Русская правда об эстонской конституции

Ценности и цели общества

Публикация два года назад на портале slavia.ee главы "Народ и гражданин" из книги русского омбудсмена в Эстонии Сергея Середенко "Русская правда об эстонской конституции" вначале прошла незамеченной, но к сегодняшнему дню только на этом портале с ней познакомилось более 1000 человек. Многие находки, впервые опубликованные в этой главе, а также юридические доводы и построения стали уже общим местом русского дискурса в Прибалтике, в частности, тезис Середенко о краже у русских Латвии и Эстонии гражданства этих стран в начале 90-х годов. Представляемая первая глава объемного исследования посвящена конституционным ценностям современной Эстонии, и так и называется - "Ценности". Исследование интересно прежде всего тем, что называет ценности "поименно", не ограничиваясь неопределенными "общеевропейскими ценностями", например. В публикуемой главе проведен детальный анализ того, какие из декларированных конституционных ценностей Эстонии являются реальными, а какие - фиктивными. Как и прежде, правозащитник использовал компаративный анализ для того, чтобы показать, как та или иная страна относится к той или иной ценности, как понимает и как формулирует тот или иной конституционный принцип. Написанная в научно-популярной манере, глава читается очень легко, чему во многом способствует присущая Середенко ирония. Глава I. ЦЕННОСТИ Всякое общество базируется на ценностях, причем постоянные цивилизационные столкновения говорят нам о том, что эти ценности – разные, и у всякого общества, помимо глобальных, есть и свои. Если мы возьмем инструментальное определение государства как «способа вовлечения нации в исторический процесс», то как раз смысл участия нации в историческом процессе – утверждение на «мировом рынке» своими силами своих ценностей. Наиболее отчетливое столкновение, которое доводится переживать нам – это конфликт «общеевропейские ценности» versus «духовные основы Русского мира». И если первые сформулированы достаточно хорошо, то попытки формулирования вторых привели к тому, что этот конфликт в первом приближении рассматривается как конфликт «свобода, равенство, братство» versus «вера, надежда, любовь»… Государственные и национальные ценности присутствуют (или не присутствуют, как «вера, надежда, любовь») в конституциях в явном и неявном виде. Обычно они заявляются в преамбуле, общих положениях, а также главе «Основные права и свободы»; очевидно, что права и соответствующие им обязанности образуют дуэты именно вокруг ценностей, при этом сами ценности обычно не дефинируются. Права и свободы, в свою очередь, могут выступать как самостоятельные ценности, при этом связка прав и обязанностей как бы спускается на ступеньку вниз. Интересно, что первые три главы книги1 президента США, лауреата Нобелевской премии мира Барака Обамы «Дерзость надежды» называются «Республиканцы и демократы», «Ценности» и «Наша Конституция». Исследуя современные американские ценности, и основательно запутавшись в ценностях, целях и принципах (например, в русском переводе книги использована фраза: «если мы не желаем платить за эти ценности определённую цену»), Обама решает идти от противного: «Может показаться, что в сегодняшней Америке ничто не ценится так высоко, как богатство, стройная фигура, молодость, известность, безопасность и развлечения. Мы утверждаем, что ценим то наследство, которое завещаем своим потомкам, и при этом оставляем им гигантские долги…». Определение ценностей – занятие ответственное. Помимо ценностей, конституции часто формулируют и цели государства. Цели в данной работе мы будем рассматривать как ценности (блага), которыми государство в момент принятия конституции не обладает, но к обладанию которыми стремится. Эти ценности можно как создать, если их нет в данном обществе, так и присвоить. Свои же ценности надо уметь защищать. Одно из конституционных определений целей – «идеалы», которые свойственны прежде всего социалистическим конституциям. Так, в советские конституции под названием «коммунистический идеал» была внесена цель «Свободное развитие каждого есть условие свободного развития всех», что в отрыве от контекста выглядит как девиз… либералов. В одном из выступлений87 председателя Комитета Госдумы РФ по международным делам Константина Косачева было использовано выражение «конституционная миссия» применительно к «защите собственных граждан как дома, так и за рубежом». Над использованием этого термина стоит подумать. Непосредственное отношение к ценностям имеют и «интересы», которые я определяю как «средство актуализации ценностей». «Интересы» также могут фигурировать в конституциях: так, ст. 18 Конституции ЭССР 1978 года определяла, что мероприятия в области экологии проводятся «в интересах настоящего и будущего поколений». Постоянные, активные взаимоотношения конституции с реальностью могут порождать новые цели и самостоятельно. С этим согласен и Обама: «Отказ от абсолютизма, заключенный в самой структуре нашей Конституции, иногда играет с нашими политиками злую шутку – кажется, что у них нет вовсе никаких принципов. Но почти во всей нашей истории именно Конституция поощряла сам процесс сбора и анализа информации, а также споры, в которых рождался пусть не самый лучший, но верный выбор не только средств для достижения наших целей, но и самих этих целей». Данное высказывание только подтверждает мысль о том, что ценности и цели общества содержатся в конституциях как в явном и неявном виде, так и в скрытом, неактуализированном виде. Человек Как уже было указано, в конституциях ценности в явном виде – редкость, поэтому к ценностям, прописанным «черным по белому», обычно обращено особое внимание. Зачастую они определяются как «высшие» ценности. Явный рекордсмен по числу конституционно определённых высших ценностей -Хорватия. Ст. 3 Конституции Хорватии определяет, что «Свобода, равенство, национальное равноправие, миротворчество, социальная справедливость, уважение прав человека, неприкосновенность собственности, охрана природы и окружающей среды, верховенство права и демократическая многопартийная система являются высшими ценностями конституционного строя Республики Хорватия». Большинство конституций, однако, не так рассеянно в определении высших ценностей, и концентрируются на чём-то определённом. Чаще всего это «человек». Российская конституция 1993 года, например, в ст. 2 определяет, что «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав человека и гражданина – обязанность государства». Эта же мысль повторена и усилена в преамбуле и ст. 17 конституции. Ст. 18 стоит привести целиком: «Права и свободы человека и гражданина являются непосредственно действующими. Они определяют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной власти, местного самоуправления и обеспечиваются правосудием». Ст. 1 Конституционного закона Латвийской Республики 1992 года «Права и обязанности человека и гражданина»: «Человек, его жизнь, свобода, достоинства и права являются высшей основной ценностью Латвийского государства». Еще более возвышенно в отношении человека звучит ч. 1 ст. 2 Конституции Республики Беларусь 1996 года: «Человек, его права, свободы и гарантии их реализации являются высшей ценностью и целью общества и государства». Как видно из приведенного отрывка, человек в Белоруссии – не только высшая ценность, но и вообще высшая цель общества и государства. Особое внимание, как видно, уделено также гарантиям прав и свобод человека. И всё это – первые статьи конституций. Конституция Французской Республики 1958 года являет собой другой подход: будучи сугубо «технической», как и конституция Латвийской Республики 1922 года, она, тем не менее, в преамбуле определяет, что «Французский народ торжественно провозглашает свою приверженность Правам Человека и принципам национального суверенитета, как они были определены Декларацией 1789 года, подтверждённой и дополненной преамбулой Конституции 1946 года». Из выступления председателя ВС ЭР Арнольда Рюйтеля на 46 сессии ГА ООН 17 сентября 1991 года: «Я счастлив представлять перед Объединенными Нациями государство, которое вновь обрело независимость. (…) Вопрос прав человека является главной заботой эстонцев. Свобода и права человека являются, в конечном итоге, тем, за что мой народ боролся». Так вот: в Конституции ЭР вообще нет слова «человек». Есть «никто», «каждый», «эстонец», «гражданин Эстонии», «гражданин иностранного государства», «лицо без гражданства», «супруг», «родитель», «ребенок»… А «человека» нет. (Знакомый искусствовед утверждает, что эстонская живопись в целом также обходится без изображения человека). Да: «приверженности Правам Человека», даже с маленькой буквы, тоже нет. То есть вообще нет упоминания «прав человека». Один раз встречается «человеческое достоинство», один раз – «люди с недостатками», и два раза – «другие люди», но об этом чуть позже. Хотя дебаты о правах человека были. Вот как это выглядело в рабочей группе Конституционной Ассамблеи (КА) по преамбуле80. «Хянни просит, чтобы в преамбулу были вписаны принципы демократии и прав человека. Руннель находит, что демократия настолько деформированное понятие, что следует исходить из личности. Салум хочет, чтобы была исключена фраза «высшая власть находится в руках народа», но в то же время подчёркивает, что надо бы внести национальное государство. Хянни заверяет, что следует выбрать механизм, с помощью которого народ будет сохранён. А это – демократия». Автор одного из конституционных проектов Андо Лепс о каталоге «прав человека»: «Вторая глава – основные права и обязанности граждан Эстонии. В ней, наверно, нет нужды отдельно подчёркивать свободы граждан, так как права и обязанности и есть те границы, между которыми умещается свобода граждан. Это такая глава, про которую никогда не знаешь, сколько этих самых прав и обязанностей надо в итоге вносить. Всегда можно больше, а можно и меньше». Вопрос, который сложно обойти в конституции – это вопрос отношения к человеческой жизни. Стандарт здесь задают, безусловно, международные соглашения, причём стандарт, на мой взгляд, неудачный. Например, ст. 3 Всеобщей Декларации прав человека гласит, что «Каждый человек имеет право на жизнь, на свободу и на личную неприкосновенность». «Право на жизнь» - странная конструкция. «Право», как мы уже заметили выше, всегда имеет корреспондирующую «обязанность», «право» - это всегда одновременно и право выбора, и право требования. Если есть «право на жизнь», то кто-то обязан её обеспечить умирающему от старости, от неизлечимой болезни… Но никакого «кто-то» по ту сторону декларации - нет. В Конституции ЭР «право на жизнь» тоже есть – в ст. 16. «Это право защищается законом». Но никакого Закона о защите человеческой жизни в Эстонии, разумеется, нет. Запрета смертной казни тоже нет. Есть в той же статье фраза о том, что «Никто не может быть произвольно лишён жизни». В КА Вардо Румессен даже требовал поставить вопрос о смертной казни на голосование. Сошлись на приведённой формуле. Во вступлении к этой главе я упомянул «духовные основы Русского мира». Очень красивая формула для спекуляций. Однако вот что по интересующему нас предмету я вычитал у Карамзина, там, где он описывает Владимира Святого: «Он щадил жизнь самих убийц и наказывал их только вирою, или денежною пенею: число преступников умножалось, и дерзость их ужасала добрых, спокойных граждан. Наконец, духовные пастыри церкви вывели набожного князя из заблуждения. «Для чего не караешь злодейства?»- спросили они. «Боюсь гнева небесного»,- ответствовал Владимир. «Нет,- сказали епископы,- ты поставлен Богом на казнь злым, а добрым на милование. Должно карать преступника, но только с рассмотрением». Великий князь, приняв их совет, отменил виру и снова ввёл смертную казнь, бывшую при Игоре и Святославе»54. Год это, согласно Карамзину, 996. Интересный случай со всех точек зрения. Владыка мирской смертную казнь отменил, а владыка небесный усилиями своих епископов восстановил… Ещё: я отдельно не изучал этот вопрос, но, по-моему, это первый случай официальной отмены смертной казни в раннем европейском средневековье. Автор термина «гражданские оккупанты» Лаури Вахтре в КА: «Пару слов по вопросу смертной казни. По-моему, мы слишком серьёзно относимся к одной из десяти заповедей – не убий! В последнее время её начали толковать иначе, чем понимал её весь христианский мир на протяжении тысячелетий. Тысячелетиями делалась разница между убийством и казнью. Я очень прошу не смешивать между собой эти вещи. (…) Если мы поставим цели общества выше человека, что совершенно возможно, и не только во имя идеи коммунизма, есть и иные идеи, то этот вопрос вообще отпадёт. Тогда смертная казнь, конечно, не запрещена. (…) Вопрос в том, будем мы вписывать в конституцию что-нибудь про смертную казнь, или нет. Если мы не впишем, то это вовсе не означает автоматически, что в Эстонии есть смертная казнь, а это означает то, что этот вопрос решается отдельно законом, и что этот закон можно при любых обстоятельствах изменить. Закон же изменить гораздо проще, чем изменить конституцию». Юри Рятсеп: «По-моему, при внесении в конституцию этого принципа мы должны считаться с очень хрупкой несущей плоскостью нашей нынешней государственности. У нас нет нормального контроля за своей территорией, у нас нет границы, которая отделяла бы нас от великой родины, к которой мы, к несчастью нашего народа, сами принадлежали несколько десятилетий. Криминогенная ситуация в ЭР сейчас катастрофическая и в условиях действительности смертной казни. (…) Я считаю, что упоминание проблемы смертной казни в нашей конституции в настоящий момент политически принципиально неверно. Я думаю, что мы не должны так громко говорить об этом нашем совершенно человечном намерении». Айн Каалеп: «Есть ещё этическое соображение, о котором обычно не думают: если в государстве есть смертная казнь, то должен быть и исполнитель смертной казни. Если смертная казнь установлена законом, то в принципе каждого гражданина ЭР можно обязать исполнить её, что, на мой взгляд, совершенно неприемлемо. Введение должности палача не соответствует сути современного гуманного государства». В нынешнем эстонском УК, который вступил в силу в 2002 году, смертной казни нет. И «человека», как и «прав человека», в Конституции ЭР тоже нет. И в прежних Конституциях ЭР не было. Традиция такая. А что есть? Eestlus Есть eestlus – «эстонство». Понятие, не имеющее перевода. По всей видимости, это какой-то особый эстонский гордый дух. «Дух» (народа), кстати, вполне конституционный термин и присутствует, например, в преамбуле Конституции Литовской Республики 1992 года. В преамбуле эстонской конституции eestlus сформулирован так: «Народ Эстонии, выражая непоколебимую веру и твердую волю укреплять и развивать государство (…), которое призвано обеспечить сохранность эстонской нации и культуры на века…». В 2007 году эстонский парламент Рийгикогу по упрощенной процедуре добавил в конституционный перечень составляющих eestlus еще и эстонский язык. В пояснительной записке к законопроекту обосновывалось это так: «Наша забота о нашем красивом языке нуждается в еще более символическом и правовом обеспечении. Придание эстонскому языку конституционного достоинства должно существенно поднять престиж обучения государственному языку и его повседневного использования среди жителей Эстонии, для которых родным языком является какой-то другой язык». Редкий случай: преамбула конституции национального государства адресована… инородцам. Место eestlus в иерархии эстонских ценностей можно определить по высказыванию члена КА Хандо Руннеля: «Прежде всего мы должны обеспечить права эстонцев, и только потом – права человека». Я долго медитировал над этой формулой; один из выводов, к которому я пришел, это вывод о том, что эстонцы – не совсем люди… К разбору eestlus мы вернемся еще не раз, пока же отметим следующие обстоятельства. Прежде всего, обращает на себя внимание то, что ради сохранения на века эстонской нации, языка и культуры должен трудиться весь народ Эстонии. Тем самым уже в преамбуле формально заложена дискриминация, которая отчего-то отрицается в ч. 1 ст. 12: «Перед законом все равны. Никто не может быть подвергнут дискриминации из-за его национальной, расовой принадлежности…». Второе, что обращает на себя внимание – это уникальная конструкция, предусматривающая исключительно сохранение eestlus. Без развития. С этой точки зрения у Эстонии, согласно Конституции, нет будущего. Только старость. По мнению министра образования и науки Тыниса Лукаса «Eestlus – это процесс, у которого есть своя история. Программа соотечественников должна заниматься её освоением (архивы!). Сейчас история гибнет у нас на глазах. Сохранять и кое-где восстанавливать надо надгробные памятники (по одной из оценок, значимых для eestlus в мире их сейчас около 200)»48. Как видно, и тут только сохранение. Почему так? Одно из возможных анекдотических объяснений здесь то, что эстонская нация и культура уже настолько совершенны, что в развитии не нуждаются. Метафизика «сохранения» сказывается во всем - так, например, подводя итоги 2009 года, директор Института эстонского языка Урмас Сутроп заявил3: «Уходящий год был для эстонского языка хорошим, поскольку эстонцы между собой говорили всё-таки по-эстонски». Другое объяснение противоположного свойства: с eestlus всё так плохо, что его надо сохранять совершенно радикальными мерами. И в этом смысле Конституция Эстонской Республики – Красная Книга eestlus. Вот как состояние eestlus описывает5 Кивисильдник (Свен Сильдник) после парламентских выборов 2007 года: «Выборы Рийгикогу и вслед за ними создание коалиции показывают, что 99% нашей бродящей биомассы отринуло национальные признаки, национальное мышление и всё такое. С одной стороны это, конечно, конец национального государства и eestlus. Реформистская партия представляет загашный интернационализм населения и рыночный фундаментализм. (…) Глядя с национальной точки зрения, мы переживаем интересный период перехода в небытие. Это совершенно неповторимый опыт, осуществляемый без малейшего напряжения. Размеренно и даже радостно. Никто даже не ворчит, и это очень хорошо – проблемы нам не нужны. Разве нам помогло бы, если бы мы вымирали так, как палестинцы выживают? Взращивая террористов-самоубийц? Без зарубежной помощи? Это было бы ужасно». Тут необходим контекст. Кивисильдник – один из авторов могучей кучки фрондирующего издания «Tegelikkuse keskus» («Центр реальности»), которая прославилась, в частности, майками с надписью «Kommarid – ahju!» («Коммуняк – в печь!») с указанием персоналий. А выборы 2007 года – это те выборы, которые выиграл Ансип своим обещанием снести Бронзового солдата. Хотя – будем точны,- в его избирательной программе такого пункта не было. Но все, кому надо, понимали, о чём речь. Контекст важен для понимания уровня эстонского национализма. Если уж такие внешне триумфальные для eestlus выборы объявляются ревнителями идеи упадочными… Третье достойное внимания наблюдение – это наличие особенных конституционных прав, принадлежащих исключительно эстонцам. Например, ч. 3 ст. 36 – «Каждый эстонец имеет право поселиться в Эстонии». С учетом того, что на момент принятия конституции понятие «гражданин Эстонии» было практически идентично «эстонцу», реальный перечень этих прав несравненно шире. Часть из этих особенных прав обсуждалась в КА, но в текст Конституции не вошла. Вот, например, обсуждение института президента в рабочей группе КА по преамбуле: «Обсуждают, должен ли государственный старейшина быть по национальности эстонцем. Не могут определить, должен ли он быть эстонцем по обоим родителям и т.д. Отказались в этой части от продолжения обсуждения. По предложению Руннеля председатель группы Салум обещает передать на заседание ассамблеи и рост государственного старейшины: для мужчин нижний предел 1,75 м и для женщин 1,62 м». Полного триумфа eestlus, однако, в конституции не состоялось. По разным причинам. Например, главу «Основные права, свободы и обязанности» первоначально предлагалось назвать «Права и обязанности граждан», сиречь эстонцев. Однако возобладал подход Юри Адамса: «(Мы) отказались от традиционного названия «Права граждан и обязанности граждан». Вычеркнули слово граждане. Здесь была предпринята попытка выстроить главу на правах человека». При этом, как было показано выше, вообще обойдясь без их упоминания. Триумф развился позже, однако все вышеизложенное говорит о том, что Эстонская Республика была (вос)создана исключительно для эстонцев, а другим национальностям отведена почетная роль обслуги. Как это разительно отличается от, например, Конституции Азербайджанской Республики 1995 года: «Статья 4. Единство народа Народ Азербайджана един. Единство народа Азербайджана составляет основу Азербайджанского государства. Азербайджанская Республика является общей и неделимой родиной для всех граждан Азербайджанской Республики. Статья 5. Недопущение присвоения власти. Ни одна народность Азербайджана, ни одно лицо, социальная группа или организация не может присвоить полномочие по присвоению власти. Присвоение власти является тягчайшим преступлением, направленным против народа». Однако триумф одной национальности над другой в условиях очень маленькой страны вечным быть не может. Потому что начинаются проблемы, и надо что-то менять. Но менять тут что-то сложно, потому что Конституция ЭР утверждает, что заданное ей неравноправие – «на века». Приходится импровизировать. Импровизации идут в двух направлениях – сделать всех эстонцами («интеграция», на которой остановимся отдельно) и… другие импровизации, которые достаточно многочисленны. Неизменным в них остается доминирование eestlus. Вот, например, заявления канцлера юстиции Индрека Тедера о «конституционном патриотизме». Выступая осенью 2009 года с докладом в Рийгикогу, Тедер отметил, что Эстония слишком зациклена на национальном подходе к государственному управлению и должна перейти от него к гражданскому подходу. При этом, разумеется, не следует терять бдительности. «В этом смысле националистическое мышление и практика представляют собой последний рубеж обороны против идеологических атак»,- заявил он. «Цели существования эстонской государственности, занесенные в преамбулу Конституции Эстонии, среди которых - гарантировать сохранение эстонского народа, языка и культуры на века, являются верховными и реалистичными целями, для достижения которых необходимо выбирать правильные и уместные правовые средства», - сказал Тедер. И добавил, что в течение 18 лет после восстановления независимости Эстонии в стране отдавалось предпочтение националистическому подходу. «Однако с таким подходом возникает опасность рассматривать вещи слишком узко. (…) Мне кажется, что эстонское государственное мышление и философия нуждаются в том, чтобы включить новую скорость. Это можно назвать постепенным переходом от националистического мышления к гражданскому мышлению». Тедер признался, что сохранение эстонской нации и культуры на века, как государственная цель, ему нравится, однако, по его мнению, эти цели не для всех жителей являются основой их идентичности и не все строят свою связь с государством, основываясь на них. «Я уверен, что эмоциональные высказывания о 700-летнем рабстве и 50-летней советской оккупации не являются единственными признаками, определяющими то, кем мы являемся, и мы не должны судорожно держаться за националистическую романтику 19-го века». Продолжая тему eestlus, следует отметить развивающийся универсализм «национальных учений». Из указа президента Азербайджана от 29 декабря 2006 года88: «Основоположник независимой азербайджанской государственности Гейдар Алиев, подарив нам столь глубокую философскую концепцию, как азербайджанство, неоднократно завещал беречь азербайджанский язык, историю Азербайджана, азербайджанскую культуру и национальные духовные ценности. В нашей стране ведется огромная работа в рамках идеологии азербайджанства, однако ощущается необходимость в системной координации этой работы из единого центра». Как видно, единственной артикулированной «национальной духовной ценностью» всех «национальных учений» является национальный язык. А что еще, кроме ксенофобии и особенно русофобии, а также нарциссизма, объединяет такие «глубокие философские концепции», как эстонство, азербайджанство, татарство, латышство и прочие? По сути, ничего. Впрочем, латышский политолог Кристиан Розенвалдс открыл, что переход ко множественным фобиям на самом деле не что иное, как правильная позиция правильного латыша. Одновременный антисемитизм и русофобия – это «уход от однобокого имиджа». ««Не модно быть больным русофобией — зачем все время быть против кого-то. А если ты против многих, то становишься «за» кого-то. Открывая новый фронт, они (Национальный блок – С.