Я – русский

Продолжаем публикацию работ участников Международного молодежного балтийского проекта

Я родился и вырос в Клайпеде, городе, где море и ветер создают особое впечатление свободы и открытости. Восемнадцать лет я ощущал освежающее дыхание и последние три года храню его в своей памяти. Чувствовал ли я тогда себя русским? Варианты ответов на этот вопрос менялись так же часто, как и направления клайпедских ветров. Не раз, прохаживаясь по улочкам Старого города, которые дышали духом немецких времен, я ловил себя на мысли, что история делает неожиданные повороты. Семьсот лет по камням клайпедских дорог ходили немцы, потом эта земля стала литовской, а я, русский, считаю ее своей родиной. Парадокс ли это? Неужели я историческая случайность? Не находя убедительного ответа на этот вопрос, я обращался к понятию нации и искал ответ в ее определении. Почему эти литовцы, а эти русские? А те были немцы, и их уже больше здесь нет. Я пытался понять, что же нас различает. Где эта грань: язык ли это, образ жизни, поведение? Что имеют в виду люди, когда произносят имя той или иной нации? Учась в Вильнюсе, я читал книги людей, посвятивших свои жизни изучению феномена нации. И многие из них в один голос твердили, что нации суть продукт индустриальной революции. С этим трудно поспорить. Да, они рождались, когда в округе появлялись первые фабрики, и люди переселялись в города. И тогда уже городские, потерявшие связь с чем-то родным, с особым трепетом начинали относиться к своим корням. Деревенские песни, бывшие некогда обыденностью, становились народным достоянием, и все прочее приобретало новую ценность и национальное значение. Нация – это некий миф, объединяющая группу людей ностальгия, колорит ее будущего. По крайней мере, так скажут политологи и социологи, уточнив, что речь идет о классическом понимании нации. И, стало быть, тогда на улицах Клайпеды я должен был прийти к мысли, что я всего лишь случайность, ветром заброшенный кусочек другой культуры и страны. Иными словами национальное меньшинство, у которого есть лишь два сценария развития – постепенное слияние с титульной нацией или замыкание в рамках своей культуры. Однако мир изменился со времен классиков определения нации. Темп жизни и ее мобильность рушат традиционные устои общества. Хорошо это или плохо, судить, очевидно, не нам, а будущим поколениям. Главное, что мы уже заметили свое непосредственное участие в процессе культурной глобализации. Трудно сказать, что представляет собой понятие нации на данный момент. Сегодня, как никогда мы свободны быть теми, кем хотим быть. Но какое слово мне выделить, перечисляя эти определения: "студент, клайпедчанин, русский, европеец"? Что делать, если я люблю французскую кухню, слушаю английскую музыку и чувствую себя как дома в Берлине или Риге? Все перемешалось, и мое ощущение себя русским совсем не то, какое было у Толстого или Солженицына. Больше нет той связи с русской землей и боли за русский народ. У меня другие глаза, а перед ними другая картина. Но почему и Толстого, и Солженицына я считаю своими, и их мысли устойчиво хранятся в фундаменте моего миропонимания и мировоззрения? Пожалуй, на этот вопрос уже ответил Гейне: Материю песни, ее вещество Не высосет автор из пальца. Сам Бог не сумел бы создать ничего, Не будь у него матерьяльца. (А Окуджава добавил: "Песенка, которая как жизнь сама...") Несомненно, я русский. Буду им всегда в том понимании, что это моя основа. Мой причал, от которого я ухожу в далекие плавания, плыву под его флагом и не раз вернусь. Прогуливаясь у причалов Клайпеды, я мог бы сказать, что я потомок таких же людей, моряков своей жизни, которые некогда покинули край своих дедов и прадедов в поисках других берегов, но навсегда сохранили в сердце любовь и память об отечестве. И кто упрекнет их в этом? Тогда придется упрекать всех американцев, занявших земли индейцев, немцев, французов и англичан – потомков варваров, сразивших Древний Рим, и все другие народы и племена, покинувшие в свое время скромный ареал своего обитания и заселившие всю планету. А в стремлении тех и других была лишь вера в некое счастье, светлое будущее своих потомков, их благосостояние и процветание. Благодаря перипетиям истории я получил от предков особый код миропонимания, ген русского. Кто-то литовец, а кто-то украинец. А вот еще один русский, с похожим культурным геном. Но это не значит, что литовца или украинца я люблю меньше. Для процветания нашего общества главное не то, какая нация вдохнула в нас свой культурный ген, а то, как им воспользовались и в каком направлении его развили. Каждый должен еще доказать, что он русский, литовец и т.д. Пришло время, когда звания даются не по факту рождения, а по заслугам. В этом и есть будущее наций. В индивидуальности и уникальности каждого из ее членов. А то, что я русский, значит для меня любовь к родному языку, к русской и общеславянской культуре и к тем миллионам людей, которые разделяют со мной эти чувства. В этих словах Тютчева я вновь и вновь нахожу новое звучание славянского единства: Рассветает над Варшавой, Киев очи отворил. И с Москвой золотоглавой Вышеград заговорил. И наречий братских звуки Вновь понятны стали нам. Наяву увидят внуки То, что снилося отцам. Ровно так же строится общеевропейское единство. И стоит лишь радоваться, что на литовской земле гордо произнесенные "братство, единство" приобретают свое первоначальное значение и освобождаются от стереотипов. Я, как миллионы русских, живущих на Балтике и во всей Европе, открыт для проникновения других культур в наше сознание. И только на нас лежит ответственность, сумеем ли мы взять у них лучшее, а их обогатить лучшем, что есть в нашей культуре. Я бы хотел, чтобы имя "русский" стало синонимом таких слов, как "образованный", "умный", "чуткий", "сострадательный" и многих других хороших определений, которые характерны для носителей русской культуры. И все равно, где в Мадриде или Москве, все равно кто, испанец или брат русский, быть может, скажет мне вслед: "Он любит шведские фильмы и не любит американскую марихуану. Что ж, он настоящий русский". А я в век культурной глобализации буду рад, что сохранил в себе национальную идентичность и остался русским. Ведь если бы бил себя в грудь, крича это на улицах и закрывая уши от других голосов, наверняка бы ее потерял. Будь я в родной Клайпеде, Вильнюсе или за границей – везде я ощущаю единство с окружающими меня людьми, их культурой и историей. Моя взращенная морем и ветрами балтийская "русскость" каждый раз указывает мне, что именно "судьбы скрещенья" суть главная интрига и очарование будущего. Я – русский, я – за многообразие в единстве.