Первый по счету - часть II

Об умении правильно уйти, чтобы потом красиво вернуться

Продолжение Часть I Сергей Степашин — об умении правильно уйти, чтобы потом красиво вернуться, о византийцах, русских душою, о том, чем пахла чеченская независимость в мае 96-го, почему толкался Клинтон и о чем советовался Путин, а также о ельцинских «рокировочках» и «рассадочках» Диктофон пискнул, подмигнул красным глазом индикатора и перестал подавать признаки жизни. «Происки врагов», — вслух предположил я. «Наоборот, защита от них, — ответствовал хозяин кабинета. — У меня стоит специальная аппаратура от несанкционированных вторжений. Иначе нельзя. Я давно имею дело с государственными секретами...» — После Буденновска было ощущение, что карьере пришел конец, Сергей Вадимович? — В смысле? — В буквальном. — Я увидел и пережил там такое, что не задавался подобным вопросом. Какая карьера, о чем речь? Правда, просидев четыре месяца без работы, сполна ощутив собственную ненужность и невостребованность, начал размышлять на разные темы. Главным образом о том, что же делать дальше. Ельцин через два дня после того, как подписал указ о моей отставке, спросил: «На Академию ФСБ пойдете?» Разумеется, я согласился. Все-таки доктор наук, профессор... Но, видимо, кому-то сильно не хотелось, чтобы назначение состоялось. Предложение однажды прозвучало, и на том все завершилось, дальнейших шагов не последовало. Бездельничать я с рождения не привык, поэтому стал активно заниматься спортом, водил машину, восстанавливая подзабытые навыки. Жена тем летом затеяла строительство дачи, пытался приглядывать за работягами, но быстро наскучило. Не мое... До осени прождал хоть каких-нибудь предложений, а потом понял: надо самому что-то предпринимать. Спасибо Олегу Сосковцу, помог. Он тогда работал первым вице-премьером в Белом доме. Позвонил и сказал, что освободилось место начальника административного департамента аппарата правительства. Я встретился с Виктором Черномырдиным, которого близко знал с 93-го года, с момента прихода на Лубянку. ЧВС искренне удивился: «Неужели согласишься?» Да, с карьерной точки зрения это выглядело серьезным понижением в статусе: был, по сути, министром-силовиком, а становился скромным чиновником средней руки. Но иных вариантов на горизонте не просматривалось, сидеть же без дела я больше не мог. Вот так и оказался в Белом доме, где проработал почти два года. Великолепная школа, которая особенно пригодилась мне в должности премьер-министра. Я отлично представлял, как функционирует аппарат изнутри, что это за гидра такая... Надо отдать должное Виктору Степановичу: он прошел закалку в советское время и прекрасно понимал — на первых порах мне понадобится его поддержка. Поэтому я получил непосредственный допуск к Владимиру Бабичеву, руководителю аппарата правительства, имел телефон прямой связи с ЧВС, который по рангу, строго говоря, мне не полагался. Даже у первого бабичевского зама такого не было, а у меня стоял. Матерые чиновники сразу уловили посланный им важный сигнал. Помните, как у Фазиля Искандера в «Кроликах и удавах»: Допущенные к Столу и Супердопущенные... Любая бюрократическая контора — натуральная Византия. Белый дом — не исключение. Мой статус еще подрос, когда ЧВС назначил меня ответственным секретарем комиссии по урегулированию чеченского кризиса. Я два с половиной месяца провел тогда в Чечне. Чуть позже по заданию Виктора Степановича слетал в Афганистан к Ахмаду Шаху Масуду и другим лидерам Северного альянса. Впрочем, эта тема и сегодня остается совершенно закрытой, детали поездки рассказать не смогу, но, поверьте, скучать мне не приходилось... Так прошло два года. Вдруг в один из дней звонок от Путина, который руководил главным контрольным управлением президента: «Сергей, ты на месте? Не уходи, сейчас буду». С Владимиром Владимировичем я был знаком еще по Ленинграду, а поближе мы сошлись после того, как он перебрался в Москву. Ну вот. Путин приехал ко мне в Белый дом и начал без прелюдий: «Не надоело здесь сидеть и штаны протирать? Давай на Минюст». А в те дни как раз грянул «банный» скандал с министром Ковалевым. Помните, наверное, эту историю, когда на видео сняли, как будто Валентин парится в обществе