С.) показывают, что выступают за латышский народ, который обижают и евреи, и русские»89. Все сказанное относилось к небольшим, в сущности, государствам. Украинский же теоретик национализма Мирослав Попович пошёл дальше, и наделил каждую из трех основных территорий Украины своей миссией. «И там же Попович признает: мол, каждый край – И Харьков, и Донецк, и Киев, и Полтава, и другие города – имеют свою миссию. Например, Львов был всегда за национальный прогресс. И все, что касалось независимости Украины, в наибольшей степени развивалось и принималось во Львове. Демократия, гражданские свободы и права человека заботили Центральную Украину. Наконец, если речь идет об экономических реалиях, то самым сильным выразителем стремления к благосостоянию был Юго-Восток»90. Воистину, выделить под «национальный прогресс» и «права человека» свои территории может только большое государство… Эстонский язык Каждый раз в связи с этим вспоминаешь Юргена Хабермаса: «Язык – это власть». Современный эстонский язык, который законодатель, крепко подумав, определил отдельной конституционной ценностью и отделил от культуры, по своему содержанию чрезвычайно агрессивен для русских, что является главным препятствием к его изучению. Какой смысл учить язык, на котором ты – подонок, и мир открывается тебе именно с этой стороны, как только ты начнёшь что-то на этом языке понимать. Будучи малым народом, эстонцы, помимо всего прочего, крайне нетерпимы к неизбежным для начинающих говорить на их языке ошибкам. При этом язык, несмотря на свою относительную сложность, действительно красив. Жаль, что достался эстонцам. Забегая вперед, скажу, что такой невероятной правовой защиты, как эстонский язык, не имеет ни один язык в мире. Здесь сказался один из феноменов, которые мы рассмотрим в главе «Эстонский конституционализм». Эстонский язык, как мы увидели – единственная позитивная составляющая eestlus, которую эстонцы могут предъявить миру, не краснея. Одновременно эстонский язык «наружу» выступает в виде основания для языковых репрессий, которые осуществляет Языковая Инспекция. «Мы, эстонцы, можем оценивать себя не столько по численности, сколько по жизнеспособности своей культуры. Эта жизнеспособность происходит в основном из языка – поэтому мы защищаем статус эстонского языка как единственного государственного языка в Эстонии и считаем естественным, что все, кто у нас надолго задерживается, должны знать наш язык!»48. Статус государственного языка вернулся к эстонскому в 1988 году: показательно и пророчески при этом, что в Конституцию Эстонской ССР 1978 года он вошел на свое традиционное пятое место в главу… «Политические основы». С тех пор, действительно, «эстонский язык» - одна из основ внутренней политики Эстонии. Как-то во время застолья у выдающегося мыслителя современности Сергея Переслегина хозяин дома вспомнил о том, что была у него возможность выяснить, в чём разница между языком и диалектом. «Припёрли мы как-то к стене этим вопросом одного филолога (как я понял, не меньше член-корреспондента РАН). Тот долго сопротивлялся, но потом всё-таки раскололся. «Ну что вы, сами не понимаете, что ли? Конечно, диалект становится языком тогда, когда у него появляются свои армия, авиация и флот…». Я привёз эту шутку в Эстонию и рассказал одному своему другу. «Правильно»,- сказал он. «Зачем, думаешь, Эстонии армия и флот? Только для защиты языка…». Это я, в том числе, к тому, что официально, «наружу» эстонский язык един и диалектов не имеет. Даже язык сету никаких законных преференций не имеет и беззащитен. На деле же эстонцы по языку довольно отчетливо разделяются на южан, северян и островитян. По национальности носители языка эстонцы тоже едины – ливы, ижора, нарова, водь и другие – всё понятия неактуальные. Поэтому разобраться, что именно покрывает реальная задача «сохранения» эстонского языка, если она вообще ставится, довольно сложно. На самом же деле задача «сохранения» - всего лишь обоснование агрессии; Эстонское Общество охраны памятников старины, с которого в том числе начались комитеты граждан – блестящий тому пример. Государство Главной конституционной ценностью при этом, конечно же, в Эстонии является само государство. Потому что первая строчка конституции посвящена ему. Потому что именно его народ Эстонии собрался «укреплять и развивать», выражая при этом «непоколебимую веру и твердую волю». Потому что эстонский военный клянётся «быть готовым в любой момент пожертвовать своей жизнью за государство по примеру погибших в боях героев». Потому что государство – живое: «Следует покончить с ухудшающим жизнь государства и народа отсутствием правопорядка». Последнее – из послания КА эстонскому народу. Ценность государства особенно проявилась во время кризиса последних лет, так как практически все антикризисные меры правительства свелись к удержанию баланса государственных финансов. Отвечая на вопрос депутата Рийгикогу, центриста Хеймара Ленка о том, что правительство делает для снижения катастрофического уровня безработицы, премьер-министр Андрус Ансип ответил2, что правительство держит под контролем государственные финансы, и это самый важный фактор снижения безработицы. Какое государство Эстония? Антифашисты скажут, что фашистское. И добавят – полицейское. Либералы, центристы, консерваторы, зелёные, социал-демократы, народники и националисты скажут, что демократическое. И обязательно добавят – правовое. И те, и другие согласятся с тем, что это государство – эстонское. Или, как устанавливают ч. 1 ст. 13 и ч. 3 ст. 32 – «Эстонское государство». А что ещё говорит Конституция? Конституция в ч. 1 ст. 1 утверждает, что «Эстония – самостоятельная и независимая демократическая республика…». Ч. 2 ст. 2 добавляет к этому, что Эстония – унитарное государство. Дальше начинается эстонская специфика. Правовое государство Ст. 10 Конституции ЭР устанавливает, что «Перечисленные в настоящей главе права, свободы и обязанности не исключают иных прав, свобод и обязанностей, вытекающих из смысла Конституции или согласующихся с ним и отвечающих принципам человеческого достоинства, социального и демократического правового государства». Конституционно идеи социального и правового государства имеют несколько способов выражения. Первый ярко представляет собой ст. 1 Конституции Республики Беларусь: «Республика Беларусь – унитарное демократическое социальное правовое государство». О том же ст. 1 Конституции Республики Армения: «Республика Армения – суверенное, демократическое, социальное, правовое государство». Что-то в этом подходе не то… Конституция Республики Армения, например, была принята 5 июля 1995 года. То есть 4 июля страна не была социальным и правовым государством, а вот 5 июля – стала… Несколько иной подход избрали в Казахстане. Ст. 1 Конституции 1995 года Республики Казахстан: «Республика Казахстан утверждает себя демократическим, светским, правовым и социальным государством…». В этом подходе уже сквозят определенные сомнения, которые, однако, преодолеваются «утверждением». Преамбула Конституции Республики Молдова 1994 года «правовое государство» «признаёт», но уже в ч. 3 ст. 1 утверждает, что «Республика Молдова – демократическое правовое государство…». И совсем другой подход являет собой Конституция Испании 1978 года, согласно преамбуле которой «Испанская нация (…) заявляет о своем стремлении (…) создать правовое государство, обеспечивающее верховенство закона как выражение воли народа; (…) построить передовое демократическое общество…». Как видно из последнего примера, конституционного волшебства он не предусматривает, и испанцы отдают себе отчёт в том, что правовое государство за ночь не создаётся. Мало провозгласить, например, верховенство закона – надо ещё этого добиться в реальности. Поэтому правовое государство - цель. А ещё точнее – идеал, которыми, однако, либеральные конституции не злоупотребляют. Эстония же, как было показано, предложила совсем другой путь, справедливо сделав упор на том, что и правовое, и социальное государство – это характеристики конституционно-правового статуса самого государства, или, проще, принципы, на которые Конституция ЭР прямо указывает. Тот же подход, только более роскошный, демонстрирует преамбула Конституции Чехии 1992 года: граждане Чешской Республики полны «решимости руководствоваться всеми оправдавшими себя принципами правового государства». Однако такая формулировка чревата какой-то отстранённостью: а какое государство имеется в виду? Да, демократическое, социальное и правовое, но какое? Как называется? Получается, что существует Эстония, а параллельно с ним существует какое-то эталонное правовое государство, на принципы которого Эстония постоянно оглядывается… Без указания того, что «правовое государство» - идеал самой Эстонии, конструкция представляется незавершённой… При этом особенность эстонского подхода на практике полностью игнорируется и эстонские чины, набрав в грудь воздуха, обычно решительно заявляют, что Эстония – правовое государство. Не отстают и эстонские учёные. Так, по мнению Энна Сарва, «Эстонии и эстонскому народу всегда были присущи идеи правового государства («против права никто не устоит»). Эстонский народ сохранился сквозь века прежде всего потому, что Эстония очень рано стала правовой провинцией Западной Европы и эстонский хуторянин столетиями мог участвовать в самоуправлении волостей. Оттуда основа нашего демократического мышления»30. Особенно интригующе разговоры о правовом государстве звучали после вынесения оправдательного приговора «бронзовой четверке»: президент, премьер-министр и присные враз позабыли свои изначальные хлёсткие заявления и начали отмалчиваться под предлогом того, что в правовом государстве, оказывается, правосудие отправляется исключительно судом. Рупор правых Марко Михкельсон заявил, что «Такое решение идет вразрез с народным чувством справедливости», добавив, однако, что «Эстония – правовое государство, и суд у нас независим». Но вот более понятное мнение политолога Оудекки Лооне: «После 5 января сего года каждый гражданин Эстонии может с чистым сердцем утверждать, что в Таллине есть судья, способный обеспечить справедливость!». Разница между «в Таллине есть судья» и «правовым государством», однако, существенна. Формально же признаки правового государства в Конституции ЭР, конечно, присутствуют. Во-первых, это несколько необычное, но традиционное заявление в преамбуле о том, что Эстонское государство «зиждется на свободе, справедливости и праве», чем косвенно утверждается верховенство закона. В Конституции ЭР 1920 года «закон» так и стоял в этой троице вместо «права». Далее это довольно своеобразно прописанный в ст. 56 (эстонский) народный суверенитет, верховенство Конституции (ст. 102), приоритет норм международного права над нормами национального права (ст. 123), разделение властей (ст. 4), независимость суда (ст. 146) и т.д. Как реально в Эстонии работают эти классические принципы, мы рассмотрим в соответствующих главах. Пока же остановимся только на эстонской специфике – очень своеобразно понимаемом принципе разделения властей. Ст. 4 устанавливает, что «Деятельность Рийгикогу, Президента Республики, Правительства Республики и судов осуществляется по принципу разделения и сбалансированности властей». В проекте Юри Адамса разделение властей присутствовало только в преамбуле и обходилось вообще без судов: « … государство (…) которым управляют в уравновешенном сотрудничестве государственный старейшина, избираемый народом Рийгикогу и назначаемое ими на должность правительство». Классически принцип разделения властей означает разделённость законодательной, исполнительной и судебной властей. К какой из них принадлежит эстонский президент? Будучи, по Конституции, «главой государства», президент Эстонии меньше всего, однако, имеет отношения к исполнительной власти – скорее к законодательной и немного судебной. Власть подобного рода в праве принято называть гибридной. Подобную необычность Юри Адамс, представляя свой проект конституции КА, объяснял так: «Одним из элементов сбалансированности я бы видел государственного старейшину. (…) Задачей государственного старейшины поставлено уравновешивание государственной власти». Отметим для себя этот аспект: если в России президент – «гарант конституции», то в Эстонии – смотрящий за разделением властей. Просто конституционного разделения для эстонского «правового государства» КА показалось мало. Заметим также, что в Конституции ЭР нет некоторых конституционных принципов-запретов, также характерных для правового государства – например, запрета на присвоение власти и запрета на слияние государственных организаций с иными организациями. Запрет на присвоение власти, помимо уже приводившегося азербайджанского примера, есть, например, в ч. 2 ст. 2 Конституции Республики Молдова – «Ни одно частное лицо, ни одна часть народа, ни одна социальная группа, ни одна политическая партия или иное общественное объединение не могут осуществлять государственную власть от своего имени. Узурпация государственной власти является тягчайшим преступлением против народа». Почему этих, а также других запретов, нет, станет понятно из последующих глав. Антиподом к «правовому государству» выступает «полицейское государство». Особенно часто Эстонию так стали называть после «бронзовой ночи». «Полицейское государство» - не конституционный термин, но он очень чётко выражает отказ властей следовать принципам правового государства. И нельзя сказать о том, что сигнал об установлении в Эстонии именно «полицейского государства» до верхов не дошел. Так, выступая 10 июня 2008 года перед Рийгикогу с политическим заявлением в связи с рассмотрением парламентом «Основных направлений политики безопасности Эстонии до 2015 года», главный антигерой «бронзовой ночи», глава МВД Юри Пихль заявил: «Основные направления политики внутренней безопасности утверждают, что в сегодняшней Эстонии мы создаём не полицейское государство, а безопасное правовое государство. Важно, чтобы с полицейским государством не путали сильную и деятельную полицию, а также другие структуры, обеспечивающие безопасность государства. В демократическом обществе сила полиции в том, что она обеспечивает права и свободы людей, правопорядок, и опирается на закон, обеспечивая всем равное обращение. При этом государство должно быть эффективным, решительным, а при необходимости и силовым». Социальное государство О «социальном государстве», напротив, в Эстонии не вспоминают вообще. Или вспоминают редко. Поэтому позволю себе здесь несколько учебного материала, чтобы напомнить, что это вообще такое. Социальное государство, как принцип, характеризуется конституционными гарантиями экономических и социальных прав человека и соответствующими обязанностями государства. Это означает, в частности, что государство стремится исключить или свести к минимуму неоправданные социальные различия. Впервые социальный характер государства был провозглашен в Основном законе ФРГ 1949 года. Таким образом, принципы социального государства несколько отличаются от принципов правового государства: если верховенство закона, независимость судов, разделение властей и пр. распространяются на всех, то в социальном государстве государство должно человеку. Должно не только обеспечить, но и гарантировать охрану труда и здоровья, государственную поддержку семье, инвалидам, обеспечить пенсии и пр. А человек, соответственно, имеет право всё это требовать. Как можно справедливо предположить из названия, наиболее полно социальные права человека и гражданина провозглашаются в «социалистических» конституциях. В Эстонии же бессменно правят либералы (неолибералы, ультралибералы). Потому и не вспоминают. Сказывается и «национальный колорит»: пенсии выплачиваются «борцам за свободу», а российским военным пенсионерам – ничего не выплачивается. Отвечая на одну из жалоб в ЕСПЧ по этому вопросу, Эстония выразила свою позицию так: «Эти люди в активном возрасте служили в Армии, которая нанесла огромный ущерб национальным интересам Эстонии, принесла боль и страдания на её землю, поэтому Эстония относится к ним ещё гораздо лучше, чем они того заслуживают». Для того, чтобы показать, что «социальное государство» выведено из оборота, сошлюсь на статью7 Марта Лаара «Новые цели Эстонии», написанную в апреле 2005 года. В ней Лаар задаётся вопросом: каким государством «мы» хотим стать после того, как изначальные цели – присоединение к ЕС и НАТО,- достигнуты. И предлагает выбор из пяти направлений: «мы» можем хотеть стать богатым, социальным, зелёным, умным или более многочисленным государством. По Лаару, цель может быть только одна, поэтому надо выбирать. Вот как он описывает перспективу становления социальным государством: «Здесь целью могло бы быть приведение пособий по безработице и пенсий к среднему уровню по Европе. Движение в эту сторону означало бы повышение налогов или смелое взятие кредитов, а также направление доходов в пенсионные фонды. По всей видимости, потребуется и ввоз иностранной рабочей силы, так как имеющегося населения для содержания пенсионеров не хватит. Всё это может провалить экономическое развитие Эстонии и сделать нежизнеспособным складывающееся государство благосостояния. Или погрузить будущих эстонцев в пучину долгов». Ответ лидера реформистов Андруса Ансипа на «вызов Лаара» мы уже знаем: «Выведем Эстонию в число пяти богатейших стран Европы!». В связи с этим социальные права в Конституции ЭР изложены экзотично, опять-таки с учетом «национального колорита». Так, ч. 1 ст. 27 определяет, что «Семья как основа сохранения и приумножения народа и как основа общества пользуется защитой государства». А вот ч. 5 той же статьи: «Семья обязана заботиться о своих членах, нуждающихся в помощи». То есть Конституция ЭР прямо декларирует, что семья нужна государству только для сохранения eestlus и появления новых налогоплательщиков. А вот забота о «членах, нуждающихся в помощи» - это уже дело семьи, а не государства. Если вспомним, что принципы социального государства состоят как раз из обязанностей государства и прав человека и гражданина, то разница между неопределённым «пользуется защитой» для государства и императивным «обязана» для семьи показывает как раз фиктивность эстонского «социального государства». Та же неопределённость обязанностей государства видна и в ч. 4 ст. 28 – «Многодетные семьи и люди с недостатками (физического и умственного развития – С.С.) находятся под особым попечительством государства и местных самоуправлений». Семья, как «основа общества», находящаяся под «защитой государства», отвечает этому государству сугубой взаимностью – более половины детей в Эстонии рождаются вне брака. Сравним теперь эстонские конструкции со ст. 47 Конституции Республики Молдова, которая себя социальным государством отнюдь не провозглашает. «Право на социальное обеспечение и защиту 1) Государство обязано принимать меры для обеспечения любому человеку достойного жизненного уровня, потребного для поддержания здоровья и благосостояния его самого и его семьи, в том числе пищи, одежды, жилища, медицинского ухода и необходимого социального обслуживания. 2) Граждане имеют право на социальное обеспечение в случае безработицы, болезни, инвалидности, вдовства, наступления старости или в других случаях утраты средств к существованию по не зависящим от них обстоятельствам». Тут, как видим, жанр соблюден: государство – обязано, граждане – имеют право. Самостоятельное и независимое государство А вот насколько Эстония «самостоятельное и независимое» государство? 