Зaписки плeнного

Книга принадлежала русскому солдату – пленному первой мировой войны.

В старом архиве православного храма св. Николая в Братиславе нашлась запылeнная книга – записки большого размера. Книга принадлежала русскому солдату – пленному первой мировой войны. На первой странице книги церковный гимн Д.Бортнянского "Коль Славен наш", потом большая часть посвящена отдельным богослужениям – Вечерни, Утрени, Литургии и двунадесятым праздникам. В конце книги его сочинения и стихи: "Память о моей военной жизни", "Возрастение во Христе" и стихотворение "Христос Воскрес", написанное в 1915 г. в селе Пуртшаль.

Автор дневника, Никандр Андреевич Григорьев, родился в 19-го ноября 1882 года в селе Троицком, Новохоперского уезда Воронежской губернии. Видно, человек это был глубоко верующий, любящий свою Родину и свою семью. Но случилось несчястье, попал в плен. Началось его путешествие по Словакии. Наконец заболел и попал в больницу в городе Комарно. Там и начал писать эту книгу. Его одиночество сказалось на языке – стал забывать отдельные русские слова, начал вставлять словацкие. Рассказ простой, солдатский, без украшений, вот поэтому больше за душу берет. Но российский солдат Григорьев, несмотря на случившееся, в душе остался православным и русским.

Его рассказ я немного сократил, многие слова приходилось проверять в толковом словаре. Там, где автор рассказывает в подробностях без конкретного действия, пришлось повествование чуть исправить. Стилистику я старался не исправлать, это ведь язык на рубеже XIX и XX столетия. Вот его рассказ:

"Мобилизован я был 1 января 1915 годa в городе Новохоперск, в 7 запасной батальон, в 11 роту... где служил ротным писарем до 16 февраля. Потом был отправлен на Австрийский фронт в местечко Красный Брод (село недалeко от города Медзилаборце), где был назначен командиром взвода численностью 12 человек. Все солдаты были "крестики" то eсть ратники–ополченцы. В Красный Брод пришли ночью, везде темно, ведь это была 1 линия.

В первый же день назначили меня и со мной 5 "крестников" в сторожевое охранение. Мы послушно отдались Божией воле. Край незнакомый, царила ночная темнота, шептали мы друг другу. Куда пойдем, что будет с нами? Вот и говорю своим "крестником": "Братие, мы присягали своему Правительству в вере и правде переносить все, голод, холод и все солдатские нужды, мы – защитники своей Родины, должны добросовестно слушать приказы начальников, в сторожевую охрану идти смело, что будет, потом увидим".

У страха глаза велики. Поужинали, одели пояс с патронтажами, вещевые сумки, в руки взяди свои заржавленные винтовки ... и отправились в назначенное место. Было около 10 часов вечера. Погода плохая, снег и дождь залеплял глаза, идем, как слепые, по незнакомокому краю. Стоим в овраге, промокли, обсуждаем, что делать. Идти дальше, но куда? Слышны редкие выстрелы из винтовок, пули с визжжанием пролетают над нами. Говорю товарищам: "Останемся во рву". Помялись, закурили, но аккуратно, чтобы неприятель огоньки не увидел. Похолодело, начали жаться друк к другу, стало теплей. Постепенно светлело, стало веселей, Слава Богу. Холодная и мокрая ночь прошла. Оказалось, что мы были почти 100 сяженей от неприятельских окопов.

Мы вернулись, и я доложил своему командиру, что никаких происшествий не случилось. "Хорошо", – сказал взводный. – "Идите долиной, попадете к кухнe, там позавтракаете. Направо от кухни дом номeр 124, там отдохнете, подсушите мундиры". Пришли на кухню, я заявил, что пришло 6 чудаков из караула. Подали, как обыкновенно – суп и по кусочку мяса. Утолили голод и пошли в указанный дом. Там было тепло, как дома, легли подремать. Вдруг приходит ротный команир со взводным и говорят: "Не разполагайтесь, противник открыл артиллерийский огонь, первая линия была вынуждена отступить."Говорю своим:"Братцы, мы должны быть наготове – пойдем вперед или назад. После войны отдохнем". Начальники ушли, а товарищ Нелко говорит: "Пошел к черту, я спать хочу". И свалился на пол, под голову подложил сноп соломы. Черноухов засмеялся и прилег возле него. Зайцев и Рыбаков посмотрели на меня, что я скажу, оба спать хотят, но боятся. Страхов стоит за мной, крестится и творит Иисусову молитву. Молился и я. Трое спали, а трое молились. После стрельбы, около 9 мы втроем тихонько запели "Тебе Бога хвалим, Тебе Бога исповедуем...". Страхов заплакал, говорит мне: "Бог наш, а мы люди Твои, спаси и услыши нас, молящихся Тебе". Я посмотрел на него и подумал: "Вот истинный герой русской армии". Нагрянули слёзы и на меня. В самом деле, в таком положении мы были, как матросы Варягя: умрём под волнами. Год 1904 был похож на 2 марта 1915 г. в Карпатах.