девиц? По нынешним временам все выглядит совершенно невинно, а тогда этого хватило для громкой отставки. Я спросил: «А Борис Николаевич к моему назначению как отнесется? Он же меня из ФСБ убрал». Владимир Владимирович ответил: «Предварительно мы обсудили тему. Ельцин считает, что тебе давно пора вернуться на руководящую должность». Я задал еще один вопрос: «А ЧВС не обидится?» Путин и эти мои сомнения отмел: «Объясним все Виктору Степановичу, он мужик разумный, поймет». На следующий день меня вызвал премьер. Я сделал вид, будто ничего не знаю. Черномырдин говорит: вот есть мнение... Внутренне я уже подготовился, поэтому сразу согласился. Так и стал министром... — С Ельциным после отставки вы не виделись ни разу? — Ну почему? Перед президентскими выборами в 96-м ведь была целая эпопея с чеченской оппозицией. Рейтинг у Бориса Николаевича оставался низким, и продолжающаяся война на Северном Кавказе никак не способствовала его повышению, наоборот, отнимала процентов десять голосов, не меньше. Ставилась задача непременно замириться с самопровозглашенным главой Чечни Зелимханом Яндарбиевым и его окружением или хотя бы создать видимость. Подготовкой и организацией переговоров в Кремле занимался непосредственно я. 27 мая лично встречал делегацию из Грозного в аэропорту. Поднялся на борт, и меня едва не стошнило: салон самолета провонял водкой, героином и мужским потом. Видно, пассажиры давно не мылись и крепко обкурились. Впрочем, Людовик ХIV тоже не любил ванну принимать... Из Внуково-2 я ехал в одной машине с Яндарбиевым, усадившим рядом какого-то урода. Сзади втроем и без того тесно, а тут еще дышать нечем... На Зелимхана вдруг воспоминания нахлынули, начал рассказывать, как учился в Литинституте и прекрасно проводил досуг в Москве. Я сижу, молчу, на часы поглядываю, чтобы к означенному времени успеть. От всех держалось в глубоком секрете, что Борис Николаевич собирается слетать в Чечню, пока Яндарбиев будет заседать в Москве. Так сказать, в качестве дополнительной гарантии от сюрпризов. Действительно, Ельцин в присутствии журналистов усадил за стол переговоров лидера сепаратистов с официально признанным Кремлем Завгаевым и как бы принудил к миру. Под объективами телекамер было подписано соглашение о прекращении огня с 1 июня. Зелимхан несколько раз порывался вскочить с кресла, но Борис Николаевич рычал на него: «Сидеть!» Что ни говори, но Ельцин был глыбой, психологически он мог подавить практически любого. Яндарбиева с компанией поселили под присмотром на одной из дач ФСО, а президент России тем временем отправился в Грозный. В аэропорту Северный была организована очень хорошая встреча с чеченцами — ветеранами Великой Отечественной войны, там же Ельцин выступил перед нашими солдатами, а потом мы на «вертушках» полетели в село Бено-Юрт, родовое гнездо Доку Завгаева, и уже оттуда с пересадкой в Грозном вернулись в Москву. Во Внуково-2 не стали нарушать старую добрую традицию и зашли в закуток в зале приема официальных делегаций, где Борис Николаевич неожиданно для меня сказал теплый тост. Поблагодарил за проделанную работу, вспомнил Буденновск, отметив, что решение о добровольной отставке — шаг, заслуживающий уважения. Словом, Ельцин ничего не забыл... Наверное, поэтому он и поддержал мое назначение на должность министра юстиции. Мне там было очень комфортно. Я взял первым замом Пашу Крашенинникова, собрал молодую профессиональную команду, мы создали институт судебных приставов, указом президента нам был переподчинен ГУИН. Черномырдин подписал положение о Минюсте, его новой структуре, численности и финансировании... Задумки были большие, но спустя десять месяцев меня пригласили в Кремль, и тогдашний глава президентской администрации Юмашев сказал: «Сергей, Борис Николаевич хочет поставить тебя на МВД». Я откровенно опешил: «Только дело пошло... Дайте поработать! Что же вы меня дергаете?» Валя ответил: «Надо!» — Что стряслось-то? — Анатолий Куликов, видимо, проявил излишнюю политическую самостоятельность, а Ельцин этого не любил. Он привык к определенному порядку и дисциплине. Тем не менее я шел к президенту с намерением отказаться. Но Борис Николаевич опередил, заговорив первым. Он сказал: «Хочу обратиться