14 сентября 2003 года «народ Эстонии» принял на референдуме Закон о дополнении Конституции Эстонской Республики, в ст. 1 которого определил, что «Эстония может входить в Европейский Союз, исходя из основных принципов конституции Эстонской Республики». Ст. 2 устанавливает, что «В отношении принадлежности Эстонии к Европейскому Союзу применяется конституция Эстонской Республики, с учетом прав и обязанностей, исходящих из договора о присоединении». Присоединение Эстонии к ЕС и НАТО изначально, что выше подтвердил Лаар, было целью эстонской национальной элиты, и тут ей пришлось балансировать между «гарантиями безопасности», которые, по её представлению, дает членство в этих международных организациях, и «самостоятельностью и независимостью». Как безопасность и предполагаемое процветание в составе ЕС, так и самостоятельность оказались «народу Эстонии» милы, поэтому он, как суверен, милостиво разрешил себе войти в ЕС. Оговорив себе следование собственным конституционным принципам и объём делегирования независимости, ограничив его рамками Конституции и договора о присоединении. Кивисильдник6 до референдума: «Еврореферендум грядет. Мы довольно хорошо подготовились – уже есть перед глазами опыт Литвы. Видим, как Национальное государство можно успешно обменять на два пива. Лимонад, стиральный порошок и шоколад литовцы решили не брать, и эстонцы не должны этого делать. Конечно, Литва больше, чем два пива, не стоит. У нас же замечательные люди, красивая природа и всеобщая грамотность. С учетом качества мы должны бы получить по бутылке водки на нос и что-нибудь ядрёное занюхать. (…) Честно говоря, большинство европейских прибамбасов у нас уже продаётся в магазинах, а если нет, то можно заказать. Но никто не меняет свое государственное устройство для того, чтобы иметь возможность купить немецкий кекс или финские сани. Можно проще. (…) Сейчас же понятно только одно: мы отдаем своё право решать чёрт знает кому». Кивисильдник5 после ратификации европейского конституционного соглашения: «Но будем честны: эта страна уже давно спущена в сортир. После вступления в Евросоюз и ратификации Европейской конституции от независимости не осталось ни хрена». Отметим, что ст. 3 конституционного «закона о присоединении» оговаривает, что закон этот можно изменить только референдумом. Однако 9 мая 2006 года парламент ратифицировал европейское конституционное соглашение, а после того, как его ратификация в других странах ЕС провалилась, 11 июня 2008 года ратифицировал изменённое Лиссабонское соглашение. Хотя всем было очевидно, что «передаваемый» в ЕС объём суверенитета больше, чем это оговаривалось «конституционными принципами» и «договором о присоединении». Вот фрагмент стенограммы заседания Рийгикогу от 11 июня 2008 года, на котором слово взяла представитель Народного Союза Эстер Туйксоо: «Я ещё раз подчеркиваю, что Народный Союз, как партия, всегда поддерживал присоединение Эстонии к Европейскому Союзу. Народный Союз считает, что Европейский союз должен быть союзом национальных государств, в котором следуют европейским ценностям, в том числе принципам равного обращения с государствами-членами и солидарности. (…) После ратификации Лиссабонского договора Эстонии, как члену Европейского союза, придётся при применении конституции учитывать не только права и обязанности, исходящие из договора присоединения 2003 года, но и права и обязанности, исходящие из Лиссабонского договора. В связи с ратификацией Лиссабонского договора в Рийгикогу правительство не составило и не представило Рийгикогу никакого правового анализа или мнения экспертов о том, входит ли Лиссабонский договор в противоречие с основополагающими принципами конституции Эстонской Республики, особенно в той части, которая касается будущего управления Европейским Союзом и принятия решений по принципу квалифицированного большинства. Именно исходя из этой опасности было представлено предложение о дополнении закона оговоркой о том, что при членстве в Европейском Союзе считать основополагающие принципы конституции Эстонской Республики приоритетными над правовыми актами Европейского Союза. Это положение не препятствует ратификации Лиссабонского договора и такой цели у авторов проекта нет. Смысл добавления оговорки в том, что Рийгикогу, как представитель народа, заверяет народ, что и после ратификации Лиссабонского договора останутся в силе положения принятого на референдуме 2003 года закона об изменении конституции, и Эстонская Республика на уровне Рийгикогу и Правительства Республики в новых обстоятельствах, после ратификации Лиссабонского договора, не откажется от защиты основополагающих принципов конституции Эстонии, а при рассмотрении будущих проектов правовых актов Европейского Союза будет исходить из основных принципов нашей конституции». Унитарное государство Будем точны – конституционно в буквальном переводе Эстония «единое» государство, но термин «унитарное» более привычен для конституционализма. Посмотрим на административно-территориальное устройство Эстонии, а заодно слегка затронем и национально-демографические вопросы. Свою вводную статью к изданию Конституции ЭР на русском языке старший научный сотрудник Института законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве РФ Наталья Трещетенкова начинает35 с утверждения о том, что «Эстония расположена на северо-западе Европы». Это, видимо, где-то рядом с французской Нормандией. Там же она открывает для меня, что «В административном отношении территория Эстонии разделена на 15 уездов (maakond) и шесть городов центрального подчинения». В Эстонии, насколько мне известно, «города республиканского подчинения» были, но после введения в действие Конституции ЭР от них быстро отказались. В Конституции ЭР их точно нет. Единицами самоуправления в Эстонии являются города и волости. Древней административной единицей были кихельконды: «выборы» КЭ проводились именно в них. Проезжая сейчас по Эстонии на машине, можно видеть синие официальные названия самоуправлений, и коричневые кихельконды – для души. Выбор коричневого цвета, конечно, случайность. В Эстонии действительно 15 уездов, но каталога их в Конституции ЭР нет. А во всех довоенных Конституциях, и даже в Конституции ЭССР 1940 года – были. Почему так, разберемся в главе «Оккупация и правовая преемственность». В Эстонии «полутораступенчатая» административная система, и полступеньки в ней занимают как раз уезды. Уездные старейшины не имеют практически никаких властных полномочий и скорее выполняют обязанности послов государства в самоуправлениях. Со стороны понять это сложно: группа российских бизнесменов как-то активно уговаривала меня свести их с нашим уездным старейшиной. На мой вопрос «Зачем?» был дан совершенно «симметричный» ответ: «Ну, он же, как губернатор… Вопросы решает!». Какие-то действительно решает, но для бизнеса они никакого интереса не представляют. Не устанавливает Конституция ЭР и столицы, что позволяет поэтические фантазии в виде «летней столицы» - знаменитого курорта Пярну, который некоторые исследователи этимологически относят к Перуну. Помимо этого, отсутствие указания в Конституции ЭР столицы имеет и глубокий политический смысл: по эстонским представлениям, которые мы разберём в разделе «Оборона», столица там, где правительство, а правительство может ведь быть и в изгнании, как это уже «бывало» в эстонской истории. Без этой тонкости не понять, например, к какому «генеральному консульству» обращался в 1990 году КЭ. Страна, которую столько раз оккупировали, как в кавычках, так и без, должна быть готова и к будущим оккупациям. Когда Андо Лепс, презентуя КА свой проект Конституции, предлагал при необходимости замещать президента премьер-министром, он получил от Юло Сеппа такой вопрос: «Вы эту мысль сюда вставили в связи с условиями оккупации, чтобы гарантировать сохранение государства и при оккупации?». Ещё о столице: её нет ни в одной конституции ЭР. А во всех конституциях ЭССР – была. Таллин. Геополитическим центром региона Балтийского моря исторически является само Балтийское море – практически все столицы прибрежных государств являются одновременно портами. Эстония – морское государство. «При территории, равной 45,2 тыс. кв. км, приблизительно 9,2% занимают свыше 1 500 островов. Крупнейшие из них - Сааремаа, Хийумаа, Муху, Вормси - образуют Западно-Эстонский архипелаг (Моонзунд)»,- продолжает Трещетенкова. Человек, взглянувший на карту южного побережья Финляндии с его бесчисленными островами и шхерами, может при взгляде на карту Эстонии задаться вопросом – а где эти 1 500 островов? Для этого любознательного я напомню, что островом называется участок суши, со всех сторон окруженный водой. Минимальный размер этого участка не устанавливает ни один словарь… Сообщение с островами Моонзунда – извечная головная боль правительства, при этом статьи, подобной ст. 31 Конституции Грузии 1995 года, в Конституции ЭР нет. А та гласит, что «Государство заботится о равномерном социально-экономическом развитии всей территории страны. Законом установлены льготы, обеспечивающие социально-экономический прогресс высокогорных регионов». Восточная граница Эстонии обозначается в Конституции ЭР совершенно уникально – вместо стандартного «определяется международными договорами» содержит прямую ссылку на Юрьевский (Тартуский) мирный договор от 2 февраля 1920 года. Помимо того, что оно морское, Эстония ещё – маленькое государство, и унитарное устройство для него естественно. Впрочем, попытки «федерализма» были и остаются: с 1938 по 1940 годы в Эстонии был свойственный федерациям двухпалатный, очень экзотически формируемый парламент, а сейчас для выборов Президента Республики, как правило, собирается «совет федерации» - «коллегия выборщиков», состоящая из членов Рийгикогу и одного делегата от каждого самоуправления. Интересно, что эти лучшие люди страны официально собираются вместе только по случаю избрания Президента. Не лучшие люди страны, русские, имеют в Эстонии два основных ареала обитания. Один из них протянут вдоль второй в Российской Империи железной дороги от Санкт-Петербурга до Балтийского порта (Палдиски) – разумеется, начиная от Нарвы, второй – Причудье, где, если брать нисходящий этноним, проживают sibulavenelased – «луковые русские», потомки старообрядцев. Нас эстонцы называют по-прежнему венедами (venelased) (по другой версии vene – сокращённое от «словене»), как и латыши – кривичами. «Русскими», если следовать Карамзину, эстонцы называют шведов – rootslased. От варягов росков, ротсов. Главная же административная проблема Эстонии – огромное число самоуправлений. Сейчас их 232. При этом в одном из них, неконституционной столице – Таллине – в 2008 году проживало 397 617 жителей, что составляло 30% населения страны. А вместе с окружающим его Харьюским уездом, лишь одним из 15 – все 39%. Для страны, так озабоченной (мало)численностью своего населения, подобное игнорирование демографической теоремы непростительно. Об административной реформе говорится очень давно, но воз и ныне там. Последняя по времени попытка уменьшить число самоуправлений до приемлемого была предпринята в конце зимы 2009 года, когда региональный министр Сийм Вальмар Кийслер предложил законопроект, который предусматривал минимальное число жителей в одном самоуправлении в 25 000 человек. На острове-волости Вормси, как помним, одном из крупнейших, живет 400 человек. Пояснительная записка к проекту была в четыре раза длиннее самого проекта. На выработку отношения к нему самоуправлениям давалось 15 дней. Свою идею Кийслер планировал осуществить за четыре месяца и успеть в аккурат к муниципальным выборам. Сопроводил он ее политически самоубийственной формулой «Если реформа состоится, то моя должность будет уже не нужна!». Понятно, что с такими идеями Кийслера немедленно вызвали в парламент и подвергли допросу. И здесь выяснилось, что, как и многое в Эстонии, административная реформа – это вопрос веры. Показательным здесь может быть вопрос-монолог Яануса Марранди: «Вы правильно сказали, что целью реформы должно быть улучшение качества и доступности публичных услуг. Однако, с другой стороны, Вы сказали, что крепко в это верите, и для меня явилось определяющим то, что для Вас административная реформа – это вопрос веры. Так как, будем честны, никакой информации о том, как обстоят дела в тех малых волостях, которым, согласно Вашему законопроекту, уготована судьба частей волости, нет. Непонятно, как будет разделена компетенция между волостью и частью волости, какие услуги там будут оказываться. И, получается, что кроме веры в то, что положение улучшится, жителям этих малых волостей действительно ничего не остается». На этом очередная, но явно не последняя попытка провалилась. Между тем число самоуправлений медленно, но сокращается – первоначально их было 252. Происходит это на добровольной основе путем слияния самоуправлений, причем никаких бонусов за это государство не предлагает. Возникают и казусы, особенно при слиянии города с волостью – как их теперь называть? Так, город Йыхви, соединившийся с одноимённой волостью, стал после тщательного исследования волостью Йыхви. Потому что в волости были ещё и посёлки, а Закон о местных самоуправлениях посёлков в составе города не предусматривает. Национальное государство Обратили внимание на заглавную букву «Н» в «Национальном государстве» у Кивисильдника, а также на «союз национальных государств» у Туйксоо? Это не спроста. У Эстонии были все шансы стать, помимо «демократического», еще и «национальным» государством на конституционном уровне. Споры об этом в рабочей группе КА по выработке преамбулы проекта Конституции были горячими. Вот, например, фрагмент протокола, в котором члены этой рабочей группы спорят о том, вносить ли «национальное государство» в преамбулу: «Вооглайд хочет всё-таки узнать, исходим ли из государства или из личности. Сиренди находит, что в преамбуле нужно высказать, что задачей государства является сохранение эстонского народа. (…) Салум требует указания национальной республики, так как право доминирующего народа в конституции уступать нельзя. Поэтому следует точнее указать, что это национальное государство. Руннель: Вместо декларативной «национальной республики» следует найти принцип, который лежал бы в экологической плоскости. Сиренди хочет, чтобы сохранность национальности была упомянута или были упомянуты предпосылки для сохранности национальности и природы Эстонии. Вооглайд делает предложение записать «…которое обеспечивает предпосылки для продолжения (существования – С.С.) национальности и земли Эстонии» и просит, чтобы было проголосовано предложение о том, чтобы чисто экологический аспект был указан уже в преамбуле. Это предусматривало бы, что в дальнейшем правительство должно считаться с тем, что всегда нужны 3 экспертизы, прежде всего: национальная, организационная и природная». А вот те же персонажи спорят о том, какие партии запрещать. «Салум по-прежнему настаивает на своем предложении и предлагает внести с некоторыми изменениями ч. 2 ст. 21 главы II конституции Германии в следующей формулировке: «Партии, которые своими целями или деятельностью своих членов пытаются нанести вред основам свободного демократического порядка или устранить его или угрожают существованию Эстонского национального государства, являются антиконституционными». Хянни считает, что подобный текст не годится для данной главы. Не подходит он и под стиль конституции 1938 года, который вполне лаконичен. К тому же он привносит множество нераскрытых терминов, таких, например, как «национальное государство». Сиренди хочет узнать у Хянни, согласна ли она в принципе. Хянни кажется, что конституция должна быть настолько конкретной, чтобы на её основе можно было идти в суд, в связи с чем мы должны быть способными раскрыть содержание этих выражений. По мнению Хянни, включение подобного текста повлечет за собой ненужные напряжения. Салум хочет узнать у Хянни – что, неужели раскрытие «национального государства» в конституции представляется невозможным? Хянни этого не исключает, но в таком случае термин должен быть толкуемым однозначно. Хянни также не возражает против национальных гарантий, но они должны быть конкретными. (…) Салум находит, что запретить следует все те партии, которые исключают национальность или высмеивают собственность или сотрудничество национальности (так в протоколе – С.С.). Это формулировка подводит черту, и он предлагает её на голосование. Хянни говорит, что её предложения сформулированы письменно, и она остаётся при них, но добавляет, что не стоит так уж бояться своего народа. Особенность Германии в том и состоит, что там партия выросла из своего народа, а в Эстонии нет такой идеологии, которая могла бы уничтожить народ. Келам предлагает проголосовать сначала за то, добавлять ли вообще дополнительное предложение или нет, а потом голосовать, использовать ли термин «национальное государство» или нет. Вооглайд напоминает, что у Салума постоянно была идея внести «национальное государство»». Как следует из текста Конституции ЭР, победила точка зрения Лии Хянни. Своё сложное отношение к «национальному государству» Хандо Руннель выразил так: «Я по своим взглядам тоже националист, но не могу объяснить это слово «национальное государство»». Вместе с тем «национальное государство» - юридический термин, характеризующий конституционно-правовой статус государства и означающий, что оно является формой самоопределения конкретной нации и выражает прежде всего волю этой нации. Ч. 1 ст. 1 Конституции Румынии 1991 года: «Румыния - национальное, суверенное и независимое, единое и неделимое государство». Демократическое государство «Демократии» в Конституции ЭР хватает. Согласно ст. 1 Эстония – «демократическая республика». Ст. 10 указывает на принципы демократического государства. Ст. 11 определяет, что ограничения прав и свобод допустимы лишь в случае, если они «необходимы в демократическом обществе». Вместе с тем центральным принципом демократического государства является народовластие. И в этом смысле во второй Эстонской Республике демократии никогда не было и нет. 6 ноября 1991 года решением Верховного Совета Эстонской Республики (ВС ЭР) «О гражданстве Эстонской Республики» был «применён» Закон о гражданстве Эстонской Республики 1938 года. В результате этого действия 41,53% избирателей были лишены гражданства и, соответственно, политических прав. Как будет показано ниже, решение это пришло в ВС ЭР из Конгресса Эстонии (КЭ), было продвинуто через КА, а значит, имеет прямое отношение к конституционному процессу. Вот как о гражданстве Эстонии рассуждал Андо Лепс, представляя 4 октября 1991 года КА свой проект Конституции ЭР: «Глава третья «Народ» является ключевой. Отсюда исходит избирательное право, непосредственно связанное с гражданством. В ст. 39 сказано, что избирательным правом обладает каждый гражданин, который достиг 18 лет и который по меньшей мере 3 года непрерывно пребывал в гражданстве Эстонии. Так это было и в конституции 1937 года. Маленькое государство должно себя защищать. В маленьких государствах получение гражданства гораздо труднее, чем в больших государствах. Поэтому в конституции надо дать ясное решение, кто обладает избирательным правом, а кто нет. Кто может избирать и быть избранным, а кто нет. Это те вопросы, которые мы должны сами смело решить. Некоторые считают, что мы должны всё время считаться с тем, что увидит и что скажет заграница. 50 лет заграница почти ничего не говорила, и вряд ли теперь у неё есть право что-то нам говорить. Нельзя никогда забывать, что наше нынешнее положение особенное, уникальное, и с того момента, в котором мы сейчас находимся, мы начнём устанавливать свои правила. Но пусть главное правило будет предельно простым: сделать всё возможное для сохранения эстонской национальности. Сейчас совершенно ясно, что для нас гражданство больше никакой не юридический вопрос, а чисто политический. В конституции надо бы зафиксировать – очевидно, в главе о правах и обязанностях граждан, т.е. во 2 главе – каковы права и обязанности иностранцев и лиц без гражданства. Это могло бы быть так, что им гарантированы те же права, что и гражданам, за исключением избирательного права, т.е. права избирать и быть избранным, и службы в войсках. Эта была бы важная статья, которая помогла бы решить вопрос противостояния инородцев. Нулевой вариант никуда не годится. Это всего лишь необоснованный страх». Вот так, подбадривая друг друга и развеивая «необоснованные страхи», эта грязь поднялась от щиколоток по самые не могу… Хочется привести тут XV поправку к Конституции США: «Право голоса граждан Соединённых Штатов не должно отрицаться или ограничиваться Соединёнными Штатами или каким-либо штатом по признаку расы, цвета кожи либо в связи с прежним нахождением в подневольном услужении». 1870 год… Подробнее вопросы гражданства мы рассмотрим в отдельной главе, пока же отметим главное. Откуда взялись «правопреемные граждане»? Из Комитетов граждан Эстонии, которые… выдавали регистрационные свидетельства граждан уже/ещё несуществующего государства. Комитеты граждан Эстонии – общественная «инициатива», присвоившая себе функции государства, присвоившая власть. Как мы уже видели, в некоторых конституциях это – тягчайшее преступление. В Конституции ЭР – нет. До такого же преступления, как массовое лишение части своего населения гражданства, до Эстонии и Латвии просто никто не додумался. Однако и с народовластием для граждан в Эстонии всё отнюдь не радужно – его объём крайне ограничен. Так, ст. 56 определяет, что «Верховную государственную власть народ осуществляет через граждан, обладающих правом голоса: 1) путём выборов Рийгикогу; 2) путём референдума». Референдум для Эстонии – событие экстраординарное, и каждый раз ему сопутствует истерическая пропагандистская кампания. Так, например, во время второго и последнего референдума, на котором «народ Эстонии» разрешил себе войти в ЕС, Таллин был обвешан плакатами «10 видов вранья, которые распространяют евроскептики». Причина такой истеричности, однако, прозаична – согласно ч. 4 ст. 105 Конституции ЭР «Если законопроект, вынесенный на референдум, не получает большинство голосов «за», Президент Республики назначает внеочередные выборы в Рийгикогу». То есть каждый референдум для парламента – это вопрос жизни и смерти. Показательно при этом, что правом инициирования референдума обладает только сам парламент – народ не имеет на это права. Ч. 1 ст. 106 ограничивает и объект референдума – на него «не могут выноситься вопросы бюджета, налогов, финансовых обязательств государства, ратификации и денонсации договоров с иностранными государствами, введения и отмены чрезвычайного положения, а также государственной обороны». Хотя до 1938 года народ Эстонии имел право инициировать законопроекты, а Конституция ЭР 1933 года вообще называется «вапсовской» потому, что была инициирована вапсами – ветеранами Освободительной войны. Посмотрим, как мило, по-домашнему Юри Адамс объясняет, почему по конституции у народа не будет права законодательной инициативы: «Почему права народной инициативы вообще нет в этом проекте. По всей видимости, это не нужно, так как в конституции устанавливается, (…) что правом инициирования законопроектов обладает каждый член Рийгикогу. Я бы сказал так, что я не представляю, чтобы в обществе в будущем могла возникнуть настолько серьёзная проблема, чтобы оно (общество – С.С.) не смогло найти из имеющихся избранных членов Рийгикогу по меньшей мере одного, который поднял бы её в виде законопроекта. Следовательно, этого совершенно достаточно для того, чтобы отказаться от права народной инициативы». То есть для того, чтобы продвинуть свой законопроект, нужно иметь знакомого депутата Рийгикогу. Лучше – родственника… Сравним теперь этот объём народовластия с, например, изложенным в ст. 37 Конституции Республики Беларусь: «Граждане Республики Беларусь имеют право участвовать в решении государственных дел как непосредственно, так и через свободно избранных представителей. Непосредственное участие граждан в управлении делами общества и государства обеспечивается проведением референдумов, обсуждением проектов законов и вопросов республиканского и местного значения, другими определёнными законом способами». Ст. 39 Конституции Республики Молдова вообще называется «Право на управление», а ч. 1 этой статьи устанавливает, что «Граждане Республики Молдова имеют право на участие в управлении общественными делами как непосредственно, так и через своих представителей». Народный суверенитет, «народовластие», как термин, в последнее время употребляется не часто. Гораздо чаще слышны разговоры про «гражданское общество», что, конечно, совсем не одно и то же – народовластие апеллирует к власти народа, гражданское общество – к влиянию народа на власть. Означает ли появление «гражданского общества» окончательное признание невозможности народовластия – не знаю. Однако наличие «гражданского общества» с некоторых пор также стало признаком демократического государства. В смысле наличия «гражданского общества» в Эстонии все хорошо и определённо – «гражданское общество» в Эстонии было создано 10 апреля 2003 года. Именно в этот день был зарегистрирован Фонд Общественного Договора, созданный по инициативе президента Арнольда Рюйтеля. Кивисильдник15 об общественном договоре: «У нас есть конституция, в которой нет больше ни одной не нарушенной статьи. У нас есть Ветхий Завет и Новый Завет, в тени которых папики распиливают государственные деньги. На гвозде в сортире висит коалиционный договор, но всего этого всё-таки мало. Чего-то не хватает – того, от пинания чего ногами можно получить истинное наслаждение. И этим «что-то» не может быть ничто иное, как общественный договор. (…) Но общественный договор скоро провалится. Хоть его и подписали бонзы и спортсмены, но нет ни одной серьёзной преступной группировки. А бумага, под которой отсутствуют подписи Юхисбанка и общака, ничего не стоит (игра слов: Ühispank – «общий банк», один из главных банков Эстонии, ühiskassa – общая касса, «общак» - С.