Разбудил я утомлeнных спящих товарищей, они не слышали грохот орудий. Хорошо поспали, сейчас, видимо, будем отступать. Пришел фельдфебель Варюхин, спрашивает, какое самочувствие. Я ему рассказал о случившемся ночью. Он засмеялся и говорит: "Не ожидал я этого от Вас, но – что правда, то правда – таить нечего. Ничего, Григорьев, это – война, а сколько я перенёс: наступление, отступление, двa раза был ранен". Посмотрел на часы, было полвторого, а еще не было обeдa. Говорит: "Вы отдохните, а к вечеру, может быть, и наступление, но сейчас пока затишие, прощайте".

Мы легли спать. Сон на войне – хорошее дело, во сне всякое горе забывается. Сон был хороший, как будто я был в церкви, вижу покойного моего отца Андрея Петровича: подходит ко мне. Попросил я eго зa Александра отслужить молебен Спасителю, Божией матери и чудотрворцу Николаю с акафистом. Услышал голос священника: "Благословен Бог наш…" Ищу книгу-требник, не могу найти. Досадно, я уйду из родной земли, и, наверно, я так скоро еe не увижу.

Утром проснулись, оправились, пошли на кухню взять кипятку, чай заварили, покушали, у кого не было хлеба – поделились, закурили махорки и пустились в разговорчивые шутки. "Вот", – говорит Рыбаков. – "Вот блины, блиночки мои". Все засмеялись. Вдруг слышим выстрелы орудий, мина упала недалеко от нашей халупки, стекла потрескались. Смех скоро обратился в Иисусову моливту. Говорю: "Земляки, погибнем под волнами карпатского моря". Вдруг вторая мина летит, упала недалеко от первой. Рыбаков перестал смеяться, стал молиться. Третья мина попала прямо в кухню. Кухня горит, санитары с носилками собирают раненых. Больше выстрелов не было, но все остались на местах, приютились за стеной халупки в полном боевом снаряжении, ожидаем приказ, что делать.

Приходит взводный, говорит: "Григорьев, сегодня идете в первую линию, в окопы, будет смена". Нас вызывaют, мы собрались – 12 человек в полном снаряжении, но без винтовок. Я говорю своим друзьям: "Нe боййтесь, мы пойдем на австрийцев с кулаками". Взводный говорит: "Винтовки получите от тех, которых вы сменяете". К вечеру опять приходит взводный и говорит: "Идемте". Я за ним, за мной мои "крестники". Ночная темнота наводит на нас большой страх. Пришли в первую линию, ночь была темная, холодная и мокрая. В окопах вода, грязь, уселись по местам. Вот ползет фельдфебель, почти на животе, спрашивает: "Что, ребятa, как дела". Ненька говорит: "Сидим на воде, холодно и мокро". Куда пойдешь, кому скажешь, должны выдержать. Тяжелая и долгая была ночь, которую мы провели в мокрых окопах, нa нee всю жизнь свою не забуду…"

На этом записка Григорьeва закончились. Он попал в плен. Написал стихотворенье о Пасхе, которое мы опубликовали в нашем журнале. Старожилы говорят, что жил какой-то Григорьев в Комарнe. Где помер, неизвесто…

И такие судьбы русских в Словакии случались. Но, видимо, до смерти Григорьев оставался человеком, который любил свою родину, был человеком глубоко верующим, но умереть ему суждено было далеко от родины и любимой семьи.