к вам с личной просьбой. Понимаете? С личной...» И замолчал. Выдержал паузу, которой позавидовали бы корифеи МХАТа, и продолжил: «Возьмите на себя МВД». Как после такого сказать нет? Я не смог. Коллективу министерства меня представил Юмашев, но это была скорее формальность, поскольку я двадцать лет отслужил во внутренних войсках и, по сути, вернулся на круги своя, правда, в новом качестве. Без раскачки взялся за дело, сразу предупредив замов, каждый из которых обладал заметно большим опытом оперативной работы, нежели я, что не буду пытаться их перещеголять по этой части. Все-таки министр — фигура политическая. Страна находилась на пороге дефолта, и было важно стабилизировать ситуацию в обществе, не допустить неконтролируемого выброса эмоций. Кроме того, Госдума угрожала импичментом Борису Ельцину, и в случае его объявления события могли пойти по непредсказуемому сценарию. Наверное, помните, как люди перекрывали железную дорогу в Кемеровской области и до чего накалилась обстановка в Москве после августа 98-го... Плюс Северный Кавказ, он тоже не отпускал. Горячо было в Ставропольском крае, я развернул там полк милиции из казаков. Не лучше складывались дела в Дагестане. Ну и, конечно, Чечня. Формальным лидером был Масхадов, но реальным процессом управлял не он. Аслан неплохо воевал, поскольку хорошо учился сначала в артиллерийском училище в Тбилиси, потом в Академии имени Калинина в Ленинграде. Однако какой, скажите, из него президент республики и политик?.. По-человечески самым тяжелым испытанием для меня стал захват боевиками генерала Шпигуна, полномочного представителя МВД России в Чечне. Я тогда на всю страну заявил, что дело офицерской чести — вытащить Геннадия Николаевича из плена. Похитили его в аэропорту Грозного 5 марта 99‑го, а 12 июня он должен был сидеть в моем премьерском кабинете в Белом доме, мы подготовились к встрече, тогдашний глава МВД Владимир Рушайло доложил, что вот-вот, но... Все сорвалось. 31 марта 2000-го, через год с небольшим после захвата, тело Шпигуна обнаружили на окраине села Итум-Кале... У меня есть версии случившегося, однако они ничем не подкреплены, поэтому оставлю их при себе, не буду выносить на публику. Скажу лишь, что кто-то перекупил бандитов, с которыми мы вели переговоры об освобождении, и те увезли Геннадия Николаевича, где-то прятали, а потом убили и бросили. Увы, вмешалась большая политика, и хорошего человека не стало... Здорово мне помогал Михаил Гуцериев, который знал в республике всех, но даже его связи в случае со Шпигуном не сработали. — Березовского подключить не пробовали? У него были свои отношения с чеченскими предводителями. — Да, Борис Абрамович активно заигрывал, в том числе деньгами, с Басаевым и прочей шоблой. Но я к его услугам не прибегал. Мы дважды встречались в мою бытность премьер-министром. Он ведь одно время занимал высокие ступени в табели о рангах, был заместителем секретаря Совбеза России, председателем исполнительного комитета СНГ. Березовский и к Примакову захаживал, но это ровным счетом ничего не значило. Когда погружаешься в большую политику, приходится общаться с самыми разными людьми, невзирая на личные симпатии или антипатии. Нет, с Борисом Абрамовичем меня ничего не связывало. — Роль Александра Лебедя в чеченской кампании как оцениваете? — Александр Иванович давно ушел из жизни, плохо говорить о нем нельзя... — На мой взгляд, формула «о покойниках хорошо или никак» удобная лазейка, чтобы слукавить. — Возможно, вы и правы. Для меня совершенно очевидно одно: Лебедь был проектом Березовского. Борис Абрамович рассчитывал, что Ельцин, который между первым и вторым турами президентских выборов перенес очередной инфаркт, по состоянию здоровья не сможет исполнять обязанности главы государства. Тут-то из-за спины одряхлевшего лидера и выйдет героический секретарь Совета безопасности с особыми полномочиями... Но надо знать Бориса Николаевича! Он обладал поистине звериной интуицией! Ельцин быстро разобрался, какую комбинацию замыслил БАБ, и уже в октябре 96-го убрал Александра Ивановича из Совбеза, освободив от всех обязанностей и занимаемых должностей. Что касается Чечни, в конце августа того же года Лебедь подписал с Масхадовым