С.)». Ещё одним, не менее важным принципом демократического государства является равенство граждан. В Эстонии равенства граждан нет, есть граждане «правопреемные», а есть натурализованные. I и II сорта. Что находит и соответствующее отражение в Конституции ЭР. Так, согласно ч. 3 ст. 79 «Кандидатом на пост Президента Республики может быть выдвинуто лицо в возрасте не менее 40 лет, являющееся гражданином Эстонии по рождению». Согласно ч. 3 ст. 8 «Никто не может быть лишён гражданства Эстонии, приобретённого по рождению». Электронное государство Конституция ЭР ничего не говорит об информационных технологиях, и вообще обходится без экономики, промышленности и сельского хозяйства. Лишь в одном из конституционных проектов - Тальвика и Кальювеэ,- давалось описание эстонской гармонии: «Государство обеспечивает всем гражданам здоровую жизненную среду, приводя развитие экономики и техники в соответствие с охраной окружающей среды, а также сохранением исторических и культурных ценностей». Тем не менее, с некоторых пор ЭР – в том числе «электронное государство», - e-riik. Вопрос конституционности e-riik никогда не поднимался и оно, в общем, понятно: раз в Конституции ЭР нет «человека», то не всё ли равно, насколько далеко от человека находится государство? В «позитивных» терминах государство находится от человека «на расстоянии одного клика» (компьютерной мышкой). Это действительно удобно, но при этом избавляет государство от лицезрения своих граждан, и тем более инородцев. Лицезрения того, во что одеты, как выглядят, как смотрят на власть… И, что ещё более важно, избавляет от выслушивания граждан. Как бывший чиновник, могу занести это в особые достоинства e-riik. Государственный портал eesti.ee позиционирует себя как «безопасная Интернет-среда для общения с государством, предлагающая достоверную информацию и электронные услуги для граждан, предпринимателей и чиновников». В чём содержание e-riik? Каждое из государственных учреждений, а также все местные самоуправления имеют свои Интернет-порталы, через которые с ними возможно общение, в том числе и официальное. Для этого разработано и внедрено электронное удостоверение личности – ID-карта, позволяющая ставить «под» документом электронную подпись. Также в открытом доступе в Интернете находятся все открытые регистры, причём действует принцип заведомой верности данных электронных регистров, пришедший из Крепостной книги. В результате деятельность государства и местных самоуправлений в очень большой степени прозрачна. В электронном виде, в частности, выходит и сборник правовых актов Эстонии – Riigi Teataja, причём это обстоятельство особо оговорено законом. Насколько полна эта электронная версия – другой вопрос, но его мы коснёмся позже. Соответственно, e-riik чувствительно к «кибератакам», которые с известной натяжкой действительно можно приравнять к атакам на государство, пусть и электронное. Как известно, апрельский кризис 2007 года ознаменовался, с эстонской точки зрения, прежде всего ими. Е-riik обладает ещё одной особенностью, о которой вслух никто не высказывается, но которую выдаёт эстонский контекст. Е-riik – идеальный способ управления «оккупированной» Эстонией из-за рубежа в случае побега правительства за границу. Соответственно, меняются и государственные символы: ключи от города уступают место кодам доступа к e-riik. Эстонская культура С моей точки зрения, культура народа состоит из материальных достижений культуры, носителей культуры и народных обычаев – общественных соглашений об особом поведении данного народа. Обычаи, как известно, вторичный источник права, в том числе в Эстонии. Например, «В Кыргызской Республике народные обычаи и традиции, не противоречащие правам и свободам человека, поддерживаются государством» - ч. 5 ст. 15 Конституции Кыргызской Республики (по состоянию на 10 февраля 1996 года). Понимаю, что за такой примитивный подход к культуре культурологи меня распнут, но в данном случае эстонская культура – конституционная ценность (…сохранность эстонской (…) культуры на века…), а значит, мы не на территории культурологов. Если кому-то потребно более точное определение культурных ценностей, то оно есть, например, в Основах законодательства РФ о культуре 1992 года. Это «нравственные и эстетические идеалы, нормы и образцы поведения, языки, диалекты и говоры, национальные традиции и обычаи, исторические топонимы, фольклор, художественные промыслы и ремёсла, произведения культуры и искусства, результаты и методы научных исследований культурной деятельности, имеющие историко-культурную значимость здания, сооружения, предметы и технологии, уникальные в историко-культурном отношении территории и объекты». Мой перечень составляющих культуры очевидно гуманнее. Во-первых, короче. Во-вторых, включает в себя собственно творцов – производителей и носителей культуры. В России их так много, что, видимо, не сочли нужным включать. Я – счёл. Потому, что Михаил Делягин в своей книге «Мировой кризис. Общая теория глобализации» утверждает, что в эпоху глобализации произведения в общем случае неотделимы от творцов. И я с ним согласен. Очередная эстонская независимость, в свою очередь, неотделима от культуры. Во-первых, потому, что формальный толчок ей дал Объединенный пленум творческих союзов Эстонской ССР, прошедший 1 апреля 1988 года. Во-вторых, где ещё в мире случалась «поющая революция»? И никогда больше я не слышал так много монологов о культу-у-уре, как в начале девяностых. Вот как, например, описывал главные общественные силы член КА Юло Вооглайд: «Вооглайд считает, что сейчас относительно самостоятельными являются четыре силы: 1) глава церкви, 2) академия, 3) театр, 4) канцлер юстиции». Посмотрим, что представляет собой современная эстонская культура. Эстонский язык пока рассматривать не будем – мы рассмотрим его во взаимоотношениях с русским языком. Тем более что, внеся в Конституцию ЭР «язык» отдельно, парламент тем самым исключил его из состава «культуры». Начнём с носителей, раз уж вначале разговор зашёл о них. Как-то я попытался оценить8 эстонский культурный потенциал, и посчитал творцов. Союз художников – 908 человек. Но на этом, конечно, художники не заканчиваются. Есть ведь ещё Союз художников по коже – 62 человека, Союз архитекторов – 378 человек, Союз архитекторов по интерьеру – 138 человек… А ещё есть Союз композиторов – 106 человек и Союз писателей – 298 человек. И, конечно, Союз журналистов, в котором, видимо, столько членов, что на сайте вывешены имена исключительно почётных членов числом 36. Ещё я забыл Союз театральных деятелей и еще кучу разных других творческих деятелей… «В своё время (1958 год) Мариетта Шагинян писала о 965 советских композиторах - и тогда же назвала эту число «гомерическим, ни в одной другой стране не встречающимся»». Так написал мне кто-то в комментариях к статье, за что ему большое спасибо. Мне же памятен Михаил Жванецкий, сравнивавший 10 000 членов Союза писателей СССР с … тремя в Англии. «Ну, если ещё этого считать, то четыре, но мы его за писателя не считаем»,- привел он мнение английских коллег. Из приведённого видно, что количество творческой интеллигенции в Эстонии совершенно непропорционально её населению. В большую сторону, разумеется. Теперь о том, что творят эти творцы. Часы Свободы, Монумент (Крест) Свободы, Мемориал эсэсовцам в Синимяе, памятник эсэсовцам в Лихула, Музей оккупаций, Музей Лайдонера, «Welcome to Estonia!», календарь с нацистскими плакатами, компакт-диски с перепетыми песнями «лесных братьев»... Будем справедливы: есть еще музей KuMu, но я там не был - указатель «Культура здесь!» смущает… Ещё деятели эстонской культуры активно поддержали перенос/снос Бронзового солдата. Произведения мастеров кино и литературы мало чем отличаются по своему содержанию от произведений монументалистов. Из чего можно сделать вывод, что современная эстонская культура глубоко идеологизирована, и идеология эта у нас никаких симпатий не вызывает. Вызывает отторжение. Теперь об обычаях. В своей статье «О том, как быть эстонцем»9 бывший председатель Государственного суда и судья ЕСПЧ Райт Марусте рассуждает о том, как найти общую ценностную составляющую между «коренными эстонцами» и «новыми эстонцами» - «относительно гомогенной, преимущественно русскоязычной группой». «В поисках этой общей, но в то же время основанной на eestlus общей составляющей ситуация становится сложной, даже напряжённой, но не обязательно невозможной. Есть некоторые вещи, которые и без долгих дискуссий понятны как во Франции, Германии, так и в Эстонии. Например, нельзя быть французом, немцем или эстонцем без соответствующих языка и культуры. И, если в отношении языка все более или менее понятно, то в случае культуры ситуация сложнее, так как культура настолько глубокое и многогранное явление, что за несколько лет глубоко овладеть ей просто невозможно. Поэтому остаётся относиться к ней по меньшей мере с уважением. Но это еще далеко не всё». «Далеко не всё», по Марусте, означает ещё, например, и празднование национальных памятных дат. То есть подчинение общему ритуалу. 9 ноября 2006 года, в Международный день борьбы с фашизмом и антисемитизмом, участники состоявшегося 6 ноября Круглого стола направили в Рийгикогу подготовленный мной меморандум по поводу находящихся в производстве парламента законопроектов (готовился снос Бронзового Солдата), в котором был и такой фрагмент: «У нас складывается обоснованное впечатление, что те политические силы, которые считают оккупацию фактом (имелась в виду «оккупация» Таллина советскими войсками в 1944 году – С.С.), ведут информационную войну с антифашистским движением Эстонии и с теми, кто разделяет антифашистские ценности. По меньшей мере, средства, которые используются, являются средствами информационной войны – принудительное изменение значения или, что ещё хуже, «устранение» ценностей и символов и изменение убеждений при помощи силы государственного принуждения. Так, согласно 963SE предлагается считать 22 сентября не днём освобождения Таллина, а днем памяти «борцов сопротивления», согласно 933OE «освободителями» считаются не солдаты и офицеры Красной Армии, а лесные братья, а согласно 1000SE монументы со сложившимися за десятилетия значением и символикой объявляются «запрещёнными сооружениями». Принуждение к смене убеждений жёстко запрещено конституцией, поэтому всю вышеуказанную деятельность можно смело назвать антиконституционной и нарушающей наши конституционные права. Так, согласно ст. 41 конституции, каждый имеет право оставаться верным своим убеждениям. Ещё важнее то положение, согласно которому никого нельзя принуждать к изменению убеждений. Согласно ст. 8 никого нельзя лишить гражданства Эстонии за его убеждения. Ст. 12 запрещает дискриминацию по убеждениям. Ст. 45 разрешает свободно распространять убеждения». Как видно, за «культуру» в Эстонии часто выдается идеология. 9 мая в Эстонии – День Европы. Добавим к высказываниям Марусте то, что, согласно ст. 49, «Каждый имеет право сохранить свою национальную принадлежность». Поэтому, называя нас «эстонцами», пусть даже «новыми», бывший главный конституционный надзиратель (а председатель Государственного суда по закону является и председателем коллегии по конституционному надзору Государственного суда), господин Марусте грубейшим образом нарушает наши конституционные права. Вот такая (правовая) эстонская культура. Заканчивая с эстонской культурой, отметим ещё, что, ставя в преамбуле задачу сохранения эстонской культуры на века, далее Конституция ЭР ни о культуре, ни о том, как её сохранять, не распространяется. Если же мы сравним Конституцию ЭР с Конституцией Грузии – страны с безусловно великой культурой, то мы обнаружим потрясающую разницу. Во-первых, в Конституции Грузии присутствует «творчество». Ч. 2 ст. 23 устанавливает запрет на «вмешательство в творческий процесс», а также на цензуру «в сфере творческой деятельности». Собственно же культуре посвящена целая статья 34, которую приведем полностью: «1. Государство способствует развитию культуры, создает условия для неограниченного участия граждан в культурной жизни, проявления и обогащения культурной самобытности, признания национальных и общечеловеческих ценностей и углубления международных культурных связей. 2. Каждый гражданин Грузии обязан заботиться о защите и сохранении культурного наследия. Культурное наследие охраняется законом». При этом подрыв памятника героям Великой Отечественной войны в Кутаиси в декабре 2009 года мы все видели по телевидению. Как и «уважительное» издевательство над Бронзовым солдатом в Таллине в апреле 2007… Другие конституционные ценности мы разделим на три группы – либеральные, консервативные и социалистические. Либеральные ценности Предварить каталог (неполный, конечно) либеральных ценностей хотелось бы сентенцией Юри Райдла. Представляя КА свой проект Конституции, он заявил: «Развитие, согласно проекту, будет идти от коллективизма к либерализму, который был так присущ эстонскому хуторянину». Воистину, больших либералов, чем эстонские хуторяне, мир не видел… Однако отметим здесь для себя, что либерализм понимается эстонцами строго как индивидуализм. Лучшие же свои черты индивидуализм проявляет только в нравственно развитом обществе. Индивидуалистическая теория правительства утверждает, что государство должно выполнять исключительно защитную функцию, то есть защищать свободу каждого индивида действовать, как он хочет, с одним лишь условием, чтобы он не покушался на свободу другого. А также на собственную свободу. Личная свобода У эстонцев и у русских – очень разное, и очень своё отношение к свободе. Многие философы указывают на отношение русских к свободе, как к воле, вольнице. Эстонцы же свободными быть не умеют, поэтому сочиняют нескончаемые символы – Часы свободы, Крест свободы, мост Свободы, площадь Свободы - призванные её олицетворять. Свобода у эстонцев, таким образом, не внутри, а снаружи. Русские, например, не заявляют о своей свободе на водочных этикетках… Таково популярное представление о свободе у двух живущих рядом народов. В юриспруденции же «свобода» – самостоятельная догматическая категория. Свобода слова, свобода собраний. «Свобода» отличается от «права» тем, что не имеет корреспондирующей обязанности. Кроме одной – не препятствовать. Круг обязанных субъектов в связи с этим – все, что подчёркивает универсальность «свобод». Обычное определение «свободы» начинается либо со слова «каждый», либо со слова «никто». К «свободам» у меня вообще особо трепетное отношение. «Свобода», как юридический термин, понятие вымирающее. Взять хотя бы для примера Конституцию ЭР: вторая глава называется «Основные права, свободы и обязанности». Слово «основные» призвано означать, что, помимо «основных», есть еще и «простые» права, свободы и обязанности. Примеров «простых» прав и обязанностей мы приведем сколько угодно, зато «простых» свобод не найдем ни одной. Именно в силу своего универсального характера свободы изначально являются «основными», фундаментальными (англ. – fundamental freedom). Но есть в юриспруденции ещё одна, особая «свобода», которая не дефинируется никак, и наполняется содержанием лишь в устойчивом выражении «лишение свободы». Свобода как таковая, свобода как не-тюрьма. «Воля». Её ещё называют «личной свободой». Именно к ней апеллирует ст. 1 Всеобщей Декларации прав человека, когда говорит о том, что «Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства». Ст. 20 Конституции ЭР начинается со странной формулировки «Каждый имеет право на свободу и неприкосновенность личности». Формулу «право на свободу» мы встретим ещё не один раз, и не в одной конституции, и каждый раз будем отмечать её догматическую нелепость. Гораздо более выверенной следует признать формулировку из ст. 25 Конституции Республики Беларусь: «Государство обеспечивает свободу, неприкосновенность и достоинство личности». Содержательная часть проблематики личной свободы начинается тогда, когда речь заходит о лишении свободы. Согласно ст. 20 Конституции ЭР, «Свободы можно лишить только в случаях и в порядке, установленных законом:…». (В некоторых русских переводах эта фраза звучит так: «Человек может быть лишен свободы…». Ну не могут русские переводчики обойтись без «человека»…). Очень важным является заключительное предложение этой статьи – «Никто не может быть лишён свободы лишь на том основании, что он не в состоянии выполнить какую-либо договорную обязанность». При всем разгуле неолиберализма, «долговых ям» в Эстонии нет, хотя одно время и была статья УК, предусматривавшая лишение свободы за неисполнение судебного решения. Лишение личной свободы – один из видов наказания в уголовном праве, которое заключается в изоляции осуждённого от общества. В зависимости от национального законодательства, возможны варианты изоляции - от колонии-поселения через исправительную колонию общего, строгого или особого режима до тюрьмы (в России). Из этого перечня понятно, что степень изоляции, то есть не-свободы, может быть разной. А ведь были еще «ссылка» и «высылка», призванные изолировать осужденного не от всего общества, а от конкретных мест обитания. Зачем вообще изолировать преступника от общества? И, шире – зачем его наказывать? Криминологи не первое десятилетие рассуждают на эту тему, и сходятся в том, что наказание имеет множественные цели. УК ЭССР определял это в отдельной статье «Цели наказания» так: «Наказание не только является карой за совершённое преступление, но и имеет целью исправление и перевоспитание осуждённых в духе честного отношения к труду, точного исполнения законов, уважения к правилам социалистического общежития, а также предупреждения совершения новых преступлений как осуждёнными, так и другими лицами». В данной формулировке заявлены все три основные цели пенитенциарного мейнстрима: социальная справедливость (кара), частная превенция (чтоб тебе впредь неповадно было) и общая превенция (чтоб другим впредь неповадно было). Есть, конечно, ещё одна, вполне очевидная цель – безопасность социума на время нахождения преступника в изоляции, но её «в лоб» формулировать не принято – общество не хочет признаваться в том, что боится преступника. Поэтому говорят об «охране правопорядка». О педагогической же составляющей наказания (перевоспитание) в последнее время мало кто говорит всерьёз… Так вот: в современном эстонском УК вообще нет определения целей наказания. Ответ знакомых эстонских юристов на мой вопрос, зачем вообще наказывать преступников, удручающе однообразен – «все так делают». Действительно, если преступников наказывают во всём мире, то почему мы должны ломать голову над тем, зачем мы это делаем? Все делают, вот и мы… Потому как глобализация на дворе. Общая превенция у нас на глазах перестала быть, так как общество уже на следующий день не помнит, кого, за что и на какой срок оно посадило. В общественном сознании приговор выносит не суд, а СМИ, и, как правило, ещё до суда. В Эстонии уж точно. Безусловно, страдает презумпция невиновности, но информационное общество жаждет знать сразу, виновен подозреваемый или нет. Общество не в состоянии ждать по два-три года судебного приговора. Поэтому с общей превенцией пришлось расстаться. Частная превенция также отмирает. Преступник точно знает, что он после заключения возвращается в общество, которое ничего не помнит о его преступлениях. И, наконец, кара. Или, выражаясь словами юридических словарей, «восстановление социальной справедливости». «Социальная справедливость» в Эстонии не нужна никому, не говоря уже о её «восстановлении». Свобода получения информации Ст. 44 Конституции ЭР определяет, что «Каждый имеет право свободно получать информацию, распространённую для всеобщего пользования». В связи с проблематикой личной свободы посмотрим, может ли получать информацию заключённый. Самым наглядным достижением глобализации является Интернет. Может ли заключённый пользоваться Интернетом? Если осуществляется исполнение задачи изоляции, то, видимо, нет. Или всё-таки может? «Заключённому не разрешено пользоваться Интернетом, за исключением компьютеров, специально приспособленных для этого тюрьмой, посредством которых под надзором тюрьмы обеспечен доступ к официальной базе данных правовых актов и регистру судебных решений». Это – из Закона о тюремном заключении. Некий заключенный Тартуской тюрьмы, решил, однако, что этого мало, и попробовал рамки закона слегка раздвинуть. Чуть-чуть. И потребовал доступа к сайту канцлера юстиции и Европейского суда по правам человека. В тюрьме, разумеется, отказали. Возник спор, дошедший до Государственного суда. Из решения: «В случае с теми сайтами, доступ к которым рассматривается в настоящем деле, речь идет об информации общего пользования, свободный доступ к которой гарантирован конституцией. Право на получение публичной информации является правом каждого. Нет спора о том, что закон о тюремном заключении ограничивает это основное право заключённых, предоставляя им очень ограниченные возможности для получения посредством Интернета информации, предназначенной для общего пользования. Ограничение этого права возможно лишь в пользу другого, приведенного в конституции права, причём более важного. Коллегия не видит разумной легитимной цели для ограничения этой свободы. Также можно задаться вопросом о соответствии данного ограничения записанному в конституции принципу равенства. К настоящему времени сложилась ситуация, когда все находящиеся на свободе лица могут свободно пользоваться информацией на указанных сайтах. Все же заключённые, напротив, оставлены без доступа к этой информации. По мнению коллегии, объединяющим признаком находящихся на свободе лиц и заключённых является то, что каждый из них является «каждым»». (Перевод значительно сокращён и упрощён для облегчения чтения – С.С.). Нормальное решение либерального суда. Коллегия не увидела разумной цели – значит, не посчитала таковой изоляцию заключённого от общества, кару. Вот вам наглядная разница между «лишением свободы» и «тюремным заключением». Реализуя концепцию «лишения свободы», суд лишал осуждённого в том числе и свободы получения информации; в концепции «тюремного заключения», по мнению Государственного суда, свободный человек и заключённый различаются только местом жительства. У заключённого дом – тюрьма. Более того, по мнению суда, все основные права и свободы должны сохраняться за заключёнными, ибо и они, и люди «на воле» - «каждые», обладающие правами и свободами. Получается, что «свобода как не-тюрьма» уже не является совокупностью всех остальных свобод, раз, лишая «свободы как не-тюрьмы», все остальные свободы остаются для заключённых в силе. В результате «тюремное заключение» оказывается «лишением свободы жить не в тюрьме» - частным случаем свободы передвижения и свободы выбора места жительства. Пора менять конституцию. «Каждый свободен жить не в тюрьме. К жизни в тюрьме может приговорить только суд». Свобода предпринимательства. Богатство. Успех Свобода предпринимательства как бы есть, и устанавливается ст. 31. Но – только для граждан. То есть - нет. Потому что для свобод, как мы видели, характерна конструкция с использованием слов «никто» и «каждый». Если свобода только для граждан – то это не свобода. И Конституция ЭР в этом смысле строга, поэтому «свободу предпринимательства» формулирует как «право»: «Гражданин Эстонии имеет право заниматься предпринимательством и вступать в коммерческие объединения и союзы». То же, но в меньшей степени – с имуществом. Согласно ст. 32, «Собственность каждого неприкосновенна и равно защищена». Но: «В общих интересах законом могут быть установлены виды имущества, которые в Эстонии могут приобретать в собственность только граждане Эстонии…». Недвижимость неграждане и иностранцы в начале 90-х приобретать не могли. В общих интересах, разумеется. Основами эстонского богатства стали приватизация советского наследства и реституция – возврат «противоправно отчуждённого имущества». Регулировалось это одним из немногих в Эстонии концептуальных законов – Законом об основах реформы собственности, а также Законом о реформе сельского хозяйства. Был ещё один закон об эстонском «зазеркалье», регулирующий возврат имущества, «противоправно отчуждённого» в Печорах и Занаровье, но его мы рассмотрим подробнее, когда обратимся к эстоно-российским отношениям. Первый из этих законов был принят еще в июне 1991 года, до «восстановления самостоятельности», и устанавливал денационализацию, деколлективизацию и возврат собственности, отчуждённой «с применением противоправных репрессий или иным способом нарушающим права собственника». Опирался закон при этом на решение ВС ЭР от 19 декабря 1990 года «О восстановлении преемственности права собственности». Приведем два фрагмента этого решения: «1. Признать незаконность «Декларации о национализации банков и крупной промышленности» и «Декларации о провозглашении земли собственностью всего народа» Рийгиволикогу Эстонской ССР от 23 июля 1940 года, а также принятие и применение последовавших за ними других нормативных актов, изменяющих отношения собственности. 