы не сказать ничего, что могло бы быть интерпретировано как легитимное принятие советских претензий на две провинции"[80].

Таким образом, бухарестское правительство дало согласие не на уступку Бессарабии и северной части Буковины, как трактовалось в советской историографии, а лишь на эвакуацию этих территорий.

Его решение базировались на таких факторах:

• катастрофическое поражение франко-британских войск и французской капитуляции сделало  невозможным выполнение гарантий от 13 апреля 1939 г.;


• в связи с отсутствием стратегического сырья и запасов боеприпасов румынская армия не могла бы воевать с Красной армией больше трех месяцев (как об этом заявили военный министр и начальник Генерального штаба);


• категорическое давление на Румынию со стороны Германии и Италии;


• угрожающее отношение к Румынии Венгрии и Болгарии при невозможности рассчитывать на поддержку союзников первой – Югославии, Турции и Греции[81].

Де-юре Румыния уступила территориии Бессарабии и северной части Буковины значительно позже, а именно 10 февраля 1947 г., подписав Парижский мирный договор о советско-румынской границе, в соответствии с которым он устанавливался таким, каким был на 1 января 1941 г. "согласно советско-румынского соглашения от 28 июня 1940 года"[82] (соглашения, которого в действительности не существовало)[83].

Отметим, что эти дипломатические акции базировались на различного рода обстоятельных военных подготовительных мероприятиях. С целью подготовки и присоединения Бессарабии и северной части Буковины к СССР (Именно такой термин использовал В. Молотов в своем докладе на VII сессии Верховного Совета СССР 1 августа 1940)[84] на базе Киевского Особого и Одесского военных округов был создан Южный фронт. Командующим был назначен генерал армии Жуков. Командование Красной армии на протяжении весны сконцентрировало на советско-румынской границе 32 стрелковых, 2 мотострелковые и 6 кавалерийских дивизий, 11 танковых и 3 воздушно-десантных бригады, 16 артполков резерва главнокомандующего, 14 полков корпусной артиллерии и 4 отдельных артдивизиона[85]. На основных направлениях наступления была обеспечена более чем тройное преимущество в живой силе и средствах[86].

После обмена нотами между СССР и Румынией, 28 июня 1940 г. советские войска пересекли Днестр и вступили на территорию Бессарабии и северной части Буковины. Румынские части получили приказ организованно отступить. При этом имели место грубые нарушения условий передачи территорий. Части Красной армии, превышая обусловленный темп эвакуации румынских войск, нарушали демаркационную линию, создавая тем самым местные инциденты. Были случаи разоружения румынских военнослужащих. Происходили вооруженные столкновения, которые вызвали жертвы с обеих сторон, в т.ч. убитыми. Враждебное отношение к себе чувствовали и красноармейцы, встречая на пути минные поля, противотанковые заграждения, траншеи и заминированные или демонтированные железные дороги и мосты. Как советская, так и румынская сторона принимала определенные военные и административные меры в отношении населения, которые имели разные мотивы и формы проявления. Низкий морально-психологический дух румынской армии приводил к распылению целых воинских подразделений, солдаты которых бросали оружие и бежали по домам. Изредка, грубые нарушения воинской дисциплины имели место и среди красноармейцев, за что они привлекались к ответственности, в т. ч. в судебном порядке[87].

Сразу же после вступления Красной армии на территории Бессарабии и северной части Буковины начал работать огромный пропагандистский аппарат. В эти дни среди населения и солдат распространялись в большом количестве газеты и специальная литература, на улицах и домах развешивались плакаты и лозунги. Политическими органами Красной армии организовывались митинги и манифестации с тем, чтобы вызвать у бессарабцев и буковинцев "горячую любовь к освободителям и чувства доверия к Советам"[88].

Вместе с тем, были проявления протеста против решения Коронного совета об уступке, практически без борьбы, как Бессарабии, так и северной части Буковины со стороны практически всех политических течений социальных слоев Румынии, а также части политических деятелей (кроме коммунистов, которые поддержали территориальных притязания СССР[89]). Они считали, что румынская армия должна была оказывать сопротивление. Аргументировалось это тем, что Германия не должна была б позволить СССР беспредельно расширять свои территории в Юго-Восточной Европе в случае возможного поражения Румынии[90]. Предполагалось, что, не дожидаясь полного разгрома румынской армии, Вермахт начнет действовать, чтобы защитить румынские нефтяные районы и не допустить Красную армию на Балканы. По мнению А. Крециану, Румыния могла надеяться на то, что параллельно с ожидаемыми военными операциями, авиация и моторизированные немецкие войсковые части попытаются установить действенный контроль за нефтяными полями Румынии в случае занятия ее территории советскими войсками[91]. Позже немецкий генерал К.Типпельскирх вспоминал: "Гитлер был крайне недоволен этим изменением границ, поскольку Советский Союз оказался сейчас в угрожающей близости от нефтяных районов Румынии, эксплуатация которых была для Германии незаменимой предпосылкой для успешного ведения войны. Поэтому он твердо решил создать прочную преграду, которая бы препятствовала любой попытке Советского Союза расшириться еще дальше на юго-запад". И даже, как отмечал 18 мая 1942 г. сам Гитлер: "И если бы не удалось во время вторжения русских в Румынию заставить их ограничиться одной лишь Бессарабией и они забрали бы тогда себе румынские нефтяные месторождения, то не позже этой весны они подавили бы нас, потому что мы бы остались без источников топлива"[92].