Хасавюртовские соглашения, отношение к которым было неоднозначным тогда и остается теперь. — Когда вы почувствовали на себе пристальный взгляд Бориса Николаевича, когда он стал присматриваться к вам как к возможному преемнику? — Я же говорил: мы знакомы с 90-го года, и за это время Ельцин смотрел на меня по-разному. — И все же... — Думаю, новый этап начался с моего назначения на МВД. Далеко идущих разговоров со мной не вели, о конкретных должностях я не задумывался, да это и бессмысленно было. Тогда многие кадровые вопросы решались, что называется, с колес. Скажем, в мае 99-го никто не сомневался, что Примакова в премьерском кресле сменит Аксененко. Вроде бы Ельцин даже собирался вносить кандидатуру Николая Емельяновича в Госдуму на утверждение, но потом последовало заседание в Кремле, где Борис Николаевич сказал фразу, тут же ставшую знаменитой: «Не так сели... Степашин — первый зам... Сергей Вадимович, пересядьте...» Что и говорить, ситуация была непростой. Ельцин образца 99-го года по понятным причинам отличался от себя же во время первого президентского срока. Борис Николаевич не мог в полной мере полагаться на собственные силы, опирался на советчиков из ближайшего окружения и искал того, кому доверить Россию. Наверное, Ельцин поторопился отставить Черномырдина с поста премьера в 98-м, попытался исправить ошибку в 99-м, но не получилось. С Виктором Степановичем я работал в разных качествах, а после отставки мы сдружились, вместе и в баню похаживали, и на дни рождения друг к другу заглядывали, поэтому ответственно могу сказать: ЧВС был крепким тылом, он не подвел бы президента, не пошел бы против него... Наверное, кто-то пытался разыграть эту карту, но только не Степаныч... — Зато Примаков амбиций не скрывал. — За что, собственно, и поплатился. Его жесткие высказывания на тему посадок за экономические преступления, позиция по другим болевым вопросам не остались незамеченными. Комбинацию по удалению Евгения Максимовича от власти, видимо, начали готовить загодя, но окончательная конфигурация сложилась к маю 99-го. Мне в этой схеме отводилась важная роль, о чем я долго не догадывался. Говорю абсолютно искренне. Все стало более или менее ясно, когда 27 апреля Примаков сказал, что в Кремле решили сделать меня первым вице-премьером, оставив и главой МВД. Я понимал, что затеяна некая рокировка, но продолжал считать, что на смену Примакову придет Аксененко. О себе не думал. Тем не менее 12 мая мне позвонили и сказали, что надо срочно ехать к Ельцину, он ждет. Я спросил: «Зачем?» Ответили: «Борис Николаевич сам объяснит». К кабинету президента я подошел, когда оттуда выходил Евгений Максимович. Он сказал, что указ о его отставке уже подписан. И добавил: «По твоей кандидатуре у меня возражений нет». Меня пригласили к Ельцину, которому я признался, что абсолютно не готов к подобному повороту, на что Борис Николаевич заметил, что офицера никакая ситуация не должна заставать врасплох. В тот же день в ранге исполняющего обязанности премьера я уже проводил заседание правительства... Повторяю: тогда все делалось быстро. — Аксененко, похоже, так и не оправился от полученного нокдауна. — Подозреваю, он сгорел не когда я пришел, а позже: когда меня ушли и его снова обошли... В августе 99-го кабинет министров возглавил Владимир Владимирович, а не Николай Емельянович. Потом уже, года через два, он заглянул ко мне сюда, в этот кабинет, и сказал: «Нас с тобой обоих развели, Сергей». Я ответил: «Меня вряд ли, а тебя точно...» В январе 2000-го его передвинули из первых вице-премьеров в МПС, еще через год Счетная палата, которую я к тому времени уже возглавил, проверяла это министерство, после чего Генпрокуратура предъявила Аксененко обвинение в превышении должностных полномочий и нецелевом использовании прибыли предприятий... Тогда-то у Николая Емельяновича и обнаружили лейкоз. Аксененко не пил и не курил, строго соблюдал церковные посты, поскольку вырос в семье староверов, но, как говорится, все в руках Божьих... — Ваши три месяца премьерства тоже, надо полагать, были не сахар, Сергей Вадимович? — Что скрывать, трудно пришлось. В режиме нон-стоп решал рабочие вопросы, занимался экономикой, реформой, пенсиями, зарплатами, но при