2. Признать, что исходившая из постановления ЦК ВКП(б) «О создании колхозов в Литовской, Латвийской и Эстонской ССР» от 21 мая 1947 года коллективизация в Эстонии проводилась принудительно, с нарушением прав собственников». «Противоправно отчуждённые» я беру в кавычки не потому, что советская власть правильно или неправильно национализировала эстонское имущество, а потому, что нет соответствующего решения суда, эту «противоправность» установившего. «Противоправность», установленная законодателем, меня не устраивает – это против принципов правового государства. Я не знаю ни одной несоветской конституции, которая отводила бы в компетенцию парламента «признание незаконными актов предыдущих парламентов». Парламент может отменить предыдущие акты, признать их недействительными, но – не незаконными. Это всегда было делом суда. Ещё один вопрос в связи с этим: признание незаконным должно чётко указывать положение закона, которое нарушено. Хорошо бы ещё при этом, чтобы закон был действующим. В роли такого «закона» в преамбуле решения выступает следующая фраза: «…опираясь на признанный в международном праве принцип неприкосновенности собственности…». Подобного рода абстракции – норма для времен «поющей революции». Типа «классового чутья». В результате этих «мероприятий» к большинству эстонских рек с удочкой стало не подойти – «Частное владение». В Эстонии дали приватизировать даже морское побережье. Так, если коротко, эстонцы стали собственниками, а русские – нет. Всё, что разрешили русским – это приватизировать собственное (советское) жилье. Так у русских появился якорь, удерживающий их в Эстонии. Разница в ценах традиционно такова, что, продав квартиру в Эстонии, квартиру в России не купить. В начале девяностых, однако, около 120 тысяч русских (по моим оценкам), воспользовались своим единственным реальным конституционным правом, указанным в ст. 35 – «Каждый имеет право покинуть Эстонию». Оставив при этом здесь свои квартиры, за которые им, согласно закону же, выплачивалась смешная компенсация. Из ежегодника Охранной полиции за 2006 год: «При формировании общественного мнения, однако, намеренно оставляется без внимания то важное обстоятельство, что сами занимающиеся «борьбой за права русскоязычного населения» политики, так же, как и большинство русскоязычного населения, не собираются переезжать в Россию. И причиной этому является то, что, живя в эстонском обществе, русские в действительности не ощущают тех проблем, которые российские СМИ своим читателям-зрителям-слушателям пытаются изобразить». Показательная логика: если ты не согласен с политикой Эстонского государства, то лучшее для тебя – уехать… История с собственностью важна для понимания природы эстонской власти. Власть в общем случае может основываться либо на насилии, либо на собственности. Поэтому и природа власти в Эстонии для эстонцев и русских различна. «Бронзовая ночь» в этом смысле – просто иллюстрация. Подробнее проблематику насилия мы рассмотрим в главах «Бронзовая ночь» и «Оборона». Свободный рынок также является свободным только на первый взгляд. Как большинство «свободных» рынков, он устанавливает протекционизм для богатых и «свободу» для всех остальных. Так, например, от подоходного налога были освобождены платежи по жилищным кредитам. Как известно, для того, чтобы получить кредит, нужно иметь деньги. То есть быть богатым. В Эстонии низкие подоходные налоги и высокие потребительские. Что, сошлюсь на авторитет экономиста Владимира Вайнгорта, тоже в пользу богатых. Парламентское большинство долго и категорически сопротивляется прогрессивному подоходному налогу. Показательно, кстати, что обязанность платить налоги в конституциях присутствует редко. Но встречается – например, в ст. 29 Конституции Республики Абхазия 1994 года: «Все граждане и жители Республики Абхазия обязаны платить налоги в установленном законе порядке». Или в ч. 1 ст. 58 Конституции Республики Молдова: «Граждане обязаны участвовать в общественных расходах посредством уплаты налогов и сборов». Вот бы в Эстонии так! В смысле – только «граждане обязаны». В эстонском каталоге реальных, а не декларируемых ценностей деньги стоят на особом месте. И это место даже не обсуждается. Это настолько очевидно, что приводит к курьёзам65. Так, одна из тем выпускного школьного сочинения в 2010 году была в эстонских школах сформулирована как «Oo sport, sa oled raha!» - «О, спорт! Ты - деньги!». Очевидная опечатка: raha - деньги, rahu – мир. Но какая значимая… Особый процесс, обозначившийся с конца девяностых – приватизация власти. Происходит это двумя способами: созданием государством частно-правовых юридических лиц, основанием для чего служит Закон об участии государства в частно-правовых юридических лицах, и передачей государственных функций частно-правовым лицам другими законами. Так всё больше и больше частных фирм, например, начинают осуществлять государственные функции, причём законно. От охранных фирм до фирм по признанию зарубежных дипломов. Нотариусы, судебные исполнители, присяжные переводчики уже на законодательном уровне несут отпечаток этой гибридности: они не частные предприниматели и не государственные служащие, они – «носители публично-правовой должности». Растет и ширится феномен частного законодательства: так, частно-правовое юридическое лицо Эстонский шахматный союз сам определяет, согласно каким критериям он будет распределять между молодыми спортсменами государственные деньги. И почему-то приоритет отдает гражданам Эстонии. Доходит до абсурда: наша гордость, чемпионка мира по шахматам среди девушек, гражданка России и жительница Кохтла-Ярве Валентина Голубенко выступает… за сборную Хорватии. Данную тенденцию отчетливо «ловят» и органы исполнительной власти. Изучив программы развития эстонских министерств, я обнаружил практически в каждой из них утверждение о том, что «наше министерство – надёжный партнер». Партнерство же подразумевает свободный выбор партнеров, характерный для частно-правовых отношений, а министерство обязано оказывать профильные общественные услуги всем. Более того, в Эстонии на законодательном уровне даже государственная власть осуществляется в частных интересах. Этот феномен мы рассмотрим, когда в главе «Институты» будем исследовать партии. Либеральная тема успеха тоже нашла своё отражение в законодательстве. В 2006 году я обратился к канцлеру юстиции по вопросу возврата кандидатского залога: согласно ст. 77 Закона о выборах Рийгикогу залог (и немалый!) возвращается, если партия успешно набрала 5% - точно такой же ценз установлен для прохождения партии в Рийгикогу. Если не набрала – вносится в доходы государства, то есть отбирается. Такой вот бизнес у государства. В запросе канцлеру я счёл, что это круто. Канцлер привел мне в ответ соответствующие решения Государственного суда, согласно которым «разумный залог» не может рассматриваться «в демократических странах как недопустимый имущественный ценз». По мнению Государственного суда и канцлера юстиции, цель залога – избежать легкомысленного выдвижения кандидатов и «отвратить от выдвижения несерьёзные объединения и одиночных кандидатов». Однако по эстонской логике получается, что все, кто не попал в парламент – легкомысленные и несерьёзные кандидаты. Неуспешные 4,99% избирателей – это, оказывается, тоже «легкомысленно и несерьёзно». И кандидаты должны платить за это во имя «отсутствия политической раздробленности парламента», как будто мы видели какой-то другой эстонский парламент. Нераздробленный политически… Свобода слова Я привык к тому, что мне верят. Я – небогатый человек, и репутация честного человека – это практически всё, что у меня есть. Однако мне традиционно не верят в двух случаях. Первый – когда я в России отвечаю рыбакам на вопрос, что у нас водится в море. Карась, щука, окунь, лещ, язь, краснопёрка, бычок… Не верят. Второй – когда я говорю о том, что в Эстонии нет Закона о СМИ. Вообще. Не верят! Однако и то, и другое – правда. В Эстонии действительно нет Закона о СМИ, и ст. 45 Конституции ЭР, устанавливающая свободу слова, на этот счёт уклончива: «Это право может быть ограничено законом в целях охраны общественного порядка, нравственности, прав и свобод, здоровья, чести и доброго имени других людей. Законом это право может быть ограничено применительно к государственным служащим и служащим местных самоуправлений в целях охраны государственной и коммерческой тайны, ставшей им известной в силу служебного положения, либо информации, полученной ими в конфиденциальном порядке, а также в целях охраны семейной и частной жизни других людей и в интересах правосудия». Описание этого (этих?) прописанного в Конституции ЭР закона никак не подходит под характеристику Закона о СМИ. Второе предложение явно имеет отношение к Закону о публичной службе. И действительно, ст. 67 этого закона гласит, что «Служащий должен как во время службы, так и после освобождения от службы хранить государственную и коммерческую тайну, ставшую ему известной в силу служебного положения, данные, касающиеся семейной и частной жизни других людей и иную информацию, полученную в конфиденциальном порядке». При этом принятый в 1995 году закон ссылки на ст. 45 Конституции ЭР не имеет. Просто мы с вами знаем, где искать – вот и нашли. Как эстонские служащие блюдут доверенные им тайны – это особая песня. Один пример – слив зимой 2008 года информации из регистра наказаний Kanal 2 о вынесенных членам «Ночного Дозора» наказаниях. То, что прямо запрещено Законом о регистре наказаний. Я уведомил об этом министра юстиции, генерального государственного прокурора и Инспекцию по защите данных. Никакого интереса. Инспекция отписала, что данные из регистра наказаний не являются деликатными, поэтому дело возбуждать не будет. Странная логика у эстонского законодателя: дата рождения, согласно Закону о защите данных, является деликатной темой, а данные о наказаниях – нет. Более того, установив запрет на разглашение данных из регистра, законодатель не удосужился прописать санкцию за нарушение этого запрета. Подчеркну: у государства текут данные из закрытого регистра, а его это не волнует! Почему? А потому, что текут в «правильном направлении». Зато как все забегали, обнаружив у оператора Kanal 2 полицейскую рацию! О том, что Kanal 2 получает оперативную информацию от полиции, мы говорили два года – без толку! Интересно последнее предложение ст. 45 Конституции ЭР – «Цензуры нет». Раз нет Закона о СМИ, то нет и определения «цензуры», а этот вопрос в теории журналистики дебатируется до сих пор. Эстонская версия, безусловно, обогатила бы мировое знание. Но: зачем эстонцам определение того, чего нет? По-моему, логично… «Вместо» Закона о СМИ в Эстонии существует документ «мягкого права» - Кодекс журналистской этики Эстонии. Комментарии к этому Кодексу начинаются с утверждения о том, что «Саморегуляция как регулятор журналистики эффективнее и гибче, чем законы и судебная власть». Кодекс «регулирует» вопросы независимости журналиста, отношений журналиста с источником информации, правила публикации, в том числе опровержений и рекламы. Всё. Про цензуру в Кодексе – ни слова. Потому что её нет. Как нет и определения «журналиста». Отсутствие Закона о СМИ, а также прогрессирующая глобализация ставят перед Эстонией задачи, которые она явно не готова решать. С начала 2010 года в Эстонии разгорелся скандал в связи с законопроектом, предложенным министром юстиции Рейном Лангом. Суть проекта – заставить в уголовном производстве журналистов раскрывать источник информации. И нарушать тем самым «моральный долг» по отношению к источнику, как гласит Кодекс. Пресса приняла такой проект в штыки, что понятно. При этом обе стороны конфликта говорят о «свободе журналистики». Я не знаю, что это такое. Я знаю «свободу слова», «свободу печати» и «свободу мысли». Советник управления публичного права Минюста Мирьям Раннула заявила о том, что право опираться на защиту источника есть одна из существенных гарантий осуществления «свободы журналистики». И это право должно распространяться на «всех лиц, осуществляющих обработку информации в журналистских целях». При этом пояснила, что речь прежде всего идет о журналистах. А кто это? Вот в Казахстане, например, недавно внесли поправки в Закон о СМИ, в котором всё, что публикуется в Интернете, приравняли к журналистике. И подчинили тем самым соответствующим правилам. Ситуация в Эстонии осложняется ещё и тем, что существенная доля информационного потока с «журналистскими целями» создается не журналистами, а т.н. контржурналистами – сотрудниками пресс-служб соответствующих ведомств, партий, касс, союзов, корпораций. Они-то как раз определимы достаточно чётко. Чтобы подчеркнуть проблему с неопределённостью «журналистов», приведу пример. «В Южной Осетии начались этнические чистки, которые напоминают Сребреницу, где российские миротворцы спокойно смотрели на то, как убивают людей. Массовые убийства произошли в селах Никоси, Курта, Армаришили, большая часть людей согнана в концлагерь Курта, где их ведут на расстрел. Единственная причина, по которой это делается, та, что они - грузины. Цхинвали превратился в руины, и не столько по причине бомбардировок грузинских войск, сколько в результате длившихся два дня российских авианалётов. Очень много людей похоронено под развалинами. Гуманитарная помощь им запрещена». Автор этих слов – широко известный «милый лжец» Март Лаар, один из авторов Конституции ЭР. Слова эти были сказаны в ходе парламентского обсуждения заявления «о российской агрессии в Грузии», и внесены в соответствующую стенограмму. Время показало, что каждый приведенный Лааром «факт» - враньё. Я требовал от Лаара, как от депутата, информации о том, чем подтверждаются эти «факты». Лаар не ответил, хотя обязан был, после чего небольшая группа товарищей со мной в том числе публично объявила Лаара лжецом. Политик Лаар не ответил на запрос, не раскрыл источник информации, и вышел из ситуации, в общем, безнаказанным – никакого уголовного дела на него заведено, естественно, не было. А если бы Лаар заявил об этом не на заседании парламента, а в своём блоге? Да ещё и с «журналистскими целями»? Мог бы он апеллировать к защите анонимности «источника», которым явно был сам? И врать дальше? Впрочем, риторические вопросы лучше оставить для митингов. А закона о СМИ в Эстонии нет. Верьте мне, люди! Свобода собраний Реализация в Эстонии свободы собраний очень чётко иллюстрирует ту разницу в природе эстонской власти, на которую мы обращали внимание выше: для эстонцев она зиждется на охране их собственности, для русских – на насилии, принуждении. Депутат Рийгикогу Михаил Лотман в телефонной беседе со мной никак не мог поверить, что свобода собраний для русских бесконечно нарушается – ведь он сам лично регистрировал митинг у Посольства КНР в защиту Тибета… И ни с какими препятствиями не столкнулся… Между тем количество случаев, когда меня, как русского омбудсмена, беспокоила антифашистская организация «Ночной Дозор» (и не только она) именно в связи с нарушением свободы собраний, давно перевалило за «учётное». То есть я уже давно сбился со счёта, сколько раз и в каких вариациях это было. Ст. 47 Конституции ЭР устанавливает, что «Все имеют право без предварительного разрешения мирно собираться и проводить собрания. Это право может быть ограничено в установленных законом случаях в порядке и целях обеспечения государственной безопасности, общественного порядка, нравственности, безопасности дорожного движения и участников собрания, а также для пресечения распространения инфекционных заболеваний». Ст. 1 Закона об общественных собраниях (ЗОС) содержит (о чудо!) ссылку на ст. 47 Конституции ЭР, из чего можно заключить, что это именно тот закон, о котором говорит Конституция ЭР. Ниже мы неоднократно убедимся в том, что такая ссылка – крайняя редкость. Ст. 4 ЗОС, однако, расширяет круг регулирующих свободу собраний законов и устанавливает, что в соответствующих случаях свобода собраний регулируется также Законом о чрезвычайной ситуации и Законом о чрезвычайном положении. Однако из ч. 4 ст. 6 ЗОС видно, что мы, оказывается, имеем дело не со свободой собраний, а с правом «собираться и проводить собрания». Поскольку, в отличие от ст. 47 Конституции ЭР, устроителями и дежурными на собрании могут быть не конституционные «все», а «граждане Эстонии или находящиеся в Эстонии на основании вида на жительство постоянного жителя или постоянного права на жительство иностранцы». Данное ограничение уже нарушает Конституцию ЭР, так как «все» - это «все без исключений». Открытие это заставляет перечитать текст ст. 47 Конституции ЭР и убедиться в том, что я ошибся, и в Конституции ЭР речь действительно идёт сугубо о праве, а не о свободе. Вот что значит привычка… А с чего я взял, собственно, что это именно «свобода»? Ст. 21 Международного Пакта о гражданских и политических правах говорит о том, что «Признаётся право на мирные собрания». Тоже – «право». Хм… Ч. 1 ст. 20 Всеобщей Декларации прав человека: «Каждый человек имеет право на свободу мирных собраний и ассоциаций». Кондовое «право на свободу» всё-таки говорит о «свободе», но как «человек» (один, хоть и «каждый»!) может иметь право на собрание? «Необыкновенный концерт» Сергея Образцова помните? «Кто из нас не любит уединиться и попеть хором?» Шутки – шутками, но все юридические словари говорят именно о «свободе собраний». В чём тут дело? А дело, видимо, в том, что в случае свободы собраний речь идёт как о свободе, так и о праве. Потому что у «права на собрание» есть контрагенты – обязанные субъекты. Муниципалитет, обязанный «выделить» под собрание место, скорая помощь и полиция, чтобы «пресекать»… И в этом смысле свобода собраний – право. Во всём остальном – свобода. Теперь о собственно свободе и её конституционных ограничениях. Эстонский законодатель установил несколько уровней её ограничения. Во-первых, это установленные в ст. 3 ЗОС ограничения на цель собрания; статья при этом называется «Запрещённое общественное собрание». Под «запрещённые» попали общественные собрания, «которые: 1) направлены против суверенитета и независимости Эстонской Республики или на насильственное изменение действующего государственного (не конституционного! – С.С.) строя; 2) призывает насильственно нарушать территориальную целостность Эстонской Республики; 3) разжигает ненависть, насилие или дискриминацию по признаку национальности, расы, цвета кожи, пола, языка, происхождения, вероисповедания, сексуальной принадлежности, политических убеждений или имущественного или социального положения; 4) призывает нарушать общественный порядок или задевает нравственность». Теперь сравним этот каталог с конституционным. Первые два пункта можно условно отнести к «обеспечению государственной безопасности». Условно – потому, что, как мы уже видели, в Эстонии состоялись уже три события, направленных против суверенитета ЭР – вступление в ЕС и две ратификации Европейского конституционного договора. Пункт четвёртый «закрывает» общественный порядок и нравственность. А вот чему соответствует пункт третий про ненависть, насилие и дискриминацию – «безопасности дорожного движения» или «распространению инфекционных заболеваний»? Ни тому, ни другому. Эти конституционные ограничения отражены в ст. 5 ЗОС «Места, запрещённые для проведения общественных собраний». Согласно этой статье «Общественные собрания запрещено проводить: 1) на пограничном пункте и ближе, чем 300 метров до государственной границы; 2) на территории структурного подразделения Сил обороны и ближе, чем 50 метров до неё; 3) на мосту, на рельсах и в карьерах; 4) под линией высокого напряжения; 5) на территории распространения инфекционного заболевания; 6) в естественно-опасном месте или в ином месте, опасном для людей». Как видно, сравнение этих двух каталогов позволило выявить ещё одно нарушение свободы собраний, связанное уже с тематикой собраний – ст. 47 Конституции ЭР не позволяет ограничивать право на собрания на приведённых в п. 3 ст. 3 ЗОС основаниях. Все нарушения указанных ограничений должны пресекаться на предварительной фазе – регистрации собрания. Пресечь, в смысле – запретить собрание вообще или в конкретное время или в конкретном месте, могут министр внутренних дел, генеральный директор Полицейского департамента или префект полиции. После того, как муниципалитет уведомит их о регистрации заявки на проведение собрания. Теперь посмотрим, как это работает на практике, тем более что есть определённый судебный опыт. Член правления «Ночного Дозора» Сергей Тыдыяков от собственного имени подал заявку на проведение в таллинском парке Хирве митинга «За сохранение демократических ценностей в современной Эстонии» как раз за месяц до первой годовщины сноса Бронзового Солдата. Префект Райво Кюют ему проведение митинга запретил. Из представления префекта: «Цель указанного общественного собрания в силу своего характера неизбежно вызовет в обществе острое недовольство…». Лихо это он про «демократические ценности»! Дальше префект представляет своё видение ценностей. «В общем случае у устроителя общественного собрания есть право выбирать, когда и где проводить собрание. В то же время со стороны устроителя (НКО Ночной Дозор) местом проведения мероприятия выбран парк Хирве, который во все времена был символом национального возрождения Эстонии, в связи с чем, если учитывать все обстоятельства в совокупности, а также то, что временем проведения мероприятия выбрана дата произошедших год назад апрельских событий и переноса бронзового солдата, в данное время данное место не является подходящим и поэтому может обусловить массовые нарушения общественного порядка в обществе». В суде я спросил у представителя префекта, не расист ли его доверитель. Представитель попросил пояснить вопрос. Я ответил, что из приведённого отрывка видно, что парк Хирве, по мнению префекта – только для эстонцев. На что представитель префекта рассмеялся и поинтересовался у меня, неужели я думаю, что у эстонцев и русских – разный цвет кожи? Для справки: расизм уже лет сорок трактуется в том числе и как этнонационализм… Даже судье пришлось поцокать языком на эту реплику моего оппонента. Можно поинтересоваться, почему Тыдыяков не захотел проводить митинг в самом скверике, где раньше стоял Бронзовый Солдат? А не получалось, и это уже другая придумка, и другого ведомства. Почему-то, приходя регистрировать «знаковые» мероприятия, про которые обычно заранее известны время и место, русские активисты обнаруживают, что намеченные места уже заняты. То какими-то бегунами, то ещё кем-то… Бегуны эти в намеченные дни никогда не появляются, и обнаружить их по имеющимся в муниципалитете данным никогда не возможно. Тыдыяков ещё дважды пытался зарегистрировать митинг в близлежащих парках. Оба они оказались «в непосредственной близости от парка Хирве, символа национального возрождения Эстонии». При этом степень опасности постоянно возрастала, и дошла уже до уровня возможных «тяжких групповых нарушений общественного порядка». Поэтому последовало ещё два запрета. Дело дошло до Государственного суда, и в итоге запреты префекта были признаны противоправными, хотя Тыдыяков добивался компенсации морального ущерба. Что означает для префекта признание его действий противоправными? А ничего. Его ещё во время процесса повысили до генерального директора Департамента полиции… Характерно при этом, что во время всего процесса представитель префекта упорно говорил о «разрешении» митинга, а заявление о регистрации подавал как «ходатайство». При этом Конституция, как мы помним, говорит о праве на собрания «без предварительного разрешения». Такое отношение к свободе собраний непростительно никому, но это – речь, которая остаётся только в судебном протоколе. Всякое «собрание» имеет свой минимум участников. Один человек – это собрание? В Эстонии полиция решила этот вопрос весьма своеобразно. К 22 сентября 2006 года, к годовщине освобождения Таллина, угроза для Бронзового Солдата стала настолько реальной, что был создан Комитет 22 сентября. На пресс-конференции Комитета один из лидеров Ночного Дозора Дмитрий Линтер заявил, что, несмотря на запрет общественных собраний, он пойдёт 22 сентября к памятнику и зажжёт у него свечи. Пойдёт один. И никого с собой не зовёт. Полиция Линтера у памятника задержала и оштрафовала за проведение «запрещённого собрания». Линтер решение обжаловал, и в суде встал вопрос о том, сколько же человек нужно для «собрания», если Линтер там был один? Полиция согласилась с тем, что один – это не собрание. Однако, по мнению полиции, Линтер там был не один. Там ещё были… журналисты, которых Линтер, заявив о своей акции на пресс-конференции, сознательно пригласил на собрание. Журналисты там действительно были, но вряд ли они догадывались о том, что принимают участие в организованном Линтером общественном собрании. К счастью, суд решение полиции отменил, иначе был бы создан мировой прецедент, заставляющий журналистов в корне пересмотреть своё отношение к освещению общественных собраний. Продолжим. 