Напомним, что в конце июня 1940 г. основная часть немецких войск была сосредоточена на западе Европы, а на восточном направлении Германия имела не больше 10 дивизий[93]. По мнению известного американского журналиста-исследователя У. Ширера, "если бы Сталин развернул наступление против Германии в июне 1940 года, то Красная армия, вероятно, дошла бы до Берлина, прежде чем немцы сумели бы организовать более-менее серьезное сопротивление"[94]. Мы уверены в том, что именно это стечение обстоятельств обусловило включение Советским Союзом Буковины вопреки соглашениям в свою сферу интересов и допустив тем самым первое нарушение территориальных границ, предусмотренных тайными договоренностями августа-сентября 1939 г.[95]. Это стало еще одним фактором перевода внимания Гитлера с Запада на Восток и поставив в первую очередь, проблему Советского Союза. Так, в тексте секретной телеграммы, направленной 21 июня 2041 г. Риббентропом послу Шуленбургу с текстом заявления для Молотова, в частности, подчеркивалось следующще: «В дипломатиченской и военной сферах, как стало очевидно, СССР, вопреки сделанным после заключения договоров декларациям о том, что он не желает большевизировать и аннексировать эти страны, входящие в его сферу влияния, имел целью расширение своего военного могущества в западном направлении везде, где это только казалось возможным, и проводил дальнейшую большевизацию Европы. Действия СССР против прибалтийских государств, Финляндии и Румынии, где советские притязания распространялись и на Буковину, продемонстрировали это достаточно ясно. Оккупация и большевизация Советским Союзом предоставленных ему сфер влияния является прямым нарушением московских соглашений, хотя Имперское правительство в течение какого-то времени и смотрело на это сквозь пальцы»[96].

О том, какое значение имело для Советского Союза включение в его состав одновременным с Бессарабией и северной части Буковины, для получения через нее прямой железнодорожной связи из Бессарабии во Львов можно судить и по тому, что уже после присоединения этих территорий примерно только одни сутки понадобились для восстановления железнодорожной магистрали Львов – Черновцы[97].

Впоследствии, менее чем через год, Берлин воспользовался ситуацией, сложившейся в результате присоединения этих земель к СССР. Во время встречи в Мюнхене в мае 1941 г. Гитлер предложил маршалу И.Антонеску принять участие в реализации плана "Барбаросса", подчеркнув, что "для возвращения Бессарабии и Северной Буковины [Румыния. – н. а.] нет иного пути, как только воевать на стороне Германии", отметив, что за оказанную помощь Румыния сможет оккупировать и администрировать территорию до Днепра[98]. Уже 16 июля 1941 г., во время совещания по вопросам реорганизации Восточных областей, Гитлер отмечал: "Антонеску заявляет претензии на Бессарабию и Одессу. Наши отношения с Румынией хороши, но никто не может знать будущего и мы не должны преждевременно намечать границы"[99].

Возможные шаги Германии в интересах Румынии были заблокированы тайными советско-германскими договоренностями.  Военные действия на юго-востоке Европы были не выгодны прежде всего Берлину, потому что Румыния оставалась для него важным поставщиком сельхозпродукции и энергоносителей. Существенно влиять на эту ситуацию Германия не могла из-за уже упомянутого сосредоточения основной части немецких войск на западе Европы, что в свою очередь оголило восточный фланг. Именно поэтому Германия и оказалась такой покладистой, соглашаясь на передачу СССР, кроме Бессарабии, еще и северной части Буковины, хотя считала это нарушением упомянутых договоренностей. Она даже согласилась повлиять на Румынию с тем, чтобы последняя приняла условия Советского Союза. Мы уверены в том, что именно это стечение обстоятельств обусловило включение в состав СССР не только Бессарабии, а и северной части Буковины.

Гакман Сергей Михайлович, кандидат исторических наук, доцент, заместитель директора-начальник научно-исследовательского отдела Черновицкогорегионального центра переподготовки и повышения квалификации работников органов государственной власти, органов местного самоуправления, государственных предприятий, учреждений и организаций

Яценюк Фадей Степанович, кандидат исторических наук, доцент кафедры истории Украины Черновицкого национального университета им. Ю. Федьковича