этом был вынужден оглядываться по сторонам, ловя бесконечные сигналы. В конце концов, надоело это до чертиков, и я плюнул на все, подумав: буду работать, сколько есть сил, а там уж — как получится. Вот представьте: прилетаю в Сочи к президенту, Борис Николаевич говорит: «Пока работайте, Сергей Вадимович». А рядом сидит мой первый зам Аксененко, который прибыл, чтобы обсудить кандидатуры ключевых министров... Ну куда это годится? Я ведь премьер, и мне отвечать за все шаги правительства! В доме не может быть одновременно двух хозяев, даже если он Белый... Я настаивал на назначении Задорнова первым вице-премьером и министром финансов, в конечном счете моим замом сделали Христенко, а на Минфин поставили Касьянова, хотя я возражал, и он знал об этом. Потом возникла коллизия с «Газпромом». Вяхирева тогда уже решили менять. Обострилась ситуация с Лужковым, открыто готовившимся к парламентским и последующим президентским выборам. Гусинский пытался выбить новый кредит для НТВ, чтобы погасить старый долг... Словом, проблем хватало. Но Ельцин в мою работу не вмешивался, более того, я провел несколько заседаний Совбеза, хотя это прямая обязанность главы государства. Потом был Кельн, где на саммите G8 на протяжении двух первых дней я представлял Россию. Борис Николаевич подлетел ближе к концу. Конечно, сначала я немного оробел, все-таки рядом Клинтон, Ширак, Шрёдер... Глыбы! И я, попавший с корабля на бал. К тому же, напомню, «восьмерка» заседала в дни пика балканского кризиса, когда наши десантники под командованием генерала Заварзина совершили марш-бросок на Приштину и, не поставив в известность не только натовцев, но и политическое руководство России, взяли под контроль главный аэродром Косово. Ребята, конечно, молодцы, герои, однако положение надо было как-то урегулировать. Все балансировало на грани если не третьей мировой, то боевого соприкосновения точно. Министры обороны России и США ломали головы над проблемой в Хельсинки, а главы «восьмерки» ждали решения в Кельне. Саммит начинался с приема в городской ратуше, и вот Клинтон отзывает меня в сторонку и спрашивает: «Новости из Финляндии есть?» Честно отвечаю: «Пока нет». Билл заявляет: «Спорим, мне сообщат первому?» Я даже завелся: «Это еще посмотрим!» И даю своим команду: как только что-то станет известно, сразу информируйте. Между тем церемония открытия саммита G8 продолжается, орган играет, мы стоим, слушаем. Вдруг в спину меня кто-то толкает. Я даже вздрогнул от неожиданности. Оглядываюсь: Клинтон. Говорит с улыбкой: «В Хельсинки все в порядке». Киваю в ответ с таким видом, будто давно об этом знаю. А сам вижу, как мои помощники пытаются пробиться сквозь кордоны. Американцев немцы сразу пропустили... Так что спор я, можно сказать, проиграл, но главное, что в Приштине все миром завершилось... — А правда, что жена покупала вам костюмы перед поездкой на саммит? — Ну да, сходили в ГУМ, и Тамара подобрала там обновку. Пару рубах и костюм. В единственном числе. Больше мне не надо было. Честно говоря, тогдашняя зарплата министра и даже премьера не предполагала шопинг в бутиках, а Тамара с 74-го года работала в банке, наверное, ни у кого из ее коллег такого стажа нет. Она еще при советской власти участвовала в акционировании питерского филиала Промстройбанка. Начинала со стандартных ста двадцати рублей, когда у меня, лейтенанта, оклад был двести тридцать, почти вдвое выше. Зато потом жена стала прилично зарабатывать. Если кого-то сильно интересуют конкретные суммы за последние годы, могут поднять мои декларации, там все указано. Так что купить мужу костюм для Тамары и прежде не составляло труда, и сейчас... Возвращаясь же к рассказу о сделанном на посту премьера, должен упомянуть поездку на Украину. Перед тем на протяжении двух лет не проводились заседания межправительственной комиссии, и накопилась масса нерешенных вопросов. И по Севастополю, и по статусу русского языка, и по крейсеру «Москва». — Слышал версию, будто именно тогда вы и погорели. — Каким же, интересно, образом? — Якобы после переговоров вы хорошенько посидели с украинцами в ялтинском ресторане и оставили в книге отзывов для почетных посетителей запись как будущий президент России. Эту страницу