logo

Хлебные крошки

Статьи

Борис Межуев. Фото - pnp.ru
Евразийская интеграция
Политика
Россия
Борис Межуев

Человеческое измерение для Евразии

Портал RUSSKIE.ORG публикует текст выступления философа, политолога, доцента философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, кандидата философских наук Бориса Вадимовича Межуева на круглом столе «Мир после коронавируса – Евразийская повестка 2030», состоявшегося в рамках Международного проекта в сфере публичной дипломатии «Точки роста», который реализуется с использованием гранта Президента Российской Федерации, предоставленного Фондом президентских грантов.

Я начну с конкретных, может быть очень простых вещей, а потом выскажусь по поводу глобальной повестки.

Что касается вещей простых. Мы живем в России, то есть кто-то из нас живет в России, кто-то в Беларуси. В русском культурном пространстве, в восточно-славянском пространстве. И наше славянское мышление предполагает, что каждая идея для нас должна иметь личное воплощение. Образ Евразийского союза как проекта должен иметь за собой какое-то конкретное лицо. Не обязательно нашего современника, возможно, какого-то человека из прошлого.

Слово «евразийство» имеет неприятную маркировку в русском рациональном сознании, в русской философии, потому что со времен евразийцев повелось, что главным евразийцем был Чингисхан.

Так, собственно, и называлась книга основателя-евразийца Николая Сергеевича Трубецкого – «Наследие Чингисхана». И этот Чингисхан, надо признать, изрядно испортил репутацию евразийства, потому что Чингисхан в нашей культурной памяти это в первую очередь битва при Калке, после которой победители – монголы – пировали на телах живых русских воинов. И чтобы кто ни говорил, при слове «евразийство» вспоминается Чингисхан, а при слове «Чингисхан» - финал битвы при Калке, где монголами командовали полководцы Чингисхана. Если надеяться на торжество нашего объединения, необходимо задействовать какой-то другой, более позитивный образ. Другое человеческое измерение.

Конечно, такая персонализация не всегда помогает. Например, у русско-украинских отношений было много позитивных образов. Самый очевидный – Гоголь – просто лучший из лучших брендов для русской Малороссии. Но не помогло. Бандера и Петлюра победили Гоголя. Но во многом в этом виноваты те, кто слишком мало говорил о Гоголе, мало экранизировал Гоголя, плохо развивал идеи Гоголя. Но и для русско-белорусского, потенциально евразийского объединения должен быть свой Гоголь.

Я вижу три таких персонажа, которые могли бы быть использованы в качестве позитивных образов.

Во-первых, это фигура Петра I, который, на самом деле, как доказывал в своей «Морфологии геополитики» В.Л. Цымбурский был первым евразийским царем. Несмотря на то, что евразийская историософия отрицала позитивную роль его преобразований. Но, по большому счету, вся его деятельность была связана с выстраиванием Евразийского мира в рамках империи. Он создавал именно Евразийскую империю, учащуюся у Запада, но геополитически ориентированную на русский Восток. Собственно переосмысление роли Петра в качестве евразийского императора, мне кажется, имело бы какой-то смысл.

Вторая фигура – Федора Михайловича Достоевского, который как известно родом из Белоруссии, тем не менее считается великим русским писателем. Если Гоголь не удался в качестве символа русско-украинского объединения, то может быть Достоевский удастся в качестве символа объединения русско-белорусского. Следующий год – год Достоевского, 200-летия со дня рождения и 140-летия со дня кончины – вполне мог бы стать в то же самое время и годом укрепления русско-белорусского союза.

Третий – это сам Вадим Леонидович Цымбурский, автор концепции «Острова России» и вышеупомянутой «Морфологии российской геополитики». Он родился во Львове, но всю жизнь считал себя белорусом, потому что провел детские и школьные годы в Могилеве. Создал геополитическую модель «Острова России», но считал, что Белоруссия и Россия – две составляющие единого «Острова». И в этом смысле он, в смысле его геополитическая концепция, конечно, могла бы быть символом нашей интеграции.

Я выбрал трех наиболее интересных мне персонажа. Наверное, если кто-то проникнет в историю, поразмыслит – он увидит что-то другое. 

Dost_Valih_PetrPavl_2.jpg

Достоевский, кстати, служил вместе с казахским писателем Чоканом Валихановым, он считал, что место России – в Азии, где мы дома.

Если нужно искать какой-то позитивный бренд в лице человека, органично вмещающего в себя русскую, белорусскую и казахскую идентичность, то Достоевский подходит идеально.

Теперь о глобальном. Один из методологических моментов, касающихся нашей дискуссии, заключается в том, что нам надо пересмотреть понятие «глобализация». Дело в том, что в прежнем варианте понимания слово «глобализация» начнет уходить из лексикона. Я вдруг задумался, когда впервые услышал это слово? Не когда оно появилось (сам термин вроде бы 1952 года, но тогда он не выходил за пределы науки), а когда он вошел в широкий лексикон. Я его впервые услышал в 2000 году. Может быть, кто-то – раньше. Но к этому моменту я год в Америке прожил, но там ни разу не слышал этого слова.

В связи с чем оно появилось? На этот вопрос есть ясный и недвусмысленный ответ.

Термин «глобализация» стал распространяться как своего рода пиар-прикрытие одной акции - принятия Китая во Всемирную торговую организацию.

Принятие, как вы помните, состоялось в декабре 2001 года. Но все 90-е годы это событие готовилось, снимались все юридические и экономические препятствия к этому, устранялись идеологические контраргументы. Именно так создавался ныне уходящий в прошлое глобальный мир.

Сегодня, если мы почитаем американскую прессу разных направлений, не обязательно республиканскую, то мы увидим, что глобализация именно в этом смысле уже признается ошибкой. Совет по международным отношениям – влиятельный мозговой центр Америки - выпустил только что доклад за авторством республиканца Роберта Блэкуэла и демократа Томаса Райта, в котором говорится о двух главных ошибках США после конца Холодной войны. Одна из них – военное вторжение в Ирак, другая – принятие Китая в ВТО.

Таким образом, на мой взгляд, глобализация сейчас будет подвергаться серьезному пересмотру. Причем вне зависимости от того, какая партия победит на выборах в ноябре 2020 года - демократы или республиканцы. Конвергенция с Китаем признана ошибкой, новая Холодная война – трагической неизбежностью. Другое дело, что едва ли на смену глобализации придет экономический национализм, хотя Россия хотела бы на это надеяться. Но экономический национализм слишком слабая идеология для противодействия коммунистическому гиганту и для утверждения новой гегемонии. Победит, скорее всего, как выразился американский политолог Майкл Линд, «блокополитика» - разделение мира на конкретные военно-хозяйственные блоки. Предположительно, американский, китайский, российский и, возможно, индийский.

И вот когда обозначатся два главных полюса новой Холодной войны – то есть Вашингтон и Пекин, возникнет вопрос, сможет ли наша идеология, даже самая замечательная, удержать нас от идеологического конфликта, обусловленного тяготением разных культурных, хозяйственных и политических сил к разным полюсам?

Главной опасностью тогда будет «украинизация» России, ее превращение в огромный лимитроф, испытываемый на раскол. Все говорят об украинизации США, но украинизация России может привести к еще худшим последствиям.

Но есть ли у нас способность избегать ненужных союзов с одним полюсом именно для того, чтобы не провоцировать внутренних оппонентов на альянс с другим?

В контексте этого очень важно, какую идеологическую форму примет евразийская парадигма? Сможет ли она иметь такую привлекательность, такую убедительность, такой набор мягкой силы и экономических приоритетов, чтобы выступить силой, удерживающей страну от внутреннего раскола? Нужно уже сейчас думать об этом.

Конечно, здесь масса других моментов, которые возникают. Например, вопрос о воспитании молодежи, то, что я называю консервативным Просвещением. Разумеется, молодежь открыта будущему, она всегда будет стремиться найти внешнюю идею, чтобы противопоставить ее миру взрослых. А если у взрослых какая-то жесткая идеология, они будут стремиться разбить ее с помощью новых прогрессивных идей.

Нужно, чтобы сама российская культура порождала критику наличной реальности, чтобы элемент критики был институционализирован в отечественной социальной системе.

Как это можно сделать. Разумеется, с помощью институтов Просвещения, таких как университет. В мире, где не просто знание, но любое высказывание часто имеет свою цену, университет должен оставаться бастионом не ангажированного знания, а это можно сделать только при сопротивлении как пропаганде, от кого бы она не исходила, так и постмодернизму, то есть фактически – пост-просвещению.

Вот от того, будет ли реализован проект консервативного Просвещения на уровне высшего образования, во многом и зависит будущее русско-белорусского цивилизационного блока.

Статьи по теме

Партнеры

Продолжая просматривать этот сайт, вы соглашаетесь на использование файлов cookie