Великому сыну России посвящаем

К 200-летию Федора Тютчева

Текущий 2004 год принадлежит многим славным именам России. Среди них – Федор Тютчев, не просто поэт даже в России, где, известно, "поэт – больше чем поэт". Тютчев один из светлейших служителей русского слова, ныне нередко оскорбляемого и унижаемого нищими духом. Тем не менее, слова бессмертного, ибо его шлифовали, лелеяли, наполняли новыми силами такие титаны русского языка как Тютчев, которого нередко ставят сразу за Пушкиным рядом с Лермонтовым за выразительную, звонкую, глубоко мудрую поэтичность. К 200-летию нашего великого соотечественника на родине поэта, на Брянщине, создан общественный культурный фонд его имени, который начал собирать (и успешно!) средства на сооружение памятника земляку, а в Мюнхене, где дипломат Тютчев жил и работал, памятник уже открыт, и в Таллине прошла международная конференция "Тютчев сквозь века"; Санкт-Петербург отметил юбилей реставрацией надгробия над семейным захоронением Тютчевых; в Кириллове Вологодской области ежегодный конкурс любителей художественного чтения прошел под знаком одного из самых лирических поэтов России. Этот список еще продлевается. Так что есть Федор Тютчев для нас? На этот вопрос по-своему ответил Владимир Соловьев, чьи "старые мысли о новом" в виде избранного фрагмента мы помещаем ниже.

Прежде всего, бросается в глаза при знакомстве с поэзией Тютчева созвучие его вдохновения с жизнью природы, – совершенное воспроизведение им физических явлений как состояний и действий живой души. Конечно, все действительные поэты и художники чувствуют жизнь природы и представляют ее в одушевленных образах; но преимущество Тютчева перед многими из них состоит в том, что он вполне и сознательно верил в то, что чувствовал, – ощущаемую им живую красоту принимал и понимал не как свою фантазию, а как истину. Эта вера и это понимание стали редки в новое время, – мы нe находим их даже, например, у такого сильного поэта и тонкого мыслителя, как Шиллер. В своем знаменитом стихотворении "Бот Греции" он предполагает, что природа только была жива и прекрасна в воображении древних, а на самом деле она мертвая тишина. Смерть эллинской мифологии была для Шиллера смертью самой природы; вместе с прекрасными богами Греции исчезла и душа мира, оставив только свежую тень в художественных памятниках классической древности. Тютчев не верил в эту смерть природы, ее красота не была дня него пустым звуком. Ему не приходилось искать душу мира и безответно приветствовать отсутствующую: она сама сходилась с ним и в блеске молодой весны, и в "светлости осенних вечеров"; в сверканье пламенных зарниц и в шуме ночного моря она сама намекала ему на свей роковые тайны. И без греческой мифологии мир был полон для него и величья, и красы, и красок. В этом нет еще ничего особенного. Живое отношение к природе есть существенный признак поэзии вообще, отличающий ее от двоякой прозы: житейско-практической и отвлеченно-научной. В минуты настоящего поэтического вдохновения и Шиллер забывал, конечно, о "законе тяготения" – и отдавался непосредственным впечатлениям природной красоты, Но у Тютчева, как я уже заметил, важно и дорого то, что он не только чувствовал, а и мыслил как поэт, – что он был убежден в объективной истине поэтического воззрения на природу. Как бы прямым ответом на Шиллеровский похоронный гимн мнимо умершей природе служит стихотворение Тютчева: Не то, что мните вы, природа, – Не слепок, не бездушный лик: В ней есть душа, в ней есть свобода. В ней есть любовь, в ней есть язык Вовсе не высшее знание, а только собственная слепота и глухота заставляет людей отрицать внутреннюю жизнь природы: Они не видят и не слышат, Живут в сем мире как впотьмах, Для них и солнце, знать, не дышат. И жизни нет в морских волнах. Лучи к ним в душу не сходили, Весна в груди их не цвела, При них леса не говорили, И ночь в звездах нема была; И, языками неземными Волнуя реки и леса, В ночи не совершалась с ними В беседе дружеской гроза…