Внешняя политика и национальная оборона России — часть II

Выстраданная стабильность

Престиж, статус и роль той или иной державы в мировой политике будут в первую очередь определяться не числом ядерных ракет, кораблей и самолетов, а масштабом участия в миротворческой, спасательной деятельности и силовых операциях под эгидой ООН и региональных организаций безопасности, в том числе в отдаленных регионах Окончание. Начало И партнеры, и… потенциальные противники Выстраданная стабильность По поводу ядерного сдерживания в новой Военной доктрине России, принятой чуть более года назад, указывается: «Недопущение ядерного военного конфликта, как и любого другого военного конфликта, – важнейшая задача Российской Федерации». А для сдерживания необходимо «поддержание стратегической стабильности и потенциала ядерного сдерживания на достаточном уровне». Знаменательно, что ни словом не упомянуто поддержание военно-стратегического паритета с США (то есть примерного равенства с ними по количеству и потенциалам СЯС). Условия применения ЯО определены следующим образом: «Российская Федерация оставляет за собой право применить ядерное оружие в ответ на применение против нее и (или) ее союзников ядерного и других видов оружия массового поражения, а также в случае агрессии против Российской Федерации с применением обычного оружия, когда под угрозу поставлено само существование государства». Иными словами, первый ядерный удар возможен лишь в самом крайнем случае. Согласно перечисленным стратегическим целям ставится задача поддержания стратегических ядерных сил на уровне, «гарантирующем нанесение заданного ущерба агрессору в любых условиях обстановки». Обращает внимание, что не упомянуты прежние задачи нанесения противнику «разоружающего удара», причинения «неприемлемого ущерба», «сокрушительного возмездия» или «гарантированного уничтожения». В целом очевидно: новая Военная доктрина выражает весьма сдержанное отношение к роли и задачам стратегического оружия и в этом вполне согласуется с внешней политикой президента. Чего не скажешь об обширной периодической и методологической военно-профессиональной литературе. Вот пример одного из многочисленных «перлов» такого рода в статье, посвященной, казалось бы, нейтральной теме архитектуры системы управления средств ВКО: «Непременным условием гарантированной защиты государства от угроз в воздушно-космической сфере вооруженной борьбы является обеспечение единого руководства боевым применением всех основных сил, выполняющих эти задачи. Прежде всего систем и средств предупреждения о ракетном нападении, контроля космического пространства, противовоздушной, противоракетной и противокосмической обороны. Одновременно не стоит забывать, что сама задача борьбы с воздушно-космическим противником предполагает борьбу с ним не только на траекториях полета СВКН, но и в местах их базирования на земле, на море и в воздухе. Поэтому в идеале и ударные средства должны быть замкнуты в контуре боевого управления ВКО». Вот так, ничтоже сумняшеся, автор этого пассажа продвигает концепцию первого разоружающего удара и защиты от ответных действий противника с использованием эшелонированной системы ПРО/ПВО/ПКО. Возможно, ему невдомек, что он росчерком пера отмел всю философию стратегической стабильности, выстраданную великими державами за сорок лет гонки вооружений и соглашений об их ограничении и сокращении, а заодно отверг и основные положения новой российской Военной доктрины о ядерном сдерживании и стратегической достаточности. Впрочем, что удивляться теоретическим изыскам рядовых авторов, если большие военачальники позволяют себе немалые стратегические вольности. Вот что заявил, к примеру, первый заместитель министра обороны, начальник вооружения Поповкин: «У нас есть планы разработки и создания тяжелой жидкостной МБР для замены существующей тяжелой жидкостной ракеты «Воевода»... «Тополь-М» максимально несет три боевых блока, в то время как тяжелая ракета «Воевода» – 10 боевых блоков. Недаром американцы больше всего боялись нашей тяжелой ракеты «Воевода», которую они назвали «Сатаной»… Планируется, что через семь лет новая МБР будет создана и в 2018 году в случае успешных испытаний принята на вооружение РВСН. Боевое же оснащение новой ракеты станет примерно таким – разделяющаяся головная часть с десятью блоками индивидуального наведения мегатонного класса» («ВПК», № 8 за 2011 год). Бросается в глаза политический дух аргументации, лежащий в основе столь важных решений: раз американцы раньше боялись такой ракеты, мы ее снова сделаем и будем пугать их впредь. Возможно, именно это отражает главный мотив проталкивания новой системы. Недаром ее развертывание ставится в зависимость только от успеха испытаний, а не от хода переговоров с США по сотрудничеству в области ПРО или дальнейшему сокращению ядерных вооружений. Упор на новую тяжелую МБР как бы заведомо ставит крест на этих планах. Двадцать лет спустя после окончания холодной войны Россия будет опять создавать ракеты с десятью боеголовками мегатонного класса против США, которые президент РФ причислил к списку партнеров по «специальным модернизационным альянсам» и с которыми у Кремля есть намерение создавать совместную систему ПРО и вести общую борьбу с угрозами XXI века. Очевидно, что взаимное сдерживание на обозримое будущее останется существенным фактором стратегических отношений РФ и США. Это требует продления срока службы и разумной модернизации ядерных