Русская эмиграция

Вчера и сегодня

В 1924 году Иван Бунин произнес знаменитую речь под названием «Миссия русской эмиграции», которая была первой интеллектуальной попыткой осмысления качественно нового социального феномена.

Как человек тонкий, будущий нобелевский лауреат понимал, что судьба избитой России не была абсурдной, что за трагедийностью ситуации скрывался глубинный исторический и духовный смысл – трудно осознаваемый, конечно, но, тем не менее, реальный в вечном контексте борьбы добра и зла.

«Миссия – это звучит возвышенно, – говорил Бунин. – Но мы взяли и это слово вполне сознательно, памятуя его точный смысл. [...] Нас, рассеянных по миру, около трех миллионов. Исключите из этого громадного числа десятки и даже сотни тысяч попавших в эмигрантский поток уже совсем несознательно, совсем случайно; исключите тех, которые, будучи противниками (вернее, соперниками) нынешних владык России, суть, однако, их кровные братья; исключите их пособников, в нашей среде пребывающих с целью позорить нас перед лицом чужеземцев и разлагать нас: останется все-таки нечто такое, что даже одной своей численностью говорит о страшной важности событий, русскую эмиграцию создавших, и дает полное право пользоваться высоким языком. [...] Мы некий грозный знак миру и посильные борцы за вечные, божественные основы человеческого существования, ныне не только в России, но и повсюду пошатнувшиеся».

Бунин не был теоретиком, он был художником. Но, перечитывая сегодня этот замечательный текст, невольно осознаешь всю силу его провидения, его ропота, говорящего всеми фибрами души: «Мы не в изгнании, мы в послании». Он говорил, что эта миссия продолжается в ожидании дня, когда «Ангел отвалит камень от гроба России». Бунин, как и большинство лиц из первой эмиграции, не мог предположить, что ожидание продлится три четверти века. Он произносил эти слова в надежде на неминуемое падение большевиков, которое, увы, не произошло.

Очутившись «временно» на Западе, русская эмиграция оказалась здесь в перманентной интеллектуальной и духовной изоляции. Она не могла донести свои слова до западной интеллигенции, плененной дурманом коммунизма, а потом и фашизма. Западное общество отнеслось с поразительной инертностью к крику души русской эмиграции.

Париж, столица русского зарубежья, интеллектуальная и артистическая столица мира, не принял великих изгоев российских. Лишь в середине восьмидесятых годов прошлого века, благодаря успешной публикации мемуаров Нины Берберовой «Курсив мой», французский читатель вдруг осознал степень чудовищного одиночества, в котором пребывали столь великие авторы ХХ века, как Бунин и Шмелев, Мережковский и Ходасевич, Куприн и Цветаева, Газданов и Гиппиус. Читая дневники Томаса Манна, просто плакать хочется от описания визита, нанесенного им гениальному автору «Солнца мертвых» – Ивану Шмелеву. Нищенствующий Шмелев не смел предстать в лохмотьях пред взором великого немецкого коллеги и заставил его долго ждать в неуютной маленькой гостиной своего убогого жилища.

Сам визит Манна говорит уже о том, что, несмотря ни на что, какое-то влияние русская эмиграция все же оказала, пусть на определенную элиту, пусть на очень тонкую интеллектуальную прослойку. Это был узкий, но влиятельный круг людей, которые почувствовали на себе культурное, философское, духовное влияние русской эмиграции.

Сегодня можно с уверенностью сказать, что первой функцией русской эмиграции было сохранить память о дореволюционной России. Но это могло иметь место, пока еще были живы те деятельные лица, которые знали и помнили историческую Россию. Второй ее функцией было оказание помощи тем, кто сопротивлялся коммунистическому эксперименту, оставшись на родине. Это были, в первую очередь, люди церковные, верующие. Третья функция эмиграции была, конечно, творческой. Она заключалась в осмыслении трагического опыта революции как всемирного явления, как глобального зла.

Вот что писал об этом историк Церкви Георгий Федотов: «С той горы, к которой прибило наш ковчег, нам открылись грандиозные перспективы: воистину “все царства мира и слава их” – вернее, их позор. В мировой борьбе капитализма и коммунизма мы одни можем увидеть оба склона – в Европу и в Россию: действительность, как она есть, без румян и прикрас».

Для человека верующего ничего бессмысленного в мире нет. И можно относиться почти как к чуду, к тому, что русская богословская и духовная мысль добилась в изгнании поистине ошеломляющих успехов. Нельзя здесь не подчеркнуть особого вклада митрополита Антония Храповицкого (1863–1936), а также столь великих мыслителей, как Алексеев, Арсеньев, Бердяев, Сергий Булгаков, И. А. Ильин, В. Н. Ильин, Н. О. Лосский, П. Б. Струве, Франк, Шестов, Александр Шмеман. Эти люди и многие другие – всех не перечислишь – внесли бесценный вклад в развитие русской православной мысли, плененной и избиенной на родине.

Некоторые считают, что русская эмиграция существовала и до революции в лице изгнанников социалистов и анархистов – таких как Герцен, Бакунин, Ленин, Троцкий, Луначарский, Илья Эренбург и пр. Да, это так, но подобные единицы не сопоставимы с миллионами бежавших от большевизма.

В определенном смысле сегодняшняя ситуация похожа на дореволюционную. Когда Русская Церковь строила православные храмы в Западной Европе (Париж, Ницца, Биарриц, Флоренция...), она это делала в тех местах, где русские любили бывать, где они задерживались на месяцы, порой – на годы. Как мне недавно сказала в храме одна прихожанка из первой эмиграции: «У нас сейчас не прихожане, а прохожане». Так было и тогда – люди приезжали, уезжали.

Представители первой эмиграции думали вернуться в Россию, но не вернулись. Представители второй, послевоенной, и третьей, «диссидентской», думали, что уезжали навсегда, но коммунизм сгинул волей Божьей. Я прекрасно помню, как мы пересекали границу в 1974 году – в полной уверенности, что это безвозвратно, что мы покидаем некий концлагерь. Мне не давали въездных виз даже при Горбачеве, и я гордился своим званием «врага народа». Наш антикоммунизм был радикальным, но непохожим на антикоммунизм, скажем, Бунина. Диссиденты и правозащитники учились в советских школах и университетах, многие из них были комсомольцами и даже членами партии. Они были врагами советской власти, но по-другому. В отличие от потомков первой эмиграции, они знали ее изнутри, они понимали ее суть. Но у них уже не было той русской культуры, которая сохранилась пусть даже в очень узких кругах «белой» эмиграции.

Те, кто едут на Запад сегодня, парадоксально еще более «советские». Они выросли на советской литературе, кино, телевидении – без того отторжения, которое ощущали мы.

Что такое «эмиграция» сегодня? Скорее всего, эмиграции сегодня нет, хотя «русских людей» в Европе, пожалуй, даже больше трех миллионов. Просто между ними и Россией нет идеологического противостояния. Они приезжают сюда по своей воле и в любое время могут вернуться.

В России выходят сотни книг, посвященных интеллектуальному и духовному наследию русской эмиграции. Миссия русской эмиграции, о которой говорил Иван Бунин, закончилась с крахом СССР. Солженицын, Зиновьев, Ростропович вернулись с почестями и умерли на родине. Но многие не вернулись и не вернутся, потому что, как говорил Иосиф Бродский: «Есть дом, где ты родился, дом, где вырос, и дом, где умер». Не знаю, кто мог бы сегодня сказать, как говорил мне лично Андрей Тарковский: «Я не вернусь ни живым, ни мертвым!».