26 июля 2009 года в Синимяе проводилось52 почтенное общественное мероприятие – слёт ветеранов Эстонской дивизии Ваффен СС. С участием эстонских VIP, разумеется. Другой лидер Ночного Дозора, Максим Рева, в новом, упрощенном порядке зарегистрировал в Восточной префектуре полиции электронным письмом пикет против этого сборища. Поправки к ЗОС, инициированные молодым реформистом Сильвером Мейкаром (первая «именная» поправка в эстонском парламенте!), разрешают в случае самых простых собраний уведомлять полицию всего за два часа до проведения собрания и вообще не уведомлять муниципалитет. Полиция дважды подходила к пикетчикам, расположившимся явно за воображаемой «линией слёта», а на третий раз, как в сказке, просто забрала и увезла. Без объяснения причин. Восточная префектура полиции сообщила, что Реву и его соратников доставили в Йыхвиское отделение полиции за нарушение общественного порядка. Однако позднее пресс-секретарь префектуры Елена Филиппова также подтвердила, что протокол в их отношении не составлялся. «Полиция установила личности пикетчиков, взяла их показания и позднее решит, есть ли основание для начала производства», - сказала Филиппова». Никакого обвинения задержанным не последовало и позже. И ещё позже. Просто забрали – и увезли. Все рассмотренные выше примеры касались схемы одно собрание – одно нарушение. Действительно, ЗОС не предусматривает возможности запрета всех собраний в какой-то промежуток времени или на какой-то территории. Подобного рода деятельность властей регулируется только Законом о чрезвычайной ситуации или Законом о чрезвычайном положении, о которых мы говорили выше. Ч. 1 ст. 27 Закона о чрезвычайной ситуации называется «Ограничение проведения общественных собраний и общественных мероприятий» и устанавливает, что правительство или начальник по чрезвычайной ситуации может своим распоряжением ограничить или запретить проведение общественных собраний «в районе чрезвычайной ситуации, если это неизбежно необходимо» для ликвидации чрезвычайной ситуации. Закон о чрезвычайном положении тоже (о чудо!) содержит ссылку на ст. 29 Конституции ЭР, что опять-таки говорит о том, что именно этот закон регулирует указанное в Конституции ЭР чрезвычайное положение (ЧП). Ст. 4 закона содержит впечатляющий каталог основных прав и свобод из 13 пунктов, которые могут быть ограничены во время ЧП. Среди них и право на проведение общественных собраний. Ничего более конкретного закон не сообщает, кроме того, что ЧП может объявляться на срок не более трёх месяцев. Из приведённого видно, что «общий» запрет на общественные собрания может быть введён только либо во время чрезвычайной ситуации, либо ЧП. Однако примеров «общих» запретов общественных собраний – много. И ни один из них не был установлен в указанном порядке. Самый вопиющий случай произошёл 1 мая 2007 года, когда на организованный Андреем Заренковым и Димитрием Кленским митинг пришло 300 человек. Митинг, если кто не успел посчитать, проходил через четыре дня после устроенного полицией побоища «бронзовой ночи». Все окрестности сквера Канути, в котором должен был состояться митинг, были полны полиции. Ровно ко времени начала митинга организаторам вручили представление префекта о том, что все общественные собрания в Таллине и Харьюмаа запрещаются до середины мая. Никакого чрезвычайного положения в связи с «бронзовой ночью», напомню, объявлено не было. В результате Кленского и Заренкова ещё и унизили, практически вынудив просить собравшихся людей разойтись. С учётом того, сколько вокруг было полиции, бесчинствовавшей ещё три дня назад, понятно, какая угроза нависла над людьми, вздумай они начать митинг, главным требованием которого, естественно, была отставка правительства. Очерк о свободе собраний уже давно пора заканчивать, но, поверьте, накипело. Что же мы имеем в итоге по либеральным ценностям, которые в основе своей – свободы? И что даёт сравнение эстонского конституционного каталога свобод с классическим? В варианте, более или менее приближённом к «свободному», изложены «право на свободную самореализацию» (ст. 19), «право на свободу» (ст. 20), «право свободно владеть, пользоваться и распоряжаться своей собственностью» (ст. 32), «право свободно передвигаться и выбирать место жительства» (ст. 34), «наука, искусство и обучение им свободны» (ст. 38), «свобода совести, вероисповедания и мысли» и свобода «публично или приватно исполнять религиозные обряды (ст. 40), «право свободно получать информацию, распространяемую для всеобщего пользования» (ст. 44), «право свободно распространять идеи...» (ст. 45). Это то, что действительно, хоть и с натяжкой, может считаться свободами. При этом, как мы заметили, собственно как «свободы» поданы личная свобода и свобода совести, вероисповедания и мысли. Свободой «для граждан» является «право свободно выбирать себе род занятий, профессию и место работы» (ст. 29). Как видно из приведённого перечня, в Эстонии на конституционном уровне нет свободы ассоциаций (есть право вступать в некоммерческие объединения и союзы – ст. 48), свободы петиций (есть право обращения с меморандумами и заявлениями – ст. 46), свободы печати (есть свобода распространять, но нет свободы издавать), свободы предпринимательства и свободы собраний. Что несколько странно для таких известных либералов, как эстонские хуторяне. Ещё одна особенность либеральных ценностей в Эстонии – это их постоянная динамика, воплощаемая Реформистской партией, практически постоянно присутствующей в парламентской коалиции. Здравый смысл заставляет предполагать, что всякая реформа должна иметь цель, начало и конец. И быть обсуждённой в обществе, разумеется. В Эстонии же реформы имеют начало, но явно не имеют конца. Потому что зачем иначе Реформистская партия? «Нужно продолжать реформы. Продолжать образовательную реформу, реформу публичной службы, налоговую реформу, реформу пенсионного возраста и спецпенсий, реформу охраны правопорядка, избирательную реформу», - заявил Ансип. Он заверил, что все эти реформы позволят создать эффективное и более дешёвое для налогоплательщиков государство» 53. Это Ансип заявил на праздновании Дня независимости в Тарту в 2010 году, через 20 лет после начала реформ. Бесконечное (и бессмысленное) реформирование ради самих реформ привело к феномену, при котором принцип «незнание закона не освобождает от ответственности» больше походит на издевательство над людьми. В Эстонии законы давно перестали быть «моральными» и «социальными» нормами, так как очень часто идут вразрез с представлениями людей о том, что и как должно быть отрегулировано в законе. Например, преизрядное число дел по административным правонарушениям было проиграно, не начавшись, из-за того, что людям, впервые столкнувшимся со штрафом, и в голову не могло придти, что за решением полиции они должны идти в полицию сами… Бесконечность эстонских реформ вызвала в Эстонии реакцию, которую в целом нормальной назвать никак нельзя – в Эстонии появились «молодые консерваторы», которые чётко обозначились после слияния в IRL партий Res Publica и Isamaaliit. Консервативные ценности Семья Кивисильдник о семье18: «Следует отдавать себе отчет в том, что, поскольку в обществе нет больше никакой этики, морали, а также ни одного стоящего политического учения или политика, то на семейных связях можно построить всё, что угодно – в данном случае самую крупную в Эстонии партию и самую большую городскую ратушу. Семья в самом прямом смысле слова является клеткой общества. Хотя в нашем государстве дела обстоят так, что из клеток общества никакого высшего организма не образуется, но все-таки надёжное одноклеточное лучше, чем ничего». Мораль в Эстонии действительно находится в упадке, но и семья, как общественный институт, тоже переживает не лучшие времена. И никакой перспективы возврата к лучшим временам нет – Эстония настойчиво игнорирует условия демографической теоремы, согласно которой для стабильного воспроизводства населения необходимо чётко выдерживать баланс между городским и сельским населением. В Эстонии же каждый третий житель страны, как мы уже отмечали – таллинец. Выше мы уже коснулись семейных вопросов и отметили, что больше половины детей в Эстонии рождаются вне брака. Косвенно значение семьи можно понять, исследуя те статьи конституций, которые традиционно относятся к уголовному преследованию. Например, ч. 3 ст. 22 Конституции ЭР говорит о том, что «Никто не может быть принуждён свидетельствовать против самого себя или своих близких». Кто такие «близкие», Конституция ЭР не определяет. Теперь посмотрим, насколько серьёзнее отношение к родственным связям в Азербайджане. Отдельная (!) ст. 74 Конституции Азербайджанской Республики называется «Недопущение принуждения свидетельствовать против родственников», и гласит следующее: «Никто не может быть принуждён свидетельствовать против себя, жены (мужа), детей, родителей, брата, сестры. Полный список родственников, дача показаний против которых не является обязательной, определяется законом». Мораль и нравственность. Этика Мораль и нравственность в Конституции ЭР присутствуют, причем нравственность даже в непосредственном виде. В шести (!) статьях. Приглядимся к ним поближе. Ст. 24: «Судебные заседания открытые. В случае и в порядке, установленных законом, суд может объявить своё заседание или часть его закрытым в целях (…) защиты нравственности…». С. 26: «Каждый имеет право на неприкосновенность семейной и частной жизни. Государственные учреждения, местные самоуправления и их должностные лица не вправе вмешиваться в чью-либо семейную и частную жизнь иначе, как (…) в целях защиты (…) нравственности…». Ст. 40: «Каждый волен как сам, так и вместе с другими, публично или приватно исполнять религиозные обряды, если это не наносит ущерба (…) нравственности». Ст. 45: «Каждый имеет право свободно распространять идеи, мнения, убеждения и иную информацию (…). Это право может быть ограничено законом в целях охраны (…) нравственности…». Ст. 47: «Все люди имеют право без предварительного разрешения мирно собираться и проводить собрания. Это право может быть ограничено в установленных законом случаях в (…) целях обеспечения (…) нравственности…». Ст. 124: «Лицо, которое по религиозным или нравственным соображениям отказывается от службы в Силах обороны, обязано…». Как видно, в пяти случаях из шести нравственность является основанием для ограничения основных прав и свобод, при этом блюстителями нравственности выступают «суд», «государственные учреждения, местные самоуправления и их должностные лица» и законодатель – Рийгикогу. И в этом смысле Эстония – «нравственное государство», в котором установлена «государственная нравственность». Хандо Руннель в КА: «Основой всех кризисов, которые настигали наши земли и народы, является кризис нравственности. В известном смысле и конституция должна заниматься нравственными вопросами и принципами, и я надеялся, что наше собрание – верное место для того, чтобы вместе обсудить эти вещи и научиться понимать чувственную основу друг друга, так как в параграфах некоторые вещи изложены поверхностно, и мы не понимаем, чего же мы, собственно, добиваемся». Подобное внимание к нравственности встречается редко. Так, например, ст. 44 Конституции Республики Армения определяет, что «Основные права и свободы человека и гражданина (…) могут быть ограничены только законом, если это необходимо для защиты (…) нравственности общества». И всё. Армянский подход можно назвать типичным для либерально-этатистских конституций. Конституция Республики Беларусь находит для нравственности вообще другое применение. Так, согласно ч. 3 ст. 32 «Ребенок не должен подвергаться жестокому обращению или унижению, привлекаться к работам, которые могут нанести вред его (…) нравственному развитию». Ч. 5 той же статьи определяет, что «Молодёжи гарантируется право на её духовное и нравственное развитие». Показательно, что, будучи, как мы уже видели, крайне озабоченными демографией своей страны, эстонцы в Конституции не указали вообще никаких прав ребенка, кроме общего утверждения о том, что «Закон устанавливает защиту родителей и детей» - ч. 4 ст. 27. А молодёжи, согласно Конституции ЭР, в Эстонии нет вообще. Мораль же присутствует в Конституции ЭР в виде своей первой производной: ст. 25 определяет право каждого на компенсацию противоправно причиненного ему кем бы то ни было морального и материального ущерба. Внесение скорее либерального права на компенсацию ущерба в конституционный каталог основных прав и свобод редко, но встречается. Однако в связи с вступлением в 2002 году в силу Закона об обязательственном праве конституционный термин «моральный ущерб» потерялся, а на его месте появился «неимущественный ущерб». Таким образом оборвалась ещё одна связь конституции с законодательством – ниже мы дадим довольно впечатляющий перечень «потерянных» конституционных терминов. Термин «неимущественный ущерб» - не эстонское изобретение, но, вне зависимости от этого, вызывает у меня живейшую неприязнь. Во-первых, потому, что «мораль» подается откровенно вторичной по отношению к «имуществу»; «мораль» = «неимущество» звучит так же унизительно, как «русские» = «неэстонцы». Во-вторых, подменой «морали» «неимуществом» первая вообще выводится из оборота. Таким образом теряется фундаментальная связь с теорией права, согласно которой нормы права = социальные нормы = моральные нормы. В 2003 году я обратился к канцлеру юстиции с запросом, в котором поднял и эту проблему. Аллар Йыкс ответил мне16 так: «Отмечу, что в настоящий момент в юридической терминологии Эстонии действительно используется два термина – «моральный ущерб» и «неимущественный ущерб». Вместо термина «моральный ущерб» правильнее пользоваться термином «неимущественный ущерб», так как «неимущественный ущерб» лучше передаёт обозначаемое термином содержание понятия. Положение закона не является неконституционным исключительно из-за терминологических различий». Почему «правильнее»? И чем «лучше»? Как главная фигура в процессе конституционного надзора, «гарант конституции», канцлер юстиции должен был бы следить за сохранностью конституционного языка. Отметим здесь, что вопрос конституционного языка очень горячо обсуждался в рядах КА, и тому были свои причины – довоенные эстонские конституции, к которым члены КА постоянно обращались, были написаны языком, вполне отличным от современного эстонского. Поэтому для замены конституционных терминов должны быть причины весомее, чем «так правильнее»… Так как «мораль» присутствует в Конституции ЭР только в виде «морального ущерба», то отметим тут еще одну национальную особенность. В Эстонии, помимо уже упоминавшегося Закона об обязательственном праве, есть еще особый Закон о государственной ответственности, регулирующий в том числе и компенсацию морального (неимущественного) ущерба, причиненного государством. Конституция ЭР же особо устанавливает, что компенсируется ущерб, противоправно причиненный «кем бы то ни было», то есть основания ответственности должны быть для всех одинаковыми. Закон же этот изобилует совершенно невообразимыми деликтными составами, из которых укажу только один: для того, например, чтобы иметь возможность взыскать ущерб, причинённый судьёй, судья должен совершить преступление. Всё это «превращает успешное истребование ущерба в крайне сложное, если не невозможное»17. В пояснительной записке к проекту Закона о государственной ответственности откровенно приводится причина подобной «невозможности»: «Цель проекта – дать основание для возмещения ущерба (…) восстановлением прав лица путём, не слишком обременяющим общественные ресурсы». Вот так: государству просто жалко денег, и этого совершенно достаточно для «обоснования» нарушения конституционного права. Однако Эстонскому государству это, очевидно, простительно, так как именно оно, как мы уже исследовали выше – главная конституционная ценность. Его беречь надо. Но и этого Эстонскому государству показалось мало, и в Эстонии развился особенный феномен, присущий именно «полицейскому государству»: «лицо», осуществляя свои права, обрастает совершенно неожиданными обязанностями. Вот пример из той же пояснительной записки: «В то же время, исходя из рисков, связанных с осуществлением власти, ответственность ограничена другими методами. Важной является обязанность потерпевшего лица препятствовать нарушающей его права деятельности сначала иными возможными средствами защиты прав, которые к настоящему моменту еще однозначно не проработаны». «Риски, связанные с осуществлением власти…». Звучит, как музыка… Отсутствие в Эстонии политической морали признается всеми, и останавливаться сейчас на этом специально не будем – дальше для этого будет еще немало поводов. Приведем для сравнения лишь выдержку из преамбулы Конституции Японии 1947 года: «Мы убеждены, что ни одно государство не должно руководствоваться только своими интересами, игнорируя при этом интересы других государств, что принципы политической морали являются всеобщими и что следование этим принципам - долг для всех государств, которые сохраняют собственный суверенитет и поддерживают равноправные отношения с другими государствами. Мы, японский народ, честью нашей страны клянёмся, что, приложив все силы, мы достигнем этих высоких идеалов и целей». Кивисильдник о морали18: «Если начать дефинировать мораль, то проще всего сделать это через послушание. Моралью является отсутствие самостоятельного мышления и слепое поклонение авторитетам. В этом смысле в нашем обществе достаточно морали, которая состоит в рабском поклонении перед рекламными и медийными ценностями». «Этики» в Конституции ЭР нет, но обсуждения в КА и позднейшие толкования Конституции ЭР позволяют сказать, что в ней незримо присутствует этика народа-жертвы. Обсуждалась даже идея включения в преамбулу отдельной новеллы о тяжелой судьбе эстонского народа; дискуссия закончилась строчкой из протокола: «Хянни не поддерживает включения (в преамбулу – С.