Евразийский союз: история, опрокинутая в будущее

Лекция доктора исторических наук, доцента кафедры истории России XIX - начала XX вв. исторического факультета Московского государственного университета им. М.В.Ломоносова Фёдора Александровича Гайды, прочитанная в рамках работы Международного форума "Евразия: "Точки Роста" и вызовы будущего – повестка 2030" (г. Псков, 26-29 апреля 2021 г.).

Сегодня речь у нас с вами пойдёт о чём?.. Ну, вы понимаете, что «тема» – это такая игра слов. Есть нетленная фраза основателя советской исторической науки Михаила Николаевича Покровского, ученика Ключевского, который говорил, что история – есть политика, опрокинутая в прошлое. Эта фраза всегда понимается как некий детерминизм, некоторое упрощение, такая классовая политизация представления об истории. Но, между тем, свой резон там тоже был. Мы с вами попытаемся совершить нечто обратное. Если Покровский пытался, исходя из собственной партийности, из собственного марксистского сознания, просветить всю человеческую историю, и даже всю историю планеты Земля, с классового подхода, мы попытаемся сделать наоборот: исходя из определённых представлений об истории, посмотреть в будущее, опрокинуть историю в будущее в перспективе нашей основной темы – Евразийского союза. Соответственно, исторических перспектив его развития.

Я прекрасно понимаю, что это не очень благодарный заход, потому что любые опыты прогнозирования со стороны историков обычно достаточно печальны по своему характеру. Как правило, они неудачны. Историк – это такой интересный человек, который всё знает про прошлое, знает, почему происходило вот так, а не иначе. Потом начинаешь его спрашивать, ну, раз ты такой умный, то в таком случае выстрой прогноз на год вперёд. И тут случается полный швах. Почему так? Потому что историк имеет дело с очень разноплановой и разнокачественной информацией, как правило старается выбирать максимально возможную информацию. Он собирает всё, что можно, об одной эпохе, и это всё очень сложно соединить. Отсюда возникает очень большое искушение не очень обращать внимание на разноплановость информации, а просто выстроить какие-то такие интересные самому историку связи между теми или иными фактами, придать этой куче некое единство и далее рассуждать.

Историк очень склонен к ретроспективности. Это базовое качество исторической науки. Но общий взгляд историка где-то оправдан, а где-то несёт за собой угрозы. Если мы выстраиваем факторы вглубь из настоящего, неизбежно мы перебрасываем туда свои некоторые представления, взятые из настоящего. И причинно-следственные связи, получается, выстраиваются в обратную сторону. Мы начинаем на следствие во многом смотреть как на причину. В результате историк становится самым умным из всех тех, с кем он имеет дело. Все его герои оказываются в той или иной степени глупыми, потому что они не знают, как всё развивается. А как всё развивается, понимает историк, который всё изучает.

Отсюда возникает серьёзное искушение рассматривать всё в такой прямой линии, отсекать всё лишнее, то, что мешает. В результате получается прямая линия между двумя точками, но проблема этой линии в том, что одна точка А – кончик носа историка. Он отстраивается от своего взгляда. А точка B может быть абсолютно любая, в зависимости от того, насколько вглубь веков историк пытается прозревать.

В этом смысле мой любимый классический пример таков. Был такой деятель науки по имени Михаил Сергеевич Г., но это не Горбачёв, а другой мечтатель. Это Михаил Сергеевич Грушевский, основатель украинской исторической науки. Человек, которого сейчас на Украине критиковать нельзя, потому что представления Украины об истории таковы, что неважно, как там на самом деле было, а важно, как Грушевский об этом написал. Это основа национального мифа. В результате Грушевский пытался определить ту точку, с которой начинается украинская история. По его мнению, она начинается со времён Антского славянского союза где-то в V веке нашей эры. А мы помним, что это точка B, потому что точка A – это сам Грушевский. Можно вести прямую линию, всё прекрасно выстраивается. От древних антов идёт формирование славянской общности, она такая расово чистая, потом возникают всякие ответвления. Грушевский употреблял название «русины», потом под влиянием модного тогда «бренда» у него появились «украинцы». Впрочем, как у него это слово появилось – это отдельная история... Русские у Грушевского происходят в результате метизации. Как пошутил один украинский историк по поводу Грушевского, русские, в отличие от украинцев, произошли в результате полового отбора, а украинцы – вегетативно, поскольку ни с кем не смешивались. Выросли, как растение. Всё это в качестве примера дурной ретроспективности. Хотя я не имею в виду, что такое происходит на родной моему сердцу Украине, это везде, сплошь и рядом встречается. Просто иногда это доводится до полного абсурда.

Как от этого спасаться? Вот я, специалист по политической истории России начала XX века, в своих построениях прибегал к методам политической науки. Хотя, политология – наука разношёрстная. Методы свои она берёт из самых разных наук – применяет социологические методы, многое позаимствовала из самой истории, из политической философии много чего берёт... Но у неё есть и свои подходы. В своих исторических исследованиях я старался использовать метод ситуационного анализа, и, как мне кажется, весьма плодотворно. Он хорош тем, что позволяет уходить от этой дурной ретроспективности, которая не позволяет видеть альтернативности. Альтернативность неизбежно присутствует. Потому что мы с вами имеем дело всё-таки с процессами и явлениями, которые интерсубъективны.

В истории нет единого субъекта. В истории этих субъектов множество. Все общности в той или иной степени условны. Потому что единственное, что присутствует в истории абсолютно, это человеческие личности. Их поведение, которые они выстраивают по обстоятельствам, а иногда и вопреки. Этих субъектов множество, и между ними в конечном счёте выстроится какой-то определённый общий вектор. Но не просто и не сразу выстраивается. И, в конечном счёте, выстраивается не прямая линия. Это что-то ломаное, подвижное и далеко не всегда прогнозируемое. Это всё я говорю, чтобы заранее оправдаться за ошибки, которые я допущу в прогнозе нашей ситуации.

Имея в виду альтернативность, мы должны иметь в виду и «вероятностность». Это второй базовый принцип ситуационного анализа. Потому что далеко не всё, что нам бы хотелось, можно вложить в ситуацию. Далеко не всё, что происходит из наших игр ума, можно рассматривать как серьёзную возможность. Альтернативность частично компенсируется вероятностностью. Мы всё равно существуем в определенных рамках, которые не то что бы детерминируют наше поведение, но создают некоторые флажки, за которые мы можем выходить. Но чтобы выходить за флажки, нужно осознать такую возможность, применить соответствующие ресурсы, надо обладать определённым героизмом, осознать своё желание как очень значимое. И наша с вами история полна преодолений. Но все они не на пустом месте возникают. Они естественно связаны с определёнными жертвами. Это всегда цена вопроса. Это всегда разговор о том, чем мы готовы пожертвовать, чтобы вот такая альтернатива стала реалистичной, вероятной и доминирующей, и чтобы мы в конечном счёте пошли в этом направлении.

Ещё в качестве вводной я хотел бы заявить, что мы должны различать прогнозирование и планирование. Потому что очень часто планирование связано с некими постулатами, декларативностью, определёнными идеологиями, позиционированием себя, вопросом борьбы за власть и захвата власти. Поэтому планирование является ширмой для неких интересов. И к нормальному прогнозированию это никакого отношения не имеет. Это имеет отношение к статусу, как говорилось в рекламе, к «количеству перьев». Может быть, разговор о будущем как о нашем статусе, поигрывание мускулами, роспуск перьев, но это не есть прогнозирование. А прогнозирование связано с обсуждением некоторых альтернатив и вероятностей.

А теперь разговор о наших с вами фреймах (рамках), наших ресурсах, как это развивалось в исторической перспективе, что нас может ожидать в будущем.

Мы должны прекрасно понимать, что, когда мы рассуждаем о Евразийском союзе, мы рассуждаем не о чём-то, что замкнуто само на себе, не о некой рамочной структуре, которая живёт своей жизнью, ставит некоторые задачи и старается эти задачи решить. Мы живём с вами в очень сложном окружении, и так было всегда. Мы находимся на пространстве с условным названии Северная Евразия. Я не пытаюсь это пространство сузить, потому что испокон веков никаких естественных преград у этого пространства не было. Оно всегда было динамичным, там происходило перемещение, происходил обмен технологиями и так далее. Если мы начнём искать естественные рамки этого пространства, мы увидим, что... Кстати, вы ведь сейчас находитесь в Пскове. 

И когда я смотрел, насколько соответствует граница Российской Федерации историческим границам того, что мы называем Русью, старинным Российским государством, до Российской империи, то я понял, что чуть ли не единственным вековечным пределом сухопутных границ можно считать Чудское озеро.

И понятно, что, появление Российской империи связано с преодолением этого рубежа, с борьбой Петра за масштабный выход в Балтику. Хотя, на самом деле, если мы вспомним, то изначально он просто хотел выйти в Балтику, боролся за исконные русские земли. А получилось, что он перепрыгнул эти пределы. Ещё есть у нас лесные и болотистые массивы. Беловежская Пуща от них сохранилась. По этой восточно-славянская общность отделилась от западно-славянской. Есть Карпаты, есть Кавказ. И, хотя это естественое ограничение для Северной Евразии, мы с вами понимаем, что на самом деле Кавказ как естественная граница для России – это очень условно.

Мы понимаем, что население Северного Кавказа находится в противоречивом взаимодействии с русским ядром, веками отношения были разными, и вопрос присоединения Северного Кавказа к России поставлен не в связи с тем, что там есть горный хребет и можно закрепиться, столбы поставить пограничные, а после того, как Россия выходит в Закавказье, на Южный Кавказ. И когда встаёт вопрос о защите, протекторате тех политических образований, которые были в Закавказье, а эти политические образования часто апеллировали к России (речь о грузинах в первую очередь), речь шла о помощи, о защите единоверцев – и встал вопрос о контроле над Северным Кавказом. Пришлось связывать один регион с другим, и весь регион в целом с русским ядром, центральной Россией. И, когда Россия выходит в Закавказье, она начинает решать двойную задачу. Кроме того, что она пытается там укрепиться, она решает вопрос обретения там уже естественных границ. Перепрыгнув Кавказ, не подчинив его, не включив в русское пространство... 

Видите, я смешиваю термины «русский» и «российский» как синонимы, будучи историком, простите мне это, потому что до 1917 года эти термины никто не различал.

 Так или иначе употреблялось понятие «русский» и имелся в виду политический термин, а не этнический. Русский – это российский, а российский – это русский. 

Так что извините, что я так говорю, спишите это на мою историческую локацию.

 ...Встаёт вопрос, а где та естественная граница в Закавказье? Этот вопрос решается через соприкосновение с теми державами, которые в Закавказье развивают свою активность, которые исторически там присутствовали, и речь идёт, собственно говоря, об Османской империи и о Персии, которые сейчас по-другому называются, но никуда не делись, и с ними всё равно необходимо выстраивать отношения в том же самом Закавказье. И, в конечном счёте, это всё равно вопрос границ в широком понимании этого слова. Назовите это «зоной влияния», «контактной зоной», как угодно – речь идёт об определённых линиях, «заштрихованных» зонах. Таким образом, вопрос выстраивания границ в Закавказье – это вопрос выстраивания границ в обратном направлении. То есть это вопрос контроля в отношении Северного Кавказа, который, повторюсь, по большому счёту, никаких преференций для России в экономическом смысле не давал. Это вопрос логистики, обеспечения контакта центральной России и Закавказья. И Закавказье изначально – это не вопрос каких-либо экономических преференций, потому что если вспомнить, например, те же проекты экономического развития Закавказья, скажем, в первой половине 19-го века, можно вспомнить того же Грибоедова, то все эти проекты воспринимались из области буйной фантазии, некое такое горе от ума, и очень долго и Закавказье, и Северный Кавказ воспринимались как неизбежный регион, который нужно контролировать, потому что если его не контролируешь ты, то его будут контролировать турки или персы, а за их спиной – англичане. И только потом речь идёт об экономической интеграции и так далее.

В этой связи также можно вспомнить реку Амур как естественную границу, но на самом деле это тоже очень условно. Посмотрите на плотность населения, который в этом регионе всегда имелась, на многолюдный северный Китай и безлюдный российский Дальний Восток, и понятно, что Амур является большой преградой для миграции населения. По большому счёту, всё определяется тем, где зимой залегает снег. Там, где он несколько месяцев в году лежит, а иногда и по полгода, никакого населения толком не будет. А там, где это не так, где южнее, там будут проживать миллионы. И мы видим, что в начале 20-го века, перед столыпинским переселением на Дальний Восток, мы увидим, что в Маньчжурии проживают 17 млн человек, а на всём российском Дальнем Востоке (до Чукотки) – полмиллиона. Как можно сдержать эту массу? Никак. Вы можете создавать на этой границе казачьи войска, что и делалось, но никакие казачьи войска не смогли бы сдержать эту массу, если бы эта граница не определялась бы климатически. И даже не просто рекой. Какая бы река ни была большая, сдерживать она бы не смогла ничего.

Вот такая ситуация. Все эти естественные границы очень условны. Чтобы упереться в естественные границы, нужно сильно постараться.

Если вспомнить, что между Закавказьем и Амуром находится, здесь вообще, как известно, была граница очень неопределенная. В конечном счёте, продвижение на Юг происходило в силу противостояния с Британской империей. И в конечном счёте во второй половине 19-го века вопрос стоял как? Россия политически освоит эти территории или это сделает Британская империя. Непонятно когда, непонятно как. Ведь это белые пятна на карте. И вплоть до конца 19-го века этот регион до конца непонятен географически. Зона Памира... Там есть ущелья, которые ведут в Афганистан и дальше в Индию? Там казаки могут пройти в Индию, чтобы взбунтовать местные племена против британцев, местных раджей, или нет? И когда в конце 19-го века выясняется, что нет, то англичане признают эту территорию российской, и в 1895 году Россия получает окончательно определённую сухопутную границу на всей её протяжённости. Это впервые происходит в нашей истории. 

Потому что обычно наша история – это история неопределённых границ. К этому нужно привыкнуть, это нормально. И когда в 1895 году граница была нанесена на карту, остался вопрос морской границы, который, по большому счёту, не решён до сих пор.

Недавно я с большим душевным удовлетворением я узнал, что Россия подала дополнение к заявке в ООН относительно своих северных границ, где Россия заявила свои претензии на морские территории в западном полушарии по той причине, что хребты идут за Северный полюс, на основании этого можно выстраивать свои претензии. А там, предполагаем, полно полезных ископаемых. Понятное дело, что здесь будет большой спор, и понятно, что он будет неизвестно сколько длиться, но эти неопределённые границы – это наше привычное состояние, это нормально.

Здесь же встаёт вопрос непризнанных границ. И здесь я задаю себе вопрос: а когда мы существовали в условиях международно признанных границ на всем их протяжении? И я тоже не могу назвать такого времени. Можно условно говорить о начале 20-го века, и тут будет много всяких «но». Ну, и не надо по этому поводу нервничать. Мы так живём. Мы занимаем такое пространство, что всегда найдутся внешние силы, которые будут оспаривать наши права на это пространство. Тем более с учётом того, что на этом пространстве полезные ископаемые присутствуют в большом количестве – и лес, и пресная вода, и так далее.

Возвращаясь к этому глобальному пространству, я скажу, что оно – естественно сложившееся, оно существует с... Мой коллега по историческому факультету сказал бы, что оно ещё в палеолите присутствовало. И никто из людей это пространство не создавал. Оно просто есть, оно есть изначально. Мы бы могли сказать, что оно на самом деле упирается в естественные рубежи, но его можно и на Китай, и на юго-восточную Азию распространить, потому что естественные рубежи очень условны. Другое дело, что китайцы построили Великую китайскую стену 2000 лет назад, тем самым разграничили это огромное пространство, разделили его на Китай и ту самую Северную Евразию, о которой мы с вами говорим. Это самое большое естественное пространство мира. Эта Северная Евразия изначально выступает глобальным мировым коридором. Конечно, это понятие можно по-разному трактовать.

«Коридор» – понятие вроде бы периферийное. Есть Северная Евразия, Старый свет, вся она разделена на такие «комнатки коммунальной квартиры», и есть «коридор». По нему происходят все основные перемещения испокон веков. Этот коридор – наша степь, которая идёт от Китая до нижнего Дуная. Она едина, нет никаких препятствий. Можно что-нибудь сказать про Урал, но когда и кого он останавливал? Это такая мысленная преграда, не более того. Всегда по Южному Приуралью все проходили. Образование такого замечательного народа, как башкирский, говорит о том, что в Южном Приуралье всё динамично. Когда башкиры рассказывают, как образовывался башкирский народ, они говорят: эти кланы – тюркского происхождения, а вот эти – угро-финского. И, так как тюрки с уграми соединялись, появился башкирский народ. И много кого ещё появилось, просто они разошлись в разных направлениях – от Венгрии до Казахстана и Восточного Туркестана.

Так что это, периферия? Можно сказать, что это находится вдалеке от древнейших человеческих цивилизаций. Можно сказать, что коридор – это периферия коммунальной квартиры. Но в коммунальной квартире где основные события происходят? В коридоре. Выход на общую кухню где? Где холодильник находится и разные удобства, если они в квартире есть? Если даже их в квартире нет, то выходить вы к ним будете на улицу – всё равно через коридор. И все наиболее значимые в мировой истории перемещения происходят именно через это наше пространство. Главное базовое перемещение, создавшее мировую историю – это расселение индоевропейцев. Арии как единая общность обозначились на нашей территории – том, которое называется Южно-русскими степями – от Дуная до Восточного Туркестана, до запада Китая.
Та общность, о которой мы говорим, тоже естественна. Мы имеем определённые проекты, которые пытаемся реализовать. Сама история нас к этому подталкивает. Если мы отказываемся от нашего взаимодействия в рамках глобального коридора, то в конечном счёте появятся те самые люди из комнат «коммунальной квартиры», которые будут «коридор» приватизировать. Они будут ставить шлагбаумы, взимать плату за прохождение по коридору, и те, кто являются хозяевами этого коридора, окажутся разъединёнными и присвоенными кем-то. На самом деле они перестанут быть хозяевами собственной судьбы и будут поглощены, абсорбированы. Им расскажут: «с кем вы пытаетесь конкурировать?», «вас же мало», «есть другие – более успешные в каких-то сферах...». А ведь это тоже отдельный вопрос.

Если мы посмотрим на любую мировую цивилизацию, мы увидим, что на самом деле нет ни одной цивилизации, которая была бы преуспевающей во всём. Так или иначе, где-то есть какие-то прорывы, и в эти прорывы устремляются. А мы с вами тоже кое-чего можем. И не только в военной сфере, и не только в плане создания крупных политических пространств. В конце концов, есть сферы экономики, в которых мы давным-давно доказываем свои возможности, серьёзные возможности, иногда уникальные. Можно вспомнить атомную промышленность, в конце концов, транспорт можно вспомнить, имея в виду то главное, что у нас есть – железнодорожное строительство, которое, конечно же, у нас приоритетное, если говорить про транспортную сферу. Я когда со студентами общаюсь, задаю вопрос, какие у нас самые главные эпохи в истории развития транспорта? И, в конечном счёте, мы приходим к выводу, что у нас две такие эпохи. Одна началась в эпоху неолита, когда отступил ледник – и появилось большое количество водоёмов, и водный транспорт стал на нашем пространстве доминирующим, все перемещения шли по рекам, и весь грузооборот до конца 19-го века в России осуществлялся по рекам. А с конца 19-го века – по железным дорогам. 

И железные дороги позволили связать это пространство не так, как оно естественным образом связано реками, а так, как мы желаем его связать: вдоль этого мирового коридора был построен Транссиб, а потом много чего ещё – и в результате эта система заработала. До 20-го века если вставал вопрос, как попасть из Санкт-Петербурга во Владивосток, то становилось понятно, что по суху очень сложно. И соотвественно, можно использовать Северный морской путь, если повезёт и будет навигация, а можно и остаться на зимовку где-то посреди него, а самый простой способ – огибая Старый свет или с 1869 года по Суэцкому каналу. Получается, что из Санкт-Петербурга проще до Буэнос-Айреса добраться, чем до Владивостока. Но когда появляется Транссиб, всё меняется.

Соответственно, логистичекое овладение этим коридором является очень мощной амбицией. Она реализуемая, она реализуется больше века – и у неё большие перспективы. К этому коридору подстраивается всё остальное наше большое пространство. Он является становым хребтом этого большого пространства. Он историчен. Что было до Транссиба? Был Великий чайный путь. А до этого Великий шёлковый путь, хотя он шёл южнее. Но так или иначе, этот коридор работал. Это не означает, что не должно быть других коридоров. Опять же есть Северный Морской путь, который сейчас по идее должен начать активно развиваться в силу определённых климатических изменений. А если они не произойдут, а это бабушка надвое сказала... Как историк могу сказать, что в Евразии существуют определённые климатические колебания последние тысячи лет, 15 тысяч лет. Колебания такие: 350 лет теплеет, 350 лет холодает. И такие 700-летние циклы почти неизменно присутствуют, отклоняясь туда-сюда в разные стороны. Как бы то ни было, мы сейчас находимся на пике тепла. Предыдущий такой пик тепла был в 13-м веке, который, кстати говоря, спровоцировал и крестовые походы, и монголов, и так далее.

Дальше вопрос, а что будет происходить, включится антропогенный фактор? Об этом особенно много будут рассказывать люди, так или иначе заинтересованные в тех или иных грантах. Или будет работать преимущественно природный цикл – если природный будет работать, мы с вами постепенно будем оказываться в ситуации похолодания. Если будут работать оба фактора – как-то накладываться один на другой, то мы будем находиться в зоне турбулентности. Но, как бы то ни было, Северный морской путь будет развиваться, так или иначе или в силу того, что Северный Ледовитый океан будет становиться всё более доступным, или в силу того, что у России будет развиваться атомный ледокольный флот который, как известно, есть только у России пока что, и его развивать надо очень активно.

Сам по себе Северный Морской путь для Евразии из всех морских путей – самый короткий путь, связывающий основные центры Евразии друг с другом. Обратите внимание, я всё время говорю, Евразия, в том числе потому что я лично считаю, что Европа – это полуостров Евразии. Древние греки нам пытались объяснять, что есть Европа и есть Азия, но они много чего ещё рассказывали, например, что атом неделим – атом оказался делимым, а Евразия оказалась единой и неделимой. У них, конечно, разъединение происходило, потому что у них были проливы Босфор и Дарданеллы – и они понимали, что вот здесь Европа, а вот здесь Азия. Но мы с вами живём севернее, и для нас Евразия едина.

Итак, далее я бы просто тезисно отметил, что для нас с вами экономический фактор всегда был определённым вызовом, и тогда, когда наше пространство было традиционно аграрным, и тогда, когда у нас началась глобальная модернизация во второй половине 19-го века, и я бы сказал, мы прошли её максимально быстро, потому что условные рамки этой модернизации – с 1861 года, с отмены крепостного права, по 1961 год, до Гагарина в космосе. И представьте себе, от манифеста 1861 года до Гагарина – всего только 100 лет! По историческим меркам это ничто...

Но, как бы то ни было, за эти сто лет мы с вами очень сильно поменялись – стали индустриальными, городскими, грамотными, оказались в секулярном мире, и с этим надо иметь дело. И встаёт вопрос: мы сами-то где сейчас? Мы учитываем эту глобальную модернизацию и от неё исходим, или мы желаем от неё отвернуться и оказываемся в ситуации, когда у нас «садок вишневый коло хаты» – и мы, радостно надевая вышиванку, ломаем какую-то сложную конструкцию на дрова. А дальше будем думать, что делать, что собственно проедать? Мы с вами должны иметь в виду, что в нашей истории выработался мобилизационный путь поведения, что мы склонны и к прорывам, и к инерционности, и в этом смысле не хотелось бы повторить монгольскую историю, когда происходит прорыв, а потом начинаются целые века инерционности с последующим сходом с исторической сцены. А ведь монголы когда-то контролировали этот глобальный коридор. Как бы нам не оказаться в таком вот тренде.

Мы с вами не должны забывать про наши традиционные ценности. Именно традиционные. Отметим, что здесь, на нашем пространстве, люди любят только те ценности, за которые кто-то когда-то защищал даже ценой своей жизни. А, может быть, и нам придётся чем-то ради этого жертвовать. Никакие ценности, порожденные игрой ума, здесь не работают, к ним никто серьезно не относится. Мы должны исходить из того, что мы принципиально полиэтничны и есть традиция уважения чужой этничности и чужих конфессий. Это не означает, что мы должны их принимать, просто мы уважаем то, что проверено временем и за что другие боролись, а не из пальца высосали.

И последнее. Рано или поздно нам придётся создавать политическую надстройку для нашего экономического пространства: просто потому что это позволяет мобильно действовать, защищать интересы и учитывать интересы тех, кто экономически не очень активен или экономически не очень большой. Но во имя общего блага эти интересы в рамках тех или иных политических механизмов вполне можно учитывать. И именно поэтому нам эти политические механизмы нужны. И мы будем утверждать это братство, которое и является нашей главной традиционной ценностью.

Смотрите видеоверсию лекциидоктора исторических наук, доцента кафедры истории России XIX - начала XX вв. исторического факультета Московского государственного университета им. М.В.Ломоносова Фёдора Александровича Гайды, прочитанная в рамках работы Международного форума "Евразия: "Точки Роста" и вызовы будущего – повестка 2030" (г. Псков, 26-29 апреля 2021 г.):

Международный проект в сфере публичной дипломатии "Точки Роста"- комплекс образовательных мероприятий, в рамках которого участникам демонстрируются преимущества Евразийского экономического союза и Союзного государства России и Белоруссии. Проект реализуется АНО "Институт Русского зарубежья" совместно с партнерскими организациями с использованием гранта Президента Российской Федерации, предоставленного Фондом президентских грантов.