сил в рамках пониженных по Договору СНВ количественных уровней. Этим занимаются обе стороны: Россия – «Ярс», «Булава-30», США – модернизированные БРПЛ «Трайдент-2», смена головных частей МБР «Минитмен-3». Но прагматический курс – это одно, а возврат к системам оружия и риторике запугивания в духе холодной войны – совсем другое. Новая тяжелая МБР будет противоречить всем принципам стратегической стабильности. Эта система сконцентрирует большое число боезарядов на малом количестве носителей. Ракеты станут привлекательной целью (2–3 боеголовки выбивают все 10) и будут крайне уязвимы в ШПУ для удара американских ядерных МБР и БРПЛ с точными и мощными головными частями, а в перспективе, возможно, и для высокоточных стратегических систем в обычном оснащении. В выполнении своих задач тяжелые ракеты будут полностью зависеть от оперативного принципа ответно-встречного удара, оставляющего политическому руководству после сигнала тревоги всего несколько минут для принятия решения о пуске ракет. В условиях распространения ракетно-ядерного оружия в мире это существенно повысит вероятность ядерной войны из-за ложной тревоги или ошибочной оценки ситуации. Еще в большей мере тяжелые ракеты шахтного базирования – это оружие первого ядерного удара, что трудно согласовать с Военной доктриной и внешней политикой РФ, которые ставят задачу не развязывания, а всемерного сдерживания ядерной войны. В случае развертывания новых тяжелых МБР стратегическая стабильность будет существенно подорвана, как и перспективы дальнейших переговоров по СНВ, сотрудничества в создании совместной с США (НАТО) системы ПРО для Европы. Конфликт приоритетов Согласно новой доктрине и (или) практической текущей военной реформе приоритеты военной политики и военного строительства в порядке убывания можно представить следующим образом: ядерное сдерживание с относительно высоким уровнем сил и упором (при создании новой системы тяжелой МБР) на первый или ответно-встречный удар (подавляющая часть СЯС и ТЯО); воздушно-космическая оборона от массированных ударов высокоточных неядерных средств со стороны США и их союзников (подавляющая часть ВВС и КВ). Такая оборона по понятным причинам едва ли совместима с обсуждаемой на высшем уровне совместной системой ПРО России – США – НАТО для защиты от ракетных ударов безответственных режимов; крупные региональные конфликты с НАТО на северных, западных и юго-западных границах России и СНГ (в Западном и Южном ОСК уже развернуто 30 бригад Сухопутных войск и три БХВТ – почти половина от общего числа развернутых бригад, три из четырех флотов); локальные конфликты в Центральной Азии (в Центральном ОСК 20 развернутых бригад – 30 процентов, также есть пять баз хранения техники, одна дивизия в Таджикистане и авиабаза в Киргизии, одна флотилия); региональный конфликт на Дальнем Востоке (в Восточном ОСК 14 развернутых бригад – 22 процента, есть семь баз хранения техники, один флот); территориальный конфликт с Японией (одна дивизия на Южных Курилах); отражение одиночных провокационных или случайных ракетных ударов (ПРО Московского региона); локальные конфликты и миротворческие операции по периметру границ РФ и на постсоветском пространстве; операции против пиратства в Индийском океане. Между тем в соответствии с основной направленностью внешней политики России и в свете реалистически прогнозируемых военных угроз и возможных конфликтов приоритеты военной политики и реформы, как представляется, должны были бы выглядеть так: локальные конфликты и миротворческие операции по периметру границ РФ (в первую очередь Северный Кавказ), на постсоветском пространстве и в составе международных сил в дальнем зарубежье, в том числе против террористов и пиратов; локальные конфликты в Центральной Азии. Более активное участие в операции ООН в Афганистане (поддержка с воздуха, поставки оружия, военные советники). Подготовка армии и погранвойск к последствиям возможного ухода НАТО из Афганистана; защита всей территории от одиночных и групповых ракетных и авиационных ударов третьих стран и террористов. Такая ПРО/ПВО при достижении договоренности может быть совместима с совместной с США и НАТО ПРО в Европе (и Азии); в более отдаленной перспективе – крупный региональный конфликт на востоке; ядерное сдерживание на уровне разумной достаточности, высокоэффективные системы управления и СПРН, упор на ответный удар и высокоживучие СЯС, а также минимально достаточные средства ТЯО в западной и восточной частях территории. Таким образом, складывается впечатление, что военные приоритеты РФ не просто отражают объективную неоднозначность и многогранность внешней политики, но в ряде случаев противоположны ее приоритетам. При этом нынешняя военная реформа и ее программы (включая ГПВ-2020 и ГОЗ) не снимают такое противоречие, а в ряде случаев даже обостряют его. Это может объясняться слабостью и формализмом политического контроля над военной политикой и реформой страны. Отсутствуют рациональные методы оценки предложений заинтересованных ведомств и корпораций. Рассогласованы механизмы разработки доктринальных, бюджетных, программных и военно-технических решений. Не победные реляции, а настойчивое преодоление этих недостатков является непременным условием формирования эффективной и скоординированной внешней и оборонной политики, военной реформы России. Алексей Арбатов, член-корреспондент Российской академии наук, руководитель Центра международной безопасности ИМЭМО РАН