С.) тяжелой истории». Этика эта глубоко укоренена в eestlus. Вот, казалось бы, совершенно нейтральное современное исследование19 на тему общей структуры телефонного разговора. В своей докторской диссертации научный сотрудник отделения Общего языкознания Тартуского университета Андриела Ряэбис утверждает, что, как правило, после приветствия звонящий обычно представляется, однако эстонцы зачастую не делают этого, особенно люди старшего поколения. Она считает, что это «вполне может быть связано с влиянием советского периода и желанием скрыть свою идентичность». Этика народа-жертвы имеет свои особенности: эстонец не может быть преступником «наружу», потому что он сам навсегда – жертва. Преступником он может быть только для «своих», а тут работают особые нормы. Оправдание любого правонарушения в отношении русских «оккупацией» - святое дело! Мне даже рассказывали об одном уголовном процессе, в котором адвокат, защищая воришку-эстонца, обокравшего русского, упирал на «жертву оккупации», хотя парню было от силы 20 лет… Не могу утверждать наверняка, что такой случай был, но вот что по тому же поводу пишет Маргус Оясалу: «Сегодня я вижу и слышу мальчишек, говорящих на родном языке, рожденных в независимой Эстонии, которые оправдывают свое хулиганство, хамство, драки с русскими сверстниками тем, что страна, видите ли, была оккупирована когда-то, прадед умер в Сибири и так далее. Мне не стыдно за них, мне неприятно. Неприятно, что ни гимназия, ни родители не сумели сами отделить агнцев от козлищ, не смогли привить потомкам мысль, что дети рождаются от любви, а не от ненависти. Хотя самоизоляция, по пути которой шел эстонский народ, ведомый своими идеологами, раздельное существование двух общин привели к противостоянию. Кто построил нашу "берлинскую стену"? Растерянные русские? Да мы сами её построили в своих сердцах в самом начале 90-х, когда просто предали тех, кто стоял в «балтийской цепочке» и на референдуме голосовал за независимость Эстонии от СССР». Из заявления ЦК КПСС от 27 августа 1989 года: «О положении в республиках Советской Прибалтики»: «Дело дошло до актов прямого вандализма, глумления над символами государства, над святынями, неприкосновенными для любого порядочного человека, – памятниками павшим в гражданской и Великой Отечественной войнах. Советские люди во всех концах страны с удивлением и горечью увидели и прочитали о таких вещах, которые никак не укладываются в их представление о национальных традициях латышей, литовцев, эстонцев, и глубоко оскорбительны для национального характера этих народов, известных своей честностью, рассудительностью, уважительностью к цивилизованным нормам человеческих отношений». Перефразируя старый анекдот: «У них честность, рассудительность, уважительность к цивилизованным нормам человеческих отношений есть?» «Есть». «Почему не носят?» Человеческое достоинство Одно из косвенных упоминаний «человека» в Конституции ЭР, как мы помним, это апелляция в ст. 10 к «принципу человеческого достоинства». Апелляция к человеческому достоинству – первый абзац Всеобщей Декларации прав человека: «Принимая во внимание, что признание достоинства, присущего всем членам человеческой семьи, и равных и неотъемлемых прав их является основой свободы, справедливости и всеобщего мира…». В Конституции ЭР содержание термина не раскрывается. Вместе с тем в такой формулировке он встречается редко, чаще говорится о принципе (обеспечения, неприкосновенности, уважения, защиты) человеческого достоинства, причем в каждом случае речь идет, в общем, об отличающихся друг от друга вещах. Так, например, Конвенция Совета Европы 1996 года «О защите прав и достоинства человека в связи с использованием достижений биологии и медицины» развивает, как можно догадаться, ч. 2 ст. 18 Конституции ЭР, в которой говорится, что «Никто против его воли не может быть подвергнут ни медицинским, ни научным экспериментам». Клонирование же, как считают некоторые биологи, нарушает принцип уважения человеческого достоинства, что уже не имеет отношения к конкретному (подопытному) человеку, а имеет отношение к человеку, как к виду. О неприкосновенности человеческого достоинства, по мнению многих российских коллег, речь идет в ч. 1 ст. 21 Конституции Российской Федерации 1993 года: «Достоинство личности охраняется государством. Ничто не может быть основанием для его умаления». В гораздо более усечённом варианте эта же мысль присутствует в ст. 17 Конституции ЭР – «Запрещается покушаться на честь, доброе имя кого бы то ни было». Помимо того, что «достоинство» - это отнюдь не только «честь и доброе имя», Конституция ЭР не содержит положения о государственной охране человеческого достоинства. По мнению российского доктора юридических наук Валерия Невинского, принцип обеспечения человеческого достоинства используется в качестве конституционно-правового критерия в правотворчестве и правоприменительной деятельности. Речь идёт не только об обеспечении неприкосновенности человеческого достоинства при издании нормативных актов, но и актов правоприменительных органов. Эстонский же «принцип человеческого достоинства» приводится в ст. 10 Конституции ЭР только как возможная причина расширения конституционного каталога основных прав, свобод и обязанностей. Из чего можно теоретически сделать вывод о том, что любое его прочтение, от «клонирования» до «чести и доброго имени», имеет право на жизнь. Посмотрим, как, например, в Эстонии обстоят дела с «обеспечением» человеческого достоинства. То есть об обеспечении человеческого достоинства в законодательстве. В свое время мой бывший коллега по Русскому Институту Михаил Петров составил глоссарий терминов эстонской политики, в котором выделялся раздел «политические ярлыки». Вот он: «Политические ярлыки - термины для обозначения неэстонского населения, имеющие уничижительный, обидный оттенок. В период восстановления государственной независимости - мигранты, незаконные мигранты; в период укрепления государственности и вытеснения части неэстонского населения за пределы государства - оккупанты, дети оккупантов, колонисты, дети колонистов; в период интеграции - новопоселенцы первого и второго поколения, инородцы, неэстонцы; в диалоге со структурами Европейского Союза - национальные меньшинства.» Заметим, что всё это – законные термины, то есть термины, официально применяемые в законодательстве. Можно представить себе, что началось бы, прими Законодательное Собрание Ставропольского края документ под названием «Программа интеграции нерусских Ставропольского края»… При этом в Эстонии мило себе существовала «Правительственная программа интеграции неэстонцев в эстонское общество». Которую, естественно, мы подробно и со вкусом разберём в главе «Натурализация и интеграция». Что же до эстонских СМИ, то тут нужно просто писать отдельное исследование. Один из заголовков после «бронзовой ночи»: «Незнакомое лицо русского подонка». Анализируя эту ситуацию, наш с Петровым коллега доктор Сергей Мальцев в своей статье «Война имен» писал: «Как взять на прицел целый народ? Как сделать живой мишенью каждого, кого можно или нужно отнести к этой мифической общности людей? Это просто. Начните войну слов, образов и имён на симулятивных полях культуры. Годны любые средства, от стенки туалета до медиатехнологий. Цель простая - лишение имени, полное онтологическое уничтожение». Человек, не живущий в Эстонии, безусловно, задастся вопросом: как же вы это терпите? Неужели никто до сих пор никуда не обратился? В тот же суд, например? А нельзя. Ни один судебно-процессуальный закон в Эстонии не разрешает обращения в суд с actio popularis – иском в защиту римского (русского) народа. Всё эстонское процессуальное законодательство построено исключительно на защите субъективных прав, то есть в суд может обратиться только «лицо, чьи права нарушены». Конкретно Вас обозвали «подонком»? Нет. Вот Вам постановление об отказе в рассмотрении иска… Вера и религия «В странах, где победила Реформация, а затем и в некоторых католических странах в государственно-церковных взаимоотношениях установился принцип территориализма, суть которого заключается в полном государственном суверенитете на соответствующей территории, в том числе и над находящимися на ней религиозными общинами. Девизом этой системы взаимоотношений стали слова cujus est regio, illius est religio (чья власть, того и религия). При последовательном осуществлении данная система подразумевает удаление из государства приверженцев вероисповедания, отличного от разделяемого носителями высшей государственной власти (это не раз осуществлялось на практике)»63. Является ли Эстония светским государством? Азербайджан, например, согласно ч. 1 ст. 6 Конституции 1995 года, является. А соседний с Азербайджаном и во многом родственный Иран – нет. И не Иран это, а Исламская Республика Иран, в которой главой государства является великий аятолла, а президент – глава правительства. Так устанавливает Конституция Исламской Республики Иран 1979 года. Интересна в отношении религии ст. 9 Конституции Грузии 1995 года: «Государство признает исключительную роль грузинской православной церкви в истории Грузии и вместе с тем провозглашает полную свободу религиозных убеждений и вероисповедания, независимость церкви от государства». Ст. 40 Конституции ЭР определяет следующее: «Каждый обладает свободой совести, вероисповедания и мысли. Принадлежность к церкви и религиозным общинам свободна. Государственной церкви нет. Каждый волен как сам, так и вместе с другими, публично или приватно исполнять религиозные обряды, если это не наносит ущерба общественному порядку, здоровью или нравственности». Ст. 12 добавляет к этому запрет на дискриминацию из-за вероисповедания и на разжигание религиозной ненависти. Первое поколение эстонских депутатов Рийгикогу пыталось фантазировать на тему «С нами Бог!» и проводить моления перед заседаниями парламента. К консенсусу, кому и сколько молиться, так и не пришли. Конец этим мучениям положили «роялисты», которые в полном соответствии со свободой вероисповедания устроили в зале заседаний шаманское камлание. С живым огнем в жаровне и бубном. На сём фантазии благополучно закончились. Споры о том, преподавать ли теологию в школах, в Эстонии в принципе завершены - вполне светски. В случае введения в школе теологии действует закрепленное в Законе об основной школе и гимназии правило: предмет не должен быть сугубо конфессиональным, а его изучение должно быть добровольным. В то же время школа обязана ввести преподавание религиоведения, если изучать его желают не менее 15 учащихся на одной школьной параллели. К тому же, государственная школьная программа предусматривает, что обучение религиоведению должно проходить только по учебному плану, закреплённому в государственной учебной программе. Иначе этот вопрос решили литовцы, вынеся его на конституционный уровень. Конституция Литовской Республики 1992 года уделяет этому ч. 1 ст. 40: «Государственные учебно-воспитательные учреждения и учебно-воспитательные учреждения самоуправлений являются светскими. В них по желанию родителей ведется обучение Закону божьему». Что отличается от эстонского «добровольного» и «неконфессионального» изучения «теологии». Под «Законом божьим» очевидно понимается католическая версия христианства. Религиозны ли эстонцы? И, если да, то во что они верят? И, если верят, то правильно ли это отражено в Конституции? Конституционное заявление о том, что в Эстонии нет государственной церкви, верно лишь отчасти. Так, в 1994 году был принят первый Закон о праздниках и памятных датах, в 1998 году – второй, и оба они пестрят христианскими праздниками. Государственными праздниками являются день трёх королей (Рождество по старому стилю, день волхвов), Страстная пятница, первый день вознесения Господня, Пятидесятница, Духов день, сочельник, первый и второй дни Рождества. Празднуются все они, разумеется, в соответствии с протестантской традицией. Православное двухнедельное запоздание признаётся как факт: министерство окружающей среды, например, затеявшее популярный проект по самостоятельной вырубке рождественских ёлок в государственных лесах, до официального Рождества вывозит в лес эстонские группы, и только потом – русские. Надо здесь отметить, что исконный эстонский язык предельно откровенен, в том числе в отношении религии. Так, например, Пасха по-эстонски lihavõttmine – поедание мяса. Не радость от воскресения Христа, а радость от окончания поста по этому поводу… Гостиница по-эстонски – võõrastemaja. Дом для чужих. Мой субъективный ответ на поставленный выше вопрос – эстонцы безбожники. Но – глубоко верующие люди. Только верой им служит религия еestlus, церковью которой является само государство - явление подобного рода в политологии называется «политической религией». Причем, уточним на будущее, не всякое государство, а, согласно преамбуле Конституции ЭР, конкретно «провозглашённое 24 февраля 1918 года». Данное предположение даже не надо доказывать: «непоколебимая вера» в свое государство – первые слова Конституции ЭР. Из протокола заседания рабочей группы по преамбуле КА: «Обсудили использование слов «негасимая, непреодолимая и непоколебимая». Руннель говорит, что «непреодолимая» и «непоколебимая» довольно синонимичны, а «негасимая» дает новый нюанс». С таким подходом многое становится на свои места. С таким соотношением религии и церкви становится, например, понятным, почему еestlus развивать не надо (сохранение), а государство развивать и укреплять можно и должно. Никому ведь не приходит в голову реально развивать Коран, Ветхий Завет или Мумонкан. Исследовать, комментировать, толковать – да. Зато возводить Крест Свободы, строить (часовню) Часы Свободы и т.п. - сколько угодно. Но это – символы. О «реальном» же укреплении государства мы поговорим в главе «Оборона». Как и всякая религия, еestlus ревниво к другим религиям. В частности, о преследовании Эстонской православной церкви Московского патриархата и о государственной краже её имущества можно написать целую сагу. Вообще, на территории Закона о праздниках и памятных датах еestlus вполне успешно конкурирует с христианством. Единственным национальным праздником является 24 февраля – день самостоятельности. 23 июня – день Победы (в Освободительной войне против Советской России). 20 августа – день восстановления самостоятельности (в 1991 году, во время ГКЧП). Это – государственные праздники. К государственным памятным датам относятся 2 февраля – годовщина Юрьевского (Тартуского) мирного договора, 14 марта – день «материнского» (эстонского) языка, 4 июня - день эстонского флага, 14 июня - день траура (по жертвам депортаций эстонцев в советскую «Неэстонию» в 1941 году), 23 августа - день памяти жертв нацизма и коммунизма, 22 сентября – день сопротивления (советской «оккупации» Таллина в 1944 году), 16 ноября – день возрождения (Декларация ВС ЭССР о суверенитете Эстонской ССР 1988 года). Отметим, кстати, что дня Конституции в этом каталоге нет. Исследуя веру эстонцев, надо также иметь в виду особенности языка, теперь уже современного. Так, там, где русский скажет «я думаю», «я считаю», эстонец скажет «я верю». Порой это приводит к казусам. В апреле 2008 года министр народонаселения Урве Пало проводила круглый стол, посвященный проблематике единого информационного пространства в Эстонии. Когда разговор зашёл о свободе СМИ, Пало сказала, что верит, что СМИ в Эстонии свободны. Мне пришлось поблагодарить про себя министра за разъяснение: я не знал, что вопрос свободы СМИ – это вопрос веры. А по этим вопросам, как известно, интеллигентные люди не спорят… Ядром современной эстонской веры является вера в «оккупацию» Эстонии со стороны СССР в 1940 году. Это логично: «оккупация» - краеугольный камень нынешней эстонской государственности. Построен и храм – Музей оккупаций. Множественное число не должно обманывать: отношение к германской оккупации во Второй мировой войне у эстонцев весьма своеобразное. Так, например, в представленном группой Юри Адамса проекте Конституции ч. 3 ст. 18 формулировалась так: «Запрещены объединения и союзы, целью которых является объединение Эстонии или какой-либо части её с Россией». Лаури Вахтре задал вполне резонный вопрос о том, почему не запрещены призывы к объединению с Россией и Германией? Адамс ушел от ответа, но, отвечая по поводу той же статьи Сергею Советникову, сказал следующее: «Я считаю, что роль России в истории Эстонии всё-таки очень специфична – ни одно другое государство, по меньшей мере в ХХ веке, не может претендовать на подобную значимость. Я также считаю, что и в будущем не исключён подъём тех политических сил, в Эстонии или в России, которые хотели бы вновь объединить эти государства, так что авторы имеют глубокую политическую убеждённость в необходимости внесения подобного прямого запрета». Заканчивая тему религии и веры, поделюсь крошечным наблюдением. Как-то раз в кафе прочитал надпись на пакетике с сахаром, который подавался к кофе. Надпись была такая: «Десять фактов про Эстонию. Знаете ли Вы, что самой распространенной религией в Эстонии является лютеранство?» Социалистические ценности Преамбула Конституции ЭР содержит одну крайне эклектичную формулу, проходящую через все Конституции ЭР, начиная с 1920 года: согласно ей Эстонское государство «зиждется на свободе, справедливости и праве». Эта троица, по всей видимости, призвана заменить собой классическую, состоящую из «свободы, равенства и братства». При этом «свобода» – идеал либералов, «справедливость» – идеал социалистов. «Право», видимо, призвано все это уравновешивать. Право на труд и право на отдых Социалистические ценности прежде всего характеризует гарантированное право на труд. В Конституции ЭССР 1940 года глава «Основные права и обязанности гражданина» была четвёртой с конца, но зато право на труд стояло в ней на первом месте. В Конституции ЭССР 1978 года у граждан ЭССР появились свободы, что потребовало отдельной статьи об общих гарантиях, но первым среди конкретных прав все равно шло право на труд. Конституция СССР 1977 года в ст. 40 устанавливала следующее: «Граждане СССР имеют право на труд, — то есть на получение гарантированной работы с оплатой труда в соответствии с его количеством и качеством и не ниже установленного государством минимального размера, — включая право на выбор профессии, рода занятий и работы в соответствии с призванием, способностями, профессиональной подготовкой, образованием и с учётом общественных потребностей». Как можно догадаться, то же самое определяла ст. 38 Конституции ЭССР 1978 года, с одной лишь понятной разницей – «граждане Эстонской ССР». Конституция Азербайджанской Республики 1995 года делится наблюдением о том, что «Труд является основой личного и общественного благосостояния», то есть труд имеет непосредственное отношение к богатству. Или, точнее, к надежде на богатство. Хотя, конечно, никакое это не открытие – ст. 14 Конституции СССР 1977 года и та же статья Конституции ЭССР 1978 года определяли, что «Источником роста общественного богатства, благосостояния народа и каждого советского человека является свободный от эксплуатации труд советских людей». Перекрыть главное достижение социализма, гарантированный государством труд, сложно, но игнорировать его нельзя – поэтому в любой конституции обязательно должно быть что-то про труд: нельзя лишать людей надежды. Та же Конституция Азербайджанской Республики имеет статью 41 «Право на труд», но самого права при этом не устанавливает: «Каждый обладает правом свободно выбирать себе на основе своих способностей вид деятельности и профессию. Никто не может работать по принуждению. Трудовые договоры заключаются свободно. Никто не может быть принуждён заключить трудовой договор». Это – не «право на труд». Это – свобода не работать. Ни одна из бывших 15 союзных республик СССР не сохранила в своем названии слова «Социалистическая». От социализма, от права на труд на конституционном уровне отказались почти все, кроме Молдавии, Таджикистана, Узбекистана и Туркменистана. Уточню на будущее – в русском переводе этих конституций. Так, ч. 1 ст. 43 «Право на труд и защиту труда» Конституции Республики Молдова 1994 года определяет, что «Каждый человек имеет право на труд, свободный выбор работы, справедливые и удовлетворительные условия труда, а также право на защиту от безработицы». Как видно, «право на труд» и «свободный выбор работы» подаются раздельно, но и в ней право на труд не гарантировано. Что отличает её от социалистических конституций. Поэтому большинство конституционных положений о труде пестрят «свободным выбором труда», как, например, в ст. 29 Конституции Республики Армения 1995 года. Даже Конституция «коммунистической» Белоруссии не является исключением, более того, идёт даже дальше, чем азербайджанская Конституция. В ст. 41 устанавливается, что «Гражданам Республики Беларусь гарантируется право на труд как наиболее достойный способ самоутверждения человека, то есть право на выбор профессии, рода занятий и работы в соответствии с призванием, способностями, образованием, профессиональной подготовкой и с учётом общественных потребностей, а также на здоровые и безопасные условия труда». Конституция Азербайджанской Республики хотя бы отделила «Право на труд» тем, что вынесла это право в заглавие статьи, а в самом тексте его нет. В белорусской же Конституции «…право на труд (…), то есть (…) право на выбор профессии…». Конституция РФ 1993 года в этом смысле гораздо честнее, хотя к теме труда обращается дважды – в ст. 7, в которой говорится о социальном государстве, и в ст. 37. Согласно ей «Труд свободен». «Право на труд» тоже присутствует, но в совершенно иной интерпретации: «Каждый имеет право на труд в условиях, отвечающих требованиям безопасности и гигиены, на вознаграждение за труд без какой бы то ни было дискриминации и не ниже установленного федеральным законом минимального размера оплаты труда, а также право на защиту от безработицы». Похожий, но все-таки другой подход в ст. 18 Конституции Республики Абхазия 1994 года: «Каждый человек имеет право на (…) свободу труда…». Опять «право на свободу». Так или иначе, импровизации на тему труда присутствуют во всех постсоветских конституциях, и не только. Мы уже показали, насколько часты попытки выдать свободу труда за право на труд. Конституция Литовской Республики 1992 года вообще соединяет в одной статье 48 свободу труда и свободу предпринимательства – «Каждый человек может свободно осуществлять выбор работы и предпринимательства…». Все эти попытки, однако, преследуют цель дать «каждому» надежду на богатство и даже признание в обществе, как мы это видели на примере белорусской Конституции. Единственными, кто, насколько мне известно, не цеплялся за «право на труд», были анархисты. «Довольно с нас неясных формул, вроде «права на труд» или «каждому продукт его труда»! То, чего мы требуем,- это права на довольство – довольство для всех. (…) Право на довольство – это возможность жить по-человечески и воспитывать детей так, чтобы сделать из них равных членов общества, стоящего более высоко, чем наше; тогда как право на труд – это право оставаться всегда наёмным рабом, управляемым и эксплоатируемым завтрашним буржуа. Право на довольство – это социальная революция; право на труд – это, самое большее, промышленная каторга. Уже давно пора рабочему провозгласить наконец свое право на общее наследие и завладеть этим наследием»,- писал20 в 1892 году Пётр Кропоткин. Действительно: зачем биться за путь к богатству, если нужно само богатство? Теперь, поняв логику постсоветских конституций и приобретя опыт прочтения Конституции ЭР, попробуем сами смоделировать то, что она говорит о труде. Во-первых, в ней, безусловно, нет «права на труд». Зато есть какие-нибудь фантазии по поводу свободы труда. Во-вторых – только для эстонцев. То есть для граждан. И что-нибудь утешительно-неопределённое для всех остальных. А сейчас проверим, правы ли мы. Ч. 1 ст. 29 Конституции ЭР гласит, что «Гражданин Эстонии имеет право свободно выбирать себе род занятий, профессию и место работы. Законом могут устанавливаться условия и порядок пользования этим правом. Если законом не установлено иное, то этим правом наравне с гражданами Эстонии пользуются также пребывающие в Эстонии граждане иностранных государств и лица без гражданства». Проверку мы прошли на «отлично». В предлагавшемся Андо Лепсом проекте Конституции ЭР тема труда раскрывалась так: «Труд является правом и обязанностью каждого трудоспособного гражданина. Правом и обязанностью каждого гражданина является самому найти себе работу». Это – практически калька со ст. 27 Конституции ЭР 1938 года, но Лепс взялся это обосновывать: «Принцип рыночной экономики в том и состоит, что предприятия на волне экономического подъема создают рабочие места, а во время спада количество рабочих мест сокращается. Людям предстоит бороться за рабочие места. Жизнь – это борьба, ничего не поделаешь. Только так можно жить лучше. Определенные государством рабочие места, или, иными словами, социализм, не ведёт жизнь вперед». Обратим внимание на одну особенность проекта Лепса: труд одновременно является как правом, так и обязанностью. Даже согласно Конституции СССР человек не обязан был трудиться, хотя статья за тунеядство существовала… Мысль Лепса понимания в КА не нашла. Зарубила рабочая группа по основным правам, свободам и обязанностям граждан. Вардо Румессен: «Это, пожалуйста, вычеркните – тут учтено предложение Юхана-Кристьяна Талве: заключение трудовых договоров свободно». В ст. 29 Конституции ЭР это вошло так: «Никто против его воли не может быть принуждён работать или служить, за исключением службы в Силах обороны или альтернативной службы, работы по пресечению распространения инфекционных заболеваний, в случае стихийных бедствий и катастроф, а также работы, которую на основе закона и в установленном им порядке обязаны выполнять осуждённые». Если же говорить о таком аспекте труда, как «карьера», то отметим, что социалистические критерии «социального лифта» в полном объеме сохранила только Конституция Республики Беларусь. Её «…в соответствии с призванием, способностями, образованием, профессиональной подготовкой и с учётом общественных потребностей…» - калька с Конституции СССР 1977 года. Иные постсоветские конституции либо вовсе обходятся без него, как Конституция ЭР, либо дают его в усечённом виде, как ч. 2 ст. 43 Конституции Украины 1996 года: «Государство (…) гарантирует равные возможности в выборе профессии и рода трудовой деятельности…». Конституция Туркменистана (по состоянию на 27 декабря 1995 года) в ч. 2 ст. 30 регулирует «социальный лифт» только в отношении государственной службы: «Только граждане Туркменистана в соответствии со своими способностями, профессиональной подготовкой имеют равное право на доступ к государственной службе». В Эстонии же небогатый современный русский фольклор отлил следующую формулу «социального лифта»: «профессия – эстонец, образование – эстонский язык». Формула является исчерпывающей, так как имеет в виду не «граждан Эстонии», а именно «эстонцев». Даже такая консервативная ценность, как «жизненный опыт», не только не является определяющей, но и вообще не принимается во внимание – страна имеет массу примеров тридцатилетних (и моложе) премьеров, министров, генеральных прокуроров, государственных контролеров и т.п. С такими критериями, как «русский», «опытный» и «высшее образование», на этом лифте можно добраться только до подземных этажей… Из реферата Доклада о развитии человеческого потенциала Эстонии 2009: «В оценках своей социальной позиции мужчинами и женщинами особых различий не наблюдается. Однако существенным субъективным критерием принадлежности к социальному слою является возраст. Молодые люди по сравнению со старшим поколением ставят себя значительно выше в иерархии, причём эта разница между возрастными группами постоянно растет. (…) Рейн Веэрманн считает, что мы идём по пути расслоения и закрытости общества. Будущий социальный статус зависит больше от происхождения, а не от полученного образования» 50. «Премьер-министр Андрус Ансип, отвечая на вопросы в зале Рийгикогу, заявил сегодня, что утверждения авторов рапорта об индексе развития человеческого потенциала, что в Эстонии наблюдается одно из самых огромных социальных расслоений - ложь. (…) «Если тенденция выравнивания доходов населения продолжится, то мы в будущем выйдем на уровень Северных стран», - сказал Ансип, отметив, что Эстония очень успешно идёт к этой цели» 51. «По данным Департамента статистики, в третьем квартале 2009 года среди эстонцев безработица составляла 11,6%, среди неэстонцев её уровень был в два раза выше – 20,4%. Особенно сложная ситуация у неэстонцев среди мужчин – не имеют работы 24%. У женщин этот показатель составляет 17%. Соответственно у эстонцев – 14 и 10%. Данные Департамента статистики получены в результате исследования, в котором национальность человека определялась по национальности его матери»25. К началу 2010 года количество безработных в Эстонии достигло рекордной отметки. Точную цифру привести невозможно, так как методики и критерии «безработных» в них очень здорово отличаются, но это никак не меньше 100 тысяч человек. В июле 2009 года Рийгикогу похоронил весь предыдущий корпус трудового законодательства с Законом о трудовом договоре 1992 года во главе. Вступил в силу новый закон, окончательно развязавший руки работодателям. (Показательно, кстати, что именно этим законом был окончательно отменен КЗОТ Эстонской ССР). Изучив в этом аспекте Конституцию ЭР, мы можем констатировать, что и в ней работникам опоры не найти. Рассматривая тему конституционного регулирования свободы труда, отметим, что конституционные трудовые гарантии вообще могут приобретать довольно неожиданные очертания. Например, ст. 30 Конституции Грузии 1995 года: «Труд свободен. (…) В соответствии с международными соглашениями по труду государство защищает права граждан Грузии за границей». Эстонские телеканалы постоянно сообщают о том, как эстонских работников поодиночке и группами обманывают за границей, но до защиты экономических прав своих граждан за границей ни один из авторов проектов Конституции ЭР не додумался. Хотя цель присоединения к открытому рынку труда ЕС стояла перед эстонцами изначально. Не менее оригинально звучит следующий пассаж Хандо Руннеля в его рассуждениях о конституционном регулировании труда и, насколько можно понять, отдыха. «Один из вопросов, связанных с нравственностью – это труд. Так же, как и вера, семья, и я хотел бы, чтобы мы обдумали важность труда в нашем обществе. Мы иронизируем по поводу сталинской конституции, в которой говорилось, что труд – это дело чести, но мы не должны следовать и за безнравственным менталитетом свободного рынка, для которого нет ничего святого. Мы должны бы сформулировать в конституции статью о том, что труд – это лучшее средство самореализации личности. Всем людям дана такая возможность, и мы должны это подчеркнуть. Это пересекается с идеей равенства и братства. Если мы уважаем труд как источник продуктивности, то мы должны внести в конституцию в разумной формулировке и неприкосновенность воскресенья. Воскресенье – это то, посредством чего оправдывается труд, который является лучшим средством самореализации человека. Игнорирование воскресенья укореняет принудительный труд, это первый шаг в сторону принудительного труда». «Неприкосновенности воскресенья» в Конституции ЭР нет. Впрочем, более привычного права на отдых – тоже. А Конституция ЭССР 1978 года уделяла этому целую статью 39. «Граждане Эстонской ССР имеют право на отдых. Это право обеспечивается установлением для рабочих и служащих рабочей недели, не превышающей 41 часа, сокращённым рабочим днём для ряда профессий и производств, сокращённой продолжительностью работы в ночное время; предоставлением ежегодных оплачиваемых отпусков, дней еженедельного отдыха, а также расширением сети культурно-просветительных и оздоровительных учреждений, развитием массового спорта, физической культуры и туризма; созданием благоприятных возможностей для отдыха по месту жительства и других условий рационального использования свободного времени. Продолжительность рабочего времени и отдыха колхозников регулируется колхозами». Социальное обеспечение Пенсионный возраст – тайна, которую охраняют все конституции, без исключения. Даже «социалистические». Если в отношении оплаты труда часто можно встретить запрет платить меньше установленного государством минимума, то в отношении пенсионного возраста, даже предельно допустимого – глухое молчание. Причины подобного явления прозрачны – продолжительность человеческой жизни растёт на глазах, и соотношение работающего населения («производителей» пенсии) и пенсионеров (потребителей) всё время меняется. Если вспомним рассуждения Лаара, то снижение пенсионного возраста означает для Эстонии либо кредиты, либо завоз мигрантов. На сей раз – настоящих. Так как ни кредитов, ни мигрантов нет, то соотношение производителей и потребителей пенсий постоянно меняется «в пользу» последних. Возникают идеи накопительных пенсий, про которые я ничего не понимаю. Но и они не решают проблем, в результате чего пенсионный возраст приходится повышать. Так как главное в государственном управлении Эстонии – это PR, то министерство социальных дел упаковывает это в программу «Долгая и плодотворная трудовая жизнь» - официальное название. Социальное законодательство в Эстонии – очень сложное. И обладает одной неприятной особенностью – никто из юристов, кроме моего друга Мстислава Русакова, на нём не специализируется. Как-то мне довелось читать студентам лекцию по организации юридической практики, и я задал аудитории простой вопрос: «Хотите открыть своё юридическое бюро и через неделю иметь очередь из клиентов?» После того, как хор голосов ответил мне «да» и был задан вопрос о том, как это сделать, я ответил, что заниматься следует социальным законодательством, а очередь будет из пенсионеров. После чего энтузиазм присутствующих резко увял. Я это к тому, что социальное законодательство, помимо того, что оно сложное, ещё и не имеет развитой судебной практики – эстонские адвокаты за банку варенья не работают. Да и клиенты хлопотные… Социальные деньги в Эстонии сосредоточены в Кассах – Кассе по безработице, Больничной кассе. Каждая из них питается из особых налоговых отчислений. Правления Касс одно время откровенно жировали, а с наступлением кризиса выяснилось, что денег нет… Пришлось резать, а потом резать ещё. И ещё. Причём на законодательном уровне. В результате, например, резко сократилось число выдаваемых больничных листов – работникам просто невыгодно их брать, что, соответственно, сказывается на здоровье населения. Справедливость Как мы уже видели, справедливость – один из трёх китов, на которых с 1920 года покоится Эстонское государство. Один из краеугольных камней. Свой вклад в соотношение «свободы, справедливости и права» в 2003 году решил внести «новый консерватор» Кен-Марти Вахер, когда в возрасте 29 лет заступил на пост министра юстиции. Заняв министерское кресло, он сформулировал девиз своего правления как «Õigusest – õigluseni» (От права – к справедливости!). Пришедший ему на смену в 2005 году неолиберал Рейн Ланг тут же эту ересь с сайта министерства убрал… Как понятие, «справедливость» сформировалась до 1920 года. Она – страшно подумать! – древнее самих эстонцев! Первоначально она была, конечно, божественной: в древнем Египте, например, справедливость и правосудие олицетворяла богиня Маат (Ма-ат). Согласно божественной справедливости (ма-ат) все люди были равны по природе и наделены богами равными правами; нарушение такого равенства в человеческих отношениях расценивалось как нарушение божественных законов людьми. Восхваление божественной справедливости как основы земных порядков, законов и правил человеческих взаимоотношений содержится во многих древнеегипетских источниках. Так, в «Поучении Птахо-тепа» (XXVIII в. до н.э.) указывается на равенство всех свободных людей и обосновывается необходимость добродетельного и справедливого поведения. С латыни justitia – правосудие, справедливость, совокупность законов. Божественность справедливости сохранилась до наших дней, и выражается в виде статуи богини правосудия, которая является почти обязательной принадлежностью судебных зданий. Называют эту богиню Фемида (Темида, Темис), что не совсем верно, поскольку эта греческая богиня, будучи действительно богиней правосудия, держала в правой руке не привычный меч, а рог изобилия. Рог на меч своей богине правосудия Юстиции заменили римляне, оставив неизменными другие обязательные атрибуты гречанки – весы в левой руке и повязку на глазах, символизирующую беспристрастность. Добрые эстонцы решили вернуть бедной женщине зрение и установили перед зданием Харьюского уездного суда в Таллине барельеф Юстиции без повязки… Что, разумеется, не могло не сказаться на качестве правосудия – «в Таллине есть судья, способный обеспечить справедливость!». Я вожу к этой богине экскурсии… Как самостоятельная категория, «справедливость» имеет прямое отношение к распределению – вспомним рог изобилия у Фемиды. Как благ, так и наказаний. Помянем «восстановление социальной справедливости», как одну из былых целей наказания. Помимо преамбулы, справедливость упоминается в Конституции ЭР ещё один раз – в ч. 1 ст. 32. Устанавливая неприкосновенность собственности, она уточняет, что «Собственность может быть отчуждена без согласия собственника только (…) за справедливую и немедленную компенсацию». Подобное употребление термина, на мой взгляд, не совсем оправдано – не стоило для такого, скажем прямо, частного случая напрягать божественную справедливость. Вариант с предложенной в ст. 28 Конституции Республика Армения 1995 года «равноценной компенсацией» мне кажется более предпочтительным. Интересно при этом, что, в отличие от «человеческого достоинства», «справедливость» не фигурирует в Конституции ЭР как принцип, охватывающий практически все отрасли права. Как принцип она допускается в правосудии, но… исключительно в частном. Ч. 3 ст. 742 ГПК, описывая применяемое третейскими (частными) судами право, говорит о том, что «Третейский суд может разрешить спор на основании принципа справедливости…». Для публично-правовых судов применение принципа справедливости не предусмотрено. А во всех довоенных Конституциях ЭР присутствовал именно принцип справедливости, который в эстонском изложении очень напоминал принцип социального государства. Так, ст. 25 Конституции ЭР 1920 года устанавливала, что «Устройство экономической жизни в Эстонии должно отвечать принципу справедливости, целью которого является обеспечение достойного существования (человека) соответствующими законами, которые являются основой для получения земли, жилья и работы, а также охраны материнства и труда и получения требуемых пособий по молодости, старости, нетрудоспособности или в случае несчастья». Ст. 24 Конституции ЭР 1938 года в этом смысле совсем экзотична: «Устройство экономической жизни в Эстонии должно отвечать принципу справедливости, целью которого является оживление созидательных сил, развитие общей жизнеспособности и через это обеспечение достойного существования». Как видно, и «до сорокового года» с eestlus были проблемы, раз «созидательные силы» этого народа надо было непременно «оживлять»… Социальный капитал. «Братство» Как мы только что увидели, «справедливость» и «право» заменили в эстонской версии французской троицы «равенство» и «братство». С эстонской версией равенства мы уже познакомились, теперь приглядимся к доверию, или «социальному капиталу», как это теперь принято называть. Как мы помним, следствие взаимного доверия в обществе – коллективизм, «братство» - «отцами-продолжателями» эстонского конституционализма отрицается, и вместо этого под вывеской либерализма предлагается индивидуализм. Эстонцы друг другу ни в коем случае не «друг, товарищ и брат». Через двадцать лет проблема встала в полный рост; социолог Юхан Кивиряхк даже опубликовал статью под названием «Хроническая неспособность к сотрудничеству как тормоз развития»44. Очень показательным в этом смысле является наличие в Эстонии Интернет-сайтов типа Krediidiinfo с данными о банкротах и должниках и девизом «Доверяй, но проверяй!». «Krediidiinfo», если брать буквальный перевод, «информация о доверии». Как «дискредитация» - это лишение доверия, что является целью таких сайтов. «Развитие от коллективизма» - суть движение по растрачиванию социального капитала. То же, что эстонцы сотворили в экономике. Вместе с тем эстонцы, отрицая по сути взаимное доверие, коллективизм, поразительно солидарны во внешней политике - «снаружи» Эстония всегда представляется очень деятельным и сплочённым монолитом. Этому феномену есть два объяснения. Одно из них мне давно представил бывший глава МИД Эстонии Юри Луйк, и суть его сводилась к тому, что Эстония – маленькое государство, и в силу этого просто не может позволить себе плюрализм во внешней политике. Никто не будет перечитывать между строк послание эстонских лидеров, пытаясь разобраться в нюансах. «Мы имеем право только на один сигнал, и этот сигнал должен быть понятным и ясным»,- сказал он. Сказано: «российская агрессия против Грузии», значит – «агрессия». Сказано: «Эстония была оккупирована!», значит – «оккупирована», а не «аннексирована» или «инкорпорирована». Вариант «добровольно присоединилась» - не предлагать… У меня есть другое объяснение этой солидарности, которая проявляется, кстати, не только во внешней, но и во внутренней политике, но только в одном направлении – во взаимоотношениях с русской общиной. Поскольку в официальной риторике эстонского руководства у Эстонии есть как внешние, так и внутренние враги. Этот момент отражен и в преамбуле Конституции ЭР: «…государство (…) которое является оплотом внутреннего и внешнего мира…» Мы уже затронули выше тему о том, что современное Эстонское государство «зиждется» на двух преступлениях – присвоении власти и слиянии власти, и в этом смысле Конституция ЭР – генеральная попытка декриминализации или, по меньшей мере, оправдания этих преступлений. Этнические эстонцы, получившие от этих двух преступлений в своё распоряжение всё «советское наследство» Эстонской ССР, этими же преступлениями «повязаны». Именно в связи с этим, видимо, Эстонское государство, согласно преамбуле, является «…залогом (…) общей пользы для нынешних и грядущих поколений…». Как результат, эстонская солидарность не социального вообще, а конкретно уголовного типа. Солидарность организованной преступной группировки, прорвавшейся к власти. Что проявляется и в общественном дискурсе. Так, в апреле 2007 года, перед событиями „бронзовой ночи», министром народонаселения Урве Пало была образована экспертная группа с целью создания новой программы интеграции 2008 – 2013. Апрельский кризис вынудил министра пересмотреть исходные задачи: группе из шести ученых было предложено дать экспертную оценку произошедшего. Из оценки Райво Ветика: «В связи с переносом Бронзового солдата с одной стороны, скачкообразно возросла поддержка эстонцами правительства, с другой - противостояние неэстонцев правительству. Кроме данных опроса это подтверждает и анализ как эстоно-, так и русскоязычных СМИ: если русскоязычные СМИ характеризуют нападки на правительство, то в эстоноязычных СМИ после апрельских событий возникла т.н. «спираль молчания», в которой для многих людей определяющей стала боязнь перед социальной изоляцией за поддержку непопулярной позиции, в правильности которой они не сомневаются. Реакции (…) показывают, что несогласие с правительством стало толковаться как нелояльность Эстонскому государству. Аналитиков с отличным мнением стали обвинять в предвзятости и предательстве идеалов eestlus по принципу «кто не с нами, тот против нас»». Рейн Руутсоо отметил также ««демобилизацию протеста» вследствие силового подавления внутренней оппозиции, фактического запрета критики и «всё более тесного сплочения национальной элиты вокруг правительства». Тот же факт, что эстонская солидарность не имеет социального содержания, подтверждается поведением Правительства Республики летом 2009 года, когда оно с восхитительным безразличием уничтожило весь предыдущий корпус трудового законодательства, весьма, кстати, недурной. Ритуальные протесты профсоюзов во внимание приняты не были. Между тем, хотя Конституция ЭР такого положения и не содержит, профсоюзы, согласно ст. 3 Закона о профсоюзах – «социальные партнёры» Правительства Республики. Партнёров с присущим эстонскому хуторянину либерализмом – «кинули». Самое ценное при социализме Весной 2010 года ко мне обратилась одна замечательная барышня с не менее замечательной историей. Работает она официанткой в одном из таллинских пивных баров. Как-то после смены их собрала начальница и заявила, что при социализме, оказывается, не всё было плохо, и взять лучшее от социализма – их святая обязанность. А лучшим при социализме, оказывается, было… социалистическое соревнование. И соцобязательства. Посему каждая бригада официантов должна взять на себя обязательство обеспечить определённый ей, начальницей, ежедневный финансовый план. После того, как упавшие челюсти официантов были подобраны с пола, и прозвучал неизбежный вопрос: «А это как?», начальница с готовностью объяснила, что надо привлекать клиентов, проводить рекламу, приводить в бар друзей и знакомых… Судиться с работодателем на территории нового Закона о трудовом договоре – пустой номер, но я сказал, что смогу барышне помочь. И предложил ей повесить на доске объявлений Постановление Совмина ЭССР от 19 февраля 1990 года «О социалистическом соревновании». А в нём пунктом 1 стоит следующее: «Прекратить проведение республиканского социалистического соревнования и участие республики в общесоюзном социалистическом соревновании». Защита ценностей К конституционным ценностям, подлежащим защите, прежде всего относится независимость Эстонии. Ст. 58 определяет, что «Долг гражданина Эстонии – быть верным конституционному строю и защищать независимость Эстонии». Как «народ Эстонии» и его парламент распоряжаются независимостью Эстонии, мы уже видели на примере ЕС, так что особого прилива патриотизма эта статья не вызывает. Ч. 2 той же статьи определяет, что «Каждый гражданин имеет право, за отсутствием иных средств, оказывать попыткам насильственного изменения конституционного строя сопротивление по собственной инициативе». Цель защиты конституционного строя преследуется также запретом в ст. 48 деятельности партий, «цели или деятельность которых направлены на насильственное изменение конституционного строя Эстонии». То, как «Закон защищает каждого от произвола государственной власти» (ч. 2 ст. 13), мы уже частично рассмотрели и пришли к выводу, что закон скорее считается с жадностью этой государственной власти, чем с «каждым», пострадавшим от её произвола. Обеспечение такой генеральной ценности, как «права и свободы», согласно ст. 14, является обязанностью «законодательной, исполнительной и судебной властей, а также местного самоуправления». То есть всё в надёжных руках. И опять отметим при этом своеобразие разделения властей в Эстонии: из этого списка Президент Республики как-то выпал, но композиция из четырех составляющих с его заменой на местное самоуправление сохранилась. Вернёмся к тому, с чего мы начинали эту главу – к цивилизационным конфликтам. Вторым по важности принципом оборонной политики Эстонии является37 «Солидарность, дву- и многостороннее, а также региональное сотрудничество с союзниками по защите общих ценностей». Действительно, во внешней политике Эстония демонстрирует несравненно больше «солидарности» к «союзникам», чем во внутренней к «партнёрам». Выше мы попытались коротко рассмотреть основные эстонские ценности. Теперь попробуем понять, что у них может быть общего с ценностями других государств. Или: какие из эстонских ценностей могут быть общими с ценностями других государств? Отношение Эстонии к демократии и правам человека, как мы выяснили, строго отрицательное. К человеческому достоинству – тоже. Eestlus же, который «über alles», по определению не может быть «общей ценностью». Приведя пространные цитаты, мы убедились, что содержание eestlus – это «700 лет рабства и 50 – оккупации», этика вечной жертвы и автоматически вытекающий их этого реваншизм. Что в переводе на русский, напомню, «мстительность». Плюс солидарность уголовного типа. Даже Европейский Союз (общеевропейские ценности!) видится Эстонии как «союз национальных государств», в котором упор должен быть сделан на принципе субсидиарности, то есть на халяве. Кивисильдник, вспомним, пишет об этом открыто. Своими «700 лет рабства и 50 – оккупации» эстонцы заслужили от мира пенсию, при этом сами эстонцы никому и ничего не должны. Eestlus уникален, непередаваем и непривлекателен. «На тело, погруженное в eestlus, действует выталкивающая сила, равная… (силе духа тела)». Поэтому общих ценностей у Эстонии ни с кем быть не может. Могут быть общие цели (по присвоению ценностей), но опять-таки – только с национальными государствами. Недаром столько солидарности Эстония демонстрирует именно в отношении Косово, Ичкерии (Чечни), Георгии (Грузии), Тибета, Украины и Молдавии. Более того – она их с позиций государственности просто создаёт, в чём довольно успешна. Этика жертвы, воплощенная в Голодоморе, Музее оккупации в Грузии, взрыв памятника в Кутаиси – во всём этом мы найдем «эстонский след». В мае 2008 года я был вызван защитником Димитрия Кленского Александром Кустовым свидетелем в Харьюский уездный суд по делу «бронзовой четверки». Показания я давал почти час. В конце судья Виолетта Кываск, та самая, которая «есть в Таллине», поинтересовалась, что я имел в виду, когда писал Кленскому и другим активистам о том, что «эстонцы – наши цивилизационные враги». Эта глава к тому времени ещё не была написана, но суть моего ответа от этого не изменилась: я сказал, что у нас, русских Эстонии, нет с эстонцами никаких общих ценностей, а эстонские ценности – бесчеловечны. Postimees спустя несколько дней описал38 это так: «На вопрос суда, что означает «Эстонцы не политические враги, а враги цивилизации!» Середенко ответил: «В каждом обществе свои ценности. У каждой цивилизации — свои. Я пришел к выводу, что у эстонцев и русских нет общих ценностей». А Õhtuleht вообще дал39 заголовок: «Свидетель по делу об апрельском мятеже: эстонцы – враги цивилизации». Острую дискуссию, разгоревшуюся во время встречи Михаила Горбачева с Джорджем Бушем-старшим на Мальте в декабре 1989 года, последний погасил фразой: «Давайте избегать неосторожных слов и больше говорить о содержании ценностей». Что мы и постарались сделать.