тут же отсканировали и переслали в Москву Ельцину... — Неужели я похож на такого идиота? Мы в ресторане-то были минут двадцать от силы, и я написал дежурные слова благодарности. Только и всего. Не думаю, что Ялта каким-то образом могла повлиять на решение Бориса Николаевича отправить меня в отставку. Если уж искать тайные пружины, то, скорее, надо говорить о Кельне. Ельцин, проведя день в обществе коллег по G8, потом сказал мне в аэропорту: «Как же они вас хвалили...» Тон президента почему-то не внушал оптимизма. Я понял: лучше бы ругали... Посильную лепту, думаю, внес и мой последующий визит в Штаты. В рамках комиссии Гор — Степашин многое удалось сделать, мы подписали ряд важных соглашений. Поездка получилась очень удачной, разноплановой. Я даже успел устроить прием для соотечественников, живших и работавших в Нью-Йорке. Пришла масса народу, включая Вячеслава Фетисова, с которым я тогда и познакомился. Слава, правда, опоздал к началу банкета. Я даже в шутку упрекнул его: «А еще играешь в НХЛ! Профессионал...» Потом, уже в Москве, я помогал Фетисову организовывать его прощальный матч. Кстати, коль заговорили о великих хоккеистах, была у меня забавная ситуация и с Буре. Я тогда работал в МВД, и Пашу вместе с мамой ко мне привел Иосиф Кобзон. Не с отцом, чемпионом по плаванию, а именно с мамой. Иосиф Давыдович стал рассказывать, что у Павла возникли проблемы в Штатах, где его обвинили в связях с русской мафией. Мол, не поможете ли, уважаемый Сергей Вадимович, очистить честное имя великого хоккеиста от клеветы и наветов? И действительно: молодой симпатичный мальчишка, господи, ну какая мафия? Смешно говорить! Составили в Госдепартамент США официальное письмо на гербовой бумаге с печатью и прочими прибамбасами, отправили, как положено, по дипломатической почте. Смысл послания был предельно прост: этим документом удостоверяется, что Павел Владимирович Буре никакого отношения к любым мафиозным структурам не имеет. И подпись — министр внутренних дел Российской Федерации Степашин. Честно говоря, слабо представлял, как американцы отнесутся к подобному безапелляционному заявлению, но они восприняли все максимально серьезно, и больше у Паши проблем в этой связи не возникало. А вот Кобзону в схожей ситуации я помочь не сумел, хотя тоже хлопотал за него. Но что-то не сработало... Но это так, лирическое отступление. Если же говорить о Штатах, Ельцин уволил Черномырдина вскоре после возвращения того из Америки. Примаков, правда, не долетел до США, развернул самолет над Атлантикой, но и он в правительстве не задержался. Поездки за океан прямо-таки роковыми оказывались для премьеров! Шутки шутками, однако после прилета из Нью-Йорка я встретился с Борисом Николаевичем, и он поздравил меня с успешным проведением переговоров. А еще дня через два около восьми утра раздался звонок от Ельцина. Я уже был в кабинете, поскольку приезжал в Белый дом к половине восьмого, а домой обычно отправлялся после часа ночи. Борис Николаевич пригласил в Кремль. Я догадывался, для чего. Правда, в тот раз он не подписал указ об отставке, хотя сказал, что принципиальное решение уже принял и назначит меня на безопасность. Я уточнил: «Опять на ФСБ?» Нет, говорит, секретарем в Совбез. Пришлось сказать, что не приму предложение. Ельцин удивился... Сначала мы разговаривали втроем, в присутствии главы администрации Волошина, потом Александр Стальевич вышел. Вскоре Борис Николаевич тоже покинул кабинет, оставив меня одного. Так я просидел час. Смысл того действа до сих пор не понимаю, если честно. Дождался Ельцина, тот сказал, чтобы я продолжал работу. Как ни в чем не бывало я возвратился в Белый дом, провел традиционное заседание правительства и сразу же вылетел в Поволжье, не стал отменять командировку, поскольку были намечены встречи в нескольких городах — Самаре, Саратове, Ульяновске и Казани. Через три дня вернулся в Москву и понял, что те, кто добивался моего ухода, времени даром не теряли. Состоялся еще один разговор с Ельциным, но я уже понимал, что финал предрешен. Борис Николаевич прокомментировал мое увольнение примерно такими словами: «Правительство работало хорошо, и я прошу Степашина поддержать своего друга Путина». Все, никаких претензий... Царь назначил, он же и снял. Ельцин, правда, хотел, чтобы я завизировал указ об отставке, но я сказал, что не буду этого делать. Подписал только бумагу о назначении Владимира Владимировича исполняющим обязанности премьера, чтобы переход власти осуществился легитимно. После этого встал и ушел. В Белом доме собрал правительство, позвал журналистов из пула, попрощался со всеми по-людски, пожелал удачи Путину. На том и простились. — С чувством обиды? — Давно уже прошло. Поэтому так спокойно рассказываю обо всем. Словно и не со мной происходило... Конечно, остался неприятный осадок, ведь никто так и не ответил на вопрос: за что? Если бы объяснили популярно... — Уходили в никуда? — Почти сразу после отставки была попытка склеить некий политический блок под грядущие выборы в Госдуму. Первая тройка планировалась такая: Сергей Степашин — Сергей Кириенко — Владимир Рыжков, но из идеи ничего не получилось. Я поехал в Петербург, решив избираться там в одномандатном округе. Вступил во временный альянс с «Яблоком», где было много интересных и ярких людей, которые и сегодня не затерялись — омбудсмен Лукин, губернаторы Мень и Вахруков, членкор РАН Арбатов-младший, банкир Задорнов... Явлинский дважды тогда меня зазывал. Сначала я отказался, потом согласился, хотя сразу предупредил Григория, что на президентских выборах буду голосовать за Путина. В человеческом плане о союзе с «Яблоком» до сих пор не жалею, хотя в политическом едва не поставил этим крест на своем будущем. Почему пошел в депутаты? А делать что-то надо было. Не дома же сидеть. И Ельцин, кстати, к идее спокойно отнесся, когда сказал ему, что пойду в парламент с «Яблоком». Да, после правительства это выглядело гораздо менее масштабным занятием, но все же... Правда, я быстро понял, что в Госдуме мне скучно и тесно, стал размышлять, куда бы податься. Кроме Счетной палаты обсуждался вариант с участием в выборах губернатора Петербурга в качестве оппонента Владимиру Яковлеву, но тогда было решено направить в Питер Валентину Матвиенко, а я пошел сюда. И вот уже одиннадцать лет все считаю и считаю... — Что за фото у вас на стене висит, где сразу пять премьеров — Путин, Степашин, Примаков, Кириенко и Черномырдин? — Эта встреча произошла в сентябре 99-го по инициативе Владимира Владимировича. Он позвал нас, чтобы посоветоваться по одному вопросу: как дальше быть с Кавказом. Басаев с Хаттабом хорошо получили по зубам в Дагестане, но бандиты уползли на территорию Чечни и огрызались оттуда. Попытки договориться о чем-то с Масхадовым к результату не привели. Значит, оставался единственный путь — силовая операция. По крайней мере, я высказался именно в таком ключе. — Чувство неловкости в отношениях с Путиным у вас не возникло? Вроде как подсидел... — Нет-нет, все не так! Мы продолжали встречаться и после моей отставки, обсуждали тет-а-тет самые разные вопросы, содержание тех разговоров пусть останется между нами, но одно могу сказать твердо: к моему уходу Путин непричастен, это была не его игра. Сто процентов! Кто именно постарался, говорить не хочу, замечу лишь, что и перед назначением в Счетную палату нашлись желающие вставить палки в колеса. Накануне дня голосования по моей кандидатуре по Первому каналу в вечерний прайм-тайм показали сюжет о том, что Степашин лоббирует интересы жены и якобы чуть ли не прихватил в ее пользу какое-то здание на Лубянке. Когда я вышел на трибуну Госдумы, сразу же раздался вопрос именно об этом. Раз спрашивают, надо отвечать. Говорю: «В сюжете нет ни слова правды, кроме моей фамилии. Вы ведь знаете, кто командует парадом на Первом канале». Среди прочих депутатов сидел и Береза, новоиспеченный народный избранник. Пока я говорил, кто-то позвонил ему на мобильный телефон, Борис Абрамович схватил трубку и, оживленно рассказывая, побежал к выходу. Все выглядело столь комично, что в зале заседаний раздался дружный громкий хохот. Меня почти единогласно утвердили главой Счетной палаты. Спасибо БАБу... — По размеру кольчужка-то, не жмет? — Нормально! Здесь работа нужная для государства, масштабная. Палата — независимый орган с высоким авторитетом в стране и за рубежом, чья деятельность предусмотрена Конституцией. По рукам меня никто не бьет — ни президент, ни премьер, с парламентом тоже отношения конструктивные, деловые. Нет, чувствую себя на своем месте. Если и уходить, то, пожалуй, в преподаватели, но туда вернуться никогда не поздно. Временной люфт у меня есть, по закону на госслужбе можно оставаться до 65 лет. Как только срок наступит, уйду, можете даже не сомневаться. И дачу казенную освобожу. На ней, кстати, раньше жил Михаил Соломенцев, глава комитета партийного контроля при ЦК КПСС. В известном смысле КПК можно назвать предшественником Счетной палаты. А вы в курсе, что Белый дом коренные москвичи одно время именовали креслом Соломенцева, который двенадцать лет проработал председателем Совета министров РСФСР? Так что определенное сходство в наших биографиях обнаруживается... — Есть люди, которые появились в вашей жизни до Белого дома и остались в ней после? Семья не в счет. — Да, я горжусь друзьями. С Серегой Лобовым мы учились в одном классе, вместе поступали в военное училище. Он уже на пенсии, майор в отставке. И с Володей Шульцем я познакомился в Ленинграде. Сейчас Владимир Леопольдович — вице-президент РАН, членкор, профессор, доктор наук. С Володей Кулаковым мы были на первой чеченской войне, сегодня он представляет Магадан в Совете Федерации. С Вячеславом Михайловым мы прошли огонь и воду. Могу много имен назвать. Это и Женя Савостьянов, и Олег Сосковец, и его тезка Басилашвили, с которым поддерживаем отношения с времен первого депутатства... Обязан сказать несколько слов о Евгении Максимыче. Всегда буду относиться к Примакову с огромным уважением и благодарностью. Это мой друг. Стоит ли перечислять дальше? Кого-нибудь забуду, человек обидится. Одно время я возглавлял попечительский совет театра «Et Cetera» Сан Саныча Калягина. С Левой Лещенко мы давно знакомы. Конечно, Павел Крашенинников, Сергей Шахрай. Словом, с кем дружил, с тем и дружу. Должности или их отсутствие ничего в моей жизни не поменяли. — Были шаги, о которых жалеете? — Наверное, следовало категорически не соглашаться на должность премьер-министра. Думаю, Ельцин не стал бы настаивать, мне кажется, он тоже до последнего момента сомневался в правильности выбора. Да, я получил бесценный опыт, те три месяца стоили иных лет, но и цена оказалась высокой. Лучше бы в МВД еще поработал. Если же говорить о более раннем периоде, в Чечне следовало действовать иначе и избежать большого кровопролития при штурме Грозного. Много тогда народа погибло напрасно, Майкопскую бригаду почти целиком положили на железнодорожном вокзале. Зачем, спрашивается? Я потом дважды ездил в Майкоп, приходил к памятнику молодым ребятам, жизни отдавшим... Ну и, конечно, Басаев. Нельзя было отпускать этого шакала живым из Буденновска. Но я уже говорил об этом. — Кровные враги у вас там остались? — Я же православный человек. Разумеется, нет. Хотя меня в 95-м включали в список лютых недругов независимой Ичкерии, подлежащих первоочередному уничтожению. В нем еще были Ельцин, Грачев... — Охрана за спиной — это пожизненно? — Пока в Счетной палате — положено, а дальше — зачем? Ребята много лет со мной работают, с ФСБ и премьерства. Привыкли друг к другу, не чужие люди. Тогда они старлеями были, сейчас уже подполковники и полковники. А те, кто «приговаривал» меня в Чечне, сами давно на том свете. Да что о них говорить? Есть воспоминания поприятнее. — Порт-Артур из их числа? — Когда родители увозили оттуда, я был слишком мал, чтобы запомнить место рождения. Слетал на пятидесятилетие, но не скажу, будто в душе что-то шевельнулось. Скорее, можно говорить о Владивостоке. До сих пор цел барак на Второй Речке, где мы жили. Без газа и с сортиром на улице. Правда, Сергей Дарькин клятвенно обещал, что в этом году снесет. В сентябре приеду — проверю... Нет, родной город, конечно, Питер. Двадцать лет провел в Москве, но все равно домом считаю Петербург. Даже Ленинград, если быть до конца точным. Где детство прошло, юность... Я ведь именно в Питер поехал, когда в 99-м остался без работы. И он снова меня принял. Двести тысяч жителей Выборгского района поддержали мою кандидатуру на выборах в Госдуму. Так что вопрос, куда вернуться, в моем случае неактуален. Впрочем, уезжать из Москвы пока не